Урежь индивидуальность при рождении, сократи поток полета. Вдыхая дым от пепла, пение звезды забудь. И ярче желтоснега, быть может, разглядишь сонату ветра, что яростно стучится в стёкла ока, прячущиеся от света мела.
Как быть, давясь от скорби заключения, не в силах противопоставить сути слова бреда, что, коль, сейчас зовется «мнение» чужого слова - крепостного века?
Связав себя с ликом мира, и позабыв порезать пуповину, - в обод мама-акушер,- как пса на цепь посадит тихо, - держа в темнице под землей, вогнав бетонный колл под землю, обвязав вокруг головки белой, металл блестящеся в темне отрешенной, душою не хотя, не думая о воле и не в силах хладные оковы, дыханье губительно глуша, одной победной верой порвать пороки тела своего.
Хотеть привыкли за Тебя, и думать самому не в радость стало по привычке.
Очки надеть и все замылить. А линзы, с подписью от фирмы, что с мертвого, порою, языка, прочесть возможность дается лишь однажды.
И не знать, когда прочесть ту бирку, на мертвом языке, что ключ победный дарит раз к свободе с мерой веры без конца, и упустить драгоценную попытку - без усилий безвольный атеизм позволит вам сполна.
И крест невинно поставить сразу сможешь, как личности умершей в луг;х скелетов, что мертвыми с рожденья, посчитали нужным быть.
Не видя дальше старшей головы дракона, речами сладкими о сне духовном, о пользе узкого мышления, о нужде молчать терпимо, как гром зимою, медленно и верно, прочистит разум детский твой.
Так и будет с каждым, с каждым человеком крепостного века, чьи думы выше рекламы пива, взлететь не смогут никогда.