Не потревожена ещё стальная нить
и паровоз молчал. И всё ненастоящим
Тогда казалось мне, и даже спящим
На ветках воробьям нельзя простить
Ту безмятежность, о которой вскоре
Забыл, как о твердыне забывают в море.
Однако же летящие слова,
Тем фактом, что возврата не имели,
Что для глухого звук виолончели
Меня не обнадежили едва.
И пусть не довелось присутствовать при старте,
Я был проводником на том плацкарте.
Смиренный ко всему лишь под пальто
От проливных дождей скрывал свою я спину,
Как укрывают от зевак причины скрипа
За занавесью плотных темных штор
Двуспаленной кровати в тишине,
Чтобы укрыться в ней наедине.
Пусть холод есть отсутствие тепла,
Что в общем-то сопоставимо с тем же,
Что телефон свой беспокою я всё реже
И тем, что не касаются тела -
Увы! - тогда рука пусть будет
Чувствительней к морозу, а не к людям,
Которые за тканью штор не спали.
И день сменялся ночью, белый снег
Менялся на журчание серых рек,
А значит, что часы ничуть не лгали
(Учитывая с этим рост волос
Ко времени я отнесусь всерьез).
Но время вдохновляет на покой,
Как вдохновляла Рембрандта Даная
И дней пройдёт не меньше, чем когда я
Приподниму морщинистой рукой
Отросшую взлохмоченную прядь
Вокруг себя руины созерцать.
И, созерцая двор в одном лице,
Закуриваю также, по привычке
Настолько устоявшейся, что спички
Нетронутым укором на крыльце
Лежат. И трачу каждый раз одну
И пепел устремляется ко дну.