Константин Бальмонт-
"Поэзия как волшебство
Мир есть всегласная музыка.
Весь мир есть изваянный Стих."
Осип Мандельштам
РАКОВИНА
Быть может, я тебе не нужен,
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.
Ты равнодушно волны пенишь
И несговорчиво поешь,
Но ты полюбишь, ты оценишь
Ненужной раковины ложь.
Ты на песок с ней рядом ляжешь,
Оденешь ризою своей,
Ты неразрывно с нею свяжешь
Огромный колокол зыбей,
И хрупкой раковины стены,
Как нежилого сердца дом,
Наполнишь шепотами пены,
Туманом, ветром и дождем...
Белла Ахмадулина.
Морская раковина.
Я, как Шекспир, доверюсь монологу
в честь раковины, найденной в земле.
Ты послужила морю молодому,
теперь верни его звучанье мне.
Нет, древний череп я не взял бы в руки.
В нем знак печали, вечной и мирской.
А в раковине — воскресают звуки,
умершие средь глубины морской.
Она, как келья, приютила гулы
и шелест флагов, буйный и цветной.
И шепчут ее сомкнутые губы,
и сам Риони говорит со мной.
О раковина, я твой голос вещий
хотел бы в сердце обрести своем,
чтоб соль морей и песни человечьи
собрать под перламутровым крылом-
И сохранить средь прочих шумов — милый
шум детства, различимый в тишине.
Пусть так и будет. И на дне могилы
пусть все звучит и бодрствует во мне.
Пускай твой кубок звуки разливает
и все же ими полнится всегда.
Пусть развлечет меня — как развлекает
усталого погонщика звезда.
К. Бальмонт.
РАКОВИНА
Вкруг раковины млеет хотящая вода,
Вкруг влаги ярко рдеет живой огонь, всегда.
Вокруг пожара — воздух, вкруг воздуха — эфир,
Вокруг эфира — зренье, здесь замкнут целый мир.
Вкруг раковины — воздух, эфир, огонь, вода.
А в раковине круглой — какая там звезда?
Там скрыт ли нежный жемчуг? Добро там или Зло?
В ковчеге сокровенном — священное число.
Хранит оно безгласно всю цельность бытия,
И в нём, бесстрастно, ясно, в забвеньи — Ты и Я.
Но тотчас лик за ликом мелькнёт в дрожащей мгле,
Едва лишь разделенье означится в числе.
Плывут, ползут, летают, меж страшных камышей,
Чудовищные рыбы и жадный птицезмей.
И вот свирель Я сделал; пропел Себя в веках,
И Ты, любовь, явилась, вся в нежных жемчугах.
К. Бальмонт
ВЪ РАКОВИН;.
— Ты гд; была, Жемчужина, когда я ждалъ тебя?
— Я въ раковин; пряталась, и тамъ ждала—любя.
— О чемъ же ты, Жемчужина, тамъ думала въ тиши?
— О радости, о сладости, о счастіи души.
5 — И въ чемъ же ты, Жемчужина, то счастіе нашла?
— Въ дрожаніи сознанія, что ввысь взойду—св;тла.
— А знала ль ты, Жемчужина, что теремъ твой сломлю?
— Онъ теменъ былъ, я св;тлая, я только св;тъ люблю.
— А знала ль ты, Жемчужина, что; посл; ждетъ тебя?
— Я отсв;тъ Лунъ, я отблескъ Солнцъ, мой путь—св;тить любя.
Константин Бальмонт
Поэзия как волшебство
Зеркало в зеркало, сопоставь две зеркальности, и между ними поставь свечу. Две глубины без дна, расцвеченные пламенем свечи, самоуглубятся, взаимно углубят одна другую, обогатят пламя свечи и соединятся им в одно.
Это образ стиха.
... Самый гениальный поэт девятнадцатого века, Эдгар По, владевший как никто колдовством слова и странно совпадающий иногда с вещими речениями древних народов, Египтян, Китайцев, Индусов, в философской сказке "Могущество Слов", написал замечательные строки о творческой магии слова. Агатос и Ойнос беседуют. Как духи, они пролетают меж звезд. "Истинная философия издавна научила нас, что источник всякого движения - есть мысль, а источник всякой мысли - есть Бог. Я говорил с тобой, Ойнос, как с ребенком красивой Земли, и пока я говорил, не мелькнула ли в твоей голове какая-нибудь мысль о ф_и_з_и_ч_е_с_к_о_м м_о_г_у_щ_е_с_т_в_е с_л_о_в? Не является ли каждое слово побуждением, влияющим на воздух? - Но почему же ты плачешь, Агатос - и почему, о, почему твои крылья слабеют, когда мы парим над этой красивой звездой - самой зеленой и самой страшной изо всех, встреченных нами в нашем полете? Блестящие цветы ее подобны фейному сну, но свирепые ее вулканы подобны страстям мятежного сердца. - Э_т_о т_а_к, э_т_о т_а_к! Они т_о, что ты видишь в действительности. Эту безумную звезду - вот уже три столетия тому назад, я, стиснув руки, и с глазами полными слез, у ног моей возлюбленной - сказал ее - несколькими страстными словами - дал ей рождение. Ее блестящие цветы в_о_и_с_т_и_н_у суть самый заветный из всех невоплотившихся снов, и беснующиеся ее вулканы в_о_и_с_т_и_н_у с_у_т_ь страсти самого бурного и самого оскорбленного из всех сердец".
Древние Индусы поют в священных "Ведах": "Из всеприносящей жертвы родились звери воздуха, лесов и деревень. Из всеприносящей жертвы возникли песни, загорелось размерное слово. Прачеловек есть огонь, раскрытый его рот - горящие головни, дыхание - дым, речь его - пламя, глаза - угли, слух - искры, в этом пламени - жертва Богов. Первоосновная сила разогрела миры. Из разогретых миров произошло троякое знание. Она разогрела это троякое знание, - из него вышли магические слова".
Творческая магия слова и бесконечность многоцветных его оттенков изваяна Майями в причудливых иероглифах на храмовой стене в Паленке, где до сих пор, затерянные между Табаско и Усумасинтой, как предельный оплот Кордильерских высот, знающих полет кондора, находятся памятные руины - Великий Храм Креста, Малый Храм Солнца и Дворец Четырех Сторон. Овеянные океанскими шепотами Майи, эти ловцы жемчугов, составили свои иероглифы из прибрежных камешков Моря, из морских тростников, из жемчужин, из спиралей извилистых раковин, из раковин схожих с звенящими трубами, из раковин круглых и длинных, из дуг, из овалов, из эллипсов, из кругов, пересеченных четырехугольником и сложным узором, как мы это видим на спинах морских медуз, что первые учили людей живописи. Майский Ваятель, запечатлевший слово о Слове, говорит, чувствуя себя окруженным врагами, которых зовет птицеликами, ибо они клювоносы и когти у них захватисты. <...> Берегись!
В "Калевале" все время колдует Вэйнемэйнен. В_э_й_н_о по-фински значит с_т_р_а_с_т_н_о_е ж_е_л_а_н_ь_е. Из настоящего х_о_ч_у родится весь Мир, создаются звезды и Моря, цветы и вулканы. Рождается Песня, возникает Музыка, от одного сердца тянутся лучи к миллиону сердец, единый человеческий дух, заклинающий напевным словом, становится как бы основным светилом целого сплетения звезд и планет.
Силой слова, Дочь Воздуха, мать Вэйнемэйнена, воздвигает мысы, вырывает рыбам ямы, возносит утесы, ваяет страны, строит столбы ветров, обогащает бездны Моря, и между Небом и Морем, в циклах веков, дает жизнь человеку, и велит ему быть певцом и заклинателем. Пески и камни Вэйнемэйнен превращает в древесное царство. Знающим словом зачаровав Природу, он рассыпал по земле семена. Все, что мы любим, посеял он: сосны и ели, иву и березы, вереск и черемуху, можжевельник и красную рябину. Спрятав в куньем и беличьем мехе шесть-семь зернышек, он засеял ячмень и овес. Там, где нужно, вырубил деревья, но пощадил березу, чтобы было где куковать кукушке. Благой, он умеет однако быть грозным, и когда заносчивый Юкагайнен, неподросший певец заклинаний, вызывает его на состязание, Вэйнемэйнен запел заговор, на дуге у Юкагайнена выросли ветки, на хомут его лошади навалилась ива, кнут превратился в осоку, меч стал молнией, раскрашенный лук встал радугой, рукавицы стали цветами, а сам Юкагайнен потонул до рта в зыбучих песках, в трясине, и потонул бы вовсе, если бы Вэйнемэйнен не пропел заговор обратного действия и не расчаровал свою чару.
Из костей щуки, которая плавает в Море и знает морские тайны, сделал Вэйнемэйнен свои певучие гусли, кантеле, и под эту музыку поет заклинательные песни. Струны он сделал из волос стихийного духа Хииси, который живет в глубокой пропасти на раскаленных углях, но также он и водный царь, и горный дух, и лесовик, и быстрый конь. <...>
Дева Месяца и дочь Солнца, которые пряли золотую ткань и серебряную, услышав кантеле, забыли прясть, и оборвалась золотая и серебряная нить Неба при звуках земного инструмента, игравшего заклинательную песню. Позднее Море поглотило это кантеле, Вэйнемэйнен сделал другое, из дерева березы и тонких волос девушки. В этом слиянии природного и человеческого, стихийного и человечного, заключается звуковая тайна Поэзии как Волшебства, в котором вопли ветра, звериные клики, пенье птиц, и шелесты листьев говорят, через человеческие слова, придавая им двойное выражение, и поселяясь в заклинательных словах и буквах, как домовые и лешие живут в наших лесах и домах.
Если вся Мировая жизнь есть непостижное чудо, возникшее силою творческого слова из небытия, наше человеческое слово, которым мы меряем Вселенную и царим над стихиями, есть самое волшебное чудо из всего, что есть ценного в нашей человеческой жизни. Нам трудно припомнить, несовершенною нашей памятью, как оно вырвалось впервые из человеческого нашего горла, но поистине великая должна была это быть радость, или великая боль, или такая минута, где блаженство неразличимо перемешалось с болью, и немота должна была разверзнуться, и мы должны были заговорить. А так как в Чуде волшебны все части его составляющие, все то, что делает его именно чудом, несомненно, что каждая буква нашего алфавита, каждый звук человеческой нашей речи, будь она Русская или Эллинская, Китайская или Перуанская, есть малый колдующий эльф и гном, каждая буква есть волшебство, имеющее свою отдельную чару, и мы это выражаем в отдельных словах, и мы это чувствуем в особых их сочетаниях, нам только легче чувствовать, ощущать действительность словесного чуда, нежели точно определить и проверить разумом, в чем именно состоит наше буквенное и словесное угадание, а через сплетение слогов и слов, угадание душевное, когда понимающее наше сердце вдруг заставит нас пропеть вещую песню, которая пронесется как ветер по целой стране. Или сказать одно слово, которое будет так верно, что перекинется от народа к народу, и перебросится из века в век.
Древний Египтянин говорил, что заклинания нужно произносить верным голосом, только тогда и Духи и Боги подчинятся человеческой воле. Египетское выражение М_а-X_р_о_у значит Голосом Творящий, Словом Воплощающий, Верным Голосом Волю Свою Совершающий. Древнейший памятник человеческого слова - стенная надпись Великой Пирамиды Сахары, в погребальном покое фараона, чье имя Упас. Размерною речью Египетский царь повелевает Богам, он властен над жизнью и смертью, он говорит самому себе: - "О, у нас, ты существуешь, живешь, ты еси. Твой скипетр в руке твоей. Ты даешь повеления - тем, чьи сокрыты жилища. Ты омываешься свежей водою, влагою звезд. Путями железными сходишь ты вниз. Гении света встречают тебя восклицая..."
Гераклит сказал, что слова суть тени вещей, звуковые их образы. Демокрит противоборствует, говоря, что слова суть живые изваяния. В сущности тут даже нет противоборства. Безмолвный пруд ваяет иву, отражая ее тень в своей воде. И ребенок или дикарь, без долгих размышлений, лишь проникнутый силой виденья, дает в иссеченном из дерева или камня идоле более верную тень вещей, чем он сам это может подозревать. Каждое слово - есть тень первомысли, одна из граней мысли, ибо ощущение и мысль человека всегда многогранны, - и каждое слово есть говорящая статуя Египетского храма, только нужно понять эту статую и уметь поколдовать над ней, чтоб она перестала быть безмолвной. Дабы звуковое изваяние, которое называется Словом, явило сокровенный свой голос и заговорило с нами волшебно, нужно, чтобы в нас самих была первичная заревая сила чарования. Исполин Египта, каменный Мешнон, обычно был безмолвным, но, когда его касалось восходящее Солнце, он пел.
Фет сказал:
Лишь у тебя, Поэт, крылатый слова звук
Хватает налету и закрепляет вдруг.
Первичный человек всегда Поэт, и Поэт тот бог его, который создает для него Вселенную. Египетский бог Ночного Солнца, Атум, пропел богов, они вышли из его рта. Египетский бог возрождения, Озирис, блуждая среди полузвериных человеческих существ, силой напевного внушающего слова научил их быть людьми воистину, любящими животворящий хмель и питающее зерно. Силой напевных магических заклинаний дневное Светило побеждает все ужасы Ночи, возрождая бесконечность яркого дня, - и умерший человек властью заговорного слова проходит все чистилища, чтобы жить возрожденным среди беспечальных полей.
Слово есть чудо, а в чуде волшебно все, что его составляет. Если мы будем пристально вглядываться слухом понимающим в каждый отдельный звук нашей родной речи, человеческой речи вообще, речи звериных голосов, речи существующей в пенье и криках птиц, речи шелестящих деревьев и тех природных сущностей, которые принято считать неодушевленными, как ручей, река, ветер, буря, гром, - мы увидим, что есть отдельные звуки, отдельные поющие буквы, которые имеют такой объемлющий нрав, что повторяются не только в речи говорящего человека, но и в голосах Природы, оттеняя таким образом нашу человеческую речь переброшенной в нее из Природы звуковою чарой. Прежде чем говорить об этой усложненной звуковой чаре, подойдем вплоть к отдельным звукам нашей речи. Вслушиваясь долго и пристально в разные звуки, всматриваясь любовно в отдельные буквы, я не могу не подходить к известным угадываниям, я строю из звуков, слогов и слов родной своей речи заветную часовню, где вес исполнено углубленного смысла и проникновения. Я знаю, что, строя такую часовню, я исхожу из Русского словесного начала, и следовательно мои угадания по необходимости частичны, - подобно тому как не идет в Христианский Храм тот, кто строит Индийские Пагоды, - и громады Карпака или Теокалли Мехико неравноценны Мечети, - но есть, однако, кристальные мгновения, где сходятся души всех народов, и есть Обряды, есть напевности, есть движения, телодвижения души, которые повторяются во всех Храмах всего Земного Шара.
Русский волшебник стиха, который одновременно с Эдгаром По, слушая нашу мятель, понял колдовство каждого отдельного звука в стихе, и у Музы которого -
Отрывистая речь была полна печали,
И женской прихоти, и серебристых грез, -
волшебник, говорящий о ней -
Какой-то негою томительной волнуем,
Я слушал, как слова встречались с поцелуем,
И долго без нее душа была больна, -
этот волшебник, сладостный чародей стиха, был Фет, чье имя, как вешний сад, наполненный кликами радостных птиц. Это светлое имя я возношу как имя первосоздателя, как имя провозвестника тех звуковых гаданий и угаданий стиха, которые через десятки лет воплотились в книгах "Тишина", "Горящие здания", "Будем как Солнце" и будут длиться через "Зарево Зорь".
Еще раньше, чем Фет, другой чарователь нашего стиха, создал звуковую руну, равной которой нет у нас ни одной, я говорю о Пушкине, и при звуке этого имени мне кажется, что я слушаю ветер, и мне хочется повторить то, что записал я о нем для себя в минуту взнесенную.
Все, что связано с вольной игрою чувства, все, что хмельно, винно-завлекательно, это есть Пушкин. Он научит нас светлому смеху, этот величавый и шутливый, этот легкий как запах цветущей вишни, и грозный временами, как воющая вьюга, волшебник Русского стиха, смелый, внук Белеса. Все журчанье воды, все дыхание ветра, весь прерывистый ритм упорного желанья, которое в безгласном рабстве росло и рвалось на волю, и вырвалось, и распространило свое влияние на версты и версты, все это есть в пушкинском "Обвале", в этом пляшущем празднике Л, Р, В.
Оттоль сорвался раз обвал
И с тяжким грохотом упал.
И всю теснину между скал
Загородил,
И Терека могучий вал
Остановил.
Вдруг истощась и присмирев,
О Терек, ты прервал свой рев,
Но задних стен упорный гнев
Прошиб снега...
Ты затопил, освирепев,
Свои брега...