Японский рыцарь тянет свой сакэ
В пустом углу последнего трамвая.
А я пишу на рыбьем языке
И древний вавилонский забываю.
Пишу тебе, моя смешная Инь,
Из города, где ход вершится крестный,
Где нежная есенинская синь
Разбавлена палёной синькой местной.
От этого японец столь угрюм.
Ему в депо, а следом на работу.
Родная Инь, мы едем наобум
В немыслимую русскую зевоту.
Здесь Ленин зарифмован словом "лень",
И памятник, представь себе, обижен.
Ушёл трамвай — ещё одна ступень.
Я трогаю строку: чернила — грыжа
На теле у бумажного письма.
Бумажного! Чтоб ты учила почерк.
Тебя подруги водят в синема,
Но ты нема. И я немее прочих.
Поэтому пишу. Не говорю.
От немоты нисколько не страдаю.
За твой Пекин отчаянно горю
И палевой листвою опадаю.
Когда случится, что письмо дойдёт,
Ты не поймёшь ни символа по-русски.
И будет важен только этот вот
Чернильный след, как путаное русло
Какой-то очень маленькой реки.
Родная Инь, покинь своё подполье.
В пекинском небе счастье испеки
И мне в Перово вышли бандеролью