Скорбь расставляет все по своим местам, я всегда так думала. Она такая сухая тетка, высокая, приходит со своими правилами, как правилами записанными на тонком пергаменте, в свертках. И мы все, скорбящие, сразу окажемся в бежевом да черном, длинных одеждах, говорить будем шепотом, только о благостном, только красивые слова. А на самом деле скорбь- это разбойница, и жизни в ней гораздо больше нежели смерти. Она никакая не благостная монашенка, она - боевой заряд залетающий в жилую коммунальную комнату,где играли дети, сушилось белье на веревках, по телевизору "Поле Чудес"; заряд влетел и все пульсирует в кровище. Так вот и у нас.
Например маму горе застало всю в неоновом, ну что делать у нее еще с 90- ых любовь к жизнеутверждающим цветам. И она ,жалкая как воробушек смущает врачей и таможенников - смотрит глазами как у заплаканных икон из-под салатно-розовых шмоток. У людей перегорают мозги и портится картинка - черное горе в оформлении фантика жевательной резинки. Когнитивный диссонанс дополняют модные зеркальные очки как у стрекозы. На нее, тоненькую шатающуюся от горя на ветру как кузнечик, часто кричат из-за этого. В таком наряде можно что-угодно: есть мороженное, продавать косметику, наращивать ногти, но только не просить у скорой укол морфия для неизлечимого больного. Меня, сдобную американочку, тоже никто не понял. С моими дорогими сумками и квадратными американскими понятиями о справедливости, место мне явно не здесь. Вот 19-летняяя, тоненькая, в холщовом сарафaне до пола и церковной свечкой в руке, я бы в эту скорбь, легла как в монашенскую келью - органично и без вопросов. Но мое теперешнее благополучное лицо перекошено горем, я гуглю телефон министра здравоохранения, бросаюсь на врачей Скорой Помощи и тут же при них реву по-американски в белое ухо своего телефона своим американским друзьям. Так что скорбим мы не по-литературному.
Делаем мы это безобразно, по-человечески, как умеем.
Только тем, кто не испытал настоящего черного горя, кажется что как оно придет - ты раз и шагнешь в какую-нибудь икону и там и останешься. Онемеешь,станешь светлым, рисованным. Но ведь все места в иконах давным давно заняты. Разве нет?