Из сборника «Ballads of a Cheechako» (1909)
THE BALLAD OF PIOUS PETE
БАЛЛАДА О БЛАГОЧЕСТИВОМ ПИТЕ
«Север прикончил его» (Юконизм)
Я хотел, чтоб сосед мой познал Божий свет, поумнел и стал чище дождя.
Он меня огорчал тем, что жизнь прожигал — я за ним наблюдал как дитя.
Я его извинял, если груб он бывал — я старался, ей-богу, как мог,
И поклялся пройти с ним остаток пути, жил в палатках у торных дорог.
Я и ночью и днём думал только о нём, строил планы и был на виду,
И с надеждой большой, и с молитвой святой испытал я и боль и нужду.
Я проник, как блоха, с ним в Геенну греха, и с сиренами рядом сидел.
Я на Севере был, где он дрался и пил, чтоб душою чуть-чуть просветлел.
Шёл я тенью за ним в «местный Ершалаим», чтоб он вовсе не скурвился там;
Но прикончил его, так как он ни с того стал разрядами бить по ночам.
Лишь один знает Бог, что я сделать не смог; я корпел не щадя своих сил.
Лишь один знает Бог, почему поперёк встал ему и его разозлил.
Я сказал на беду, как ужасно в аду. — «Брось, — сказал он. — Греши, не греши.
Ты меня доконал, — он глазами сверкал. — Этим самым, спасеньем души».
Я клянусь, мягок был, только этот дебил сыном шлюхи меня обозвал,
И, схватив карабин за стволину, как дрын, мне чуть по лбу прикладом не дал.
Что же я сделать мог (сам подумай, дружок)? Он гонялся за мной как чумной.
А потом я один был и он был один, и над нами был Север глухой.
Он был слышен, и зрим; наши хижины с ним были рядом, меж ними ручей.
И весь летний сезон проходил мимо он с нарастающей злобой своей.
После ветер подул, как дохнул Вельзевул, с дальних гор, будто Смерти приход.
Стала стылой вода и пришли холода, в серых клочьях навис небосвод.
И сошёл с облаков, как огонь ведьмаков, свет опаловый и золотой;
И долину занёс всю снегами Мороз, потрясая седой бородой.
И лесные древа были как кружева; звёздный свет отражался от крон;
И кругом тишина воцарилась — она погружала в магический сон.
Я отчётливо мог слышать Времени ток, шестерни я его ощутил,
И на крае земли видел ясно вдали блеск сияющих ангельских крыл.
А когда я читал Псалтырь, то взирал на лачугу за стылым ручьём,
И считал: это вред, что ни я, ни сосед, не обмолвимся словом вдвоём.
Я одно только знал: он как бес вылезал из норы по утрам и в ночи,
И свой гнев посылал, что горяч был и ал, сквозь морозную стынь, как лучи.
Я лишь мог наблюдать и от страха дрожать (я от страха дрожу до сих пор).
Потому что я знал: на меня насылал он ужасный конец или мор.
Знаю я, он хотел, чтобы я заболел. (Его ненависть жарче огня).
И я Бога молил, чтоб меня защитил: да минуй меня чаша сия!
Если я без ума, то и ты без ума, если видел «их» в разных цветах, —
«Их» бескрайний размах на пурпурных крылах, то в зелёных, то в синих тонах.
Коль сияли «они» и шипели в тени, как шипят скорпионы в ночи;
Если видел отскок «их» от стен и плевок, что искрил будто харк на печи.
Если ты наблюдал «их» скопление жал над кроватью своею и прыть,
Ты бы сам озверел, если б кто-то посмел так по стенам разрядами бить.
У иных надо мной был расцвет голубой; были мягки и круглы одни.
У других всякий раз был зелёный окрас; извивались, как змеи, они.
Кровь застыла моя; обезумевший я на колени упал и затих.
О, зелёный расцвет, голубой силуэт! Самым страшным был красный из «них».
Эти твари, поверь, проникали сквозь дверь, сквозь бревенчатый сруб и сквозь пол.
Были страшны на вид, совершали кульбит со стены до стены и на стол.
Распускали усы и рычали как псы; то Зелёного грыз Голубой.
И всё ближе ко мне подбирались «оне», я от страха дрожал чуть живой.
И венцом ко всему стал, проникший сквозь тьму, Дикий Ужас в багровых тонах.
Он глазами сверкал и ко мне подползал, как кальмар, на длиннющих ногах.
Он подполз не спеша, и нависли, дрожа, его щупальцы, как провода.
И светился живот его белый, и рот изрыгал жаркий пламень, о да!
И, раззявив дупло, это «сущее зло» опалило дыханьем меня.
Что ещё за напасть! Я пихнул «ему» в пасть «Свод законов», себя осеня.
После Библию взял и ей замахал, — «он» завыл и сошёл вдруг на нет.
Сам я замертво пал, до зари не вставал. (Кто еще так приветствовал свет?)
Ну, держись мой сосед! Я поднялся чуть свет и прокрался к нему, взяв ружьё.
Он на койке лежал, еле слышно стонал, с жутким видом, одетый в тряпьё.
Сквозь струящийся свет, я увидел скелет из-под кожи прозрачной его.
Губы были бледны, дёсны были черны, вместо крепких зубов — ничего.
Голова мертвеца. — Не забыть мне лица в липких космах, спадающих с лба.
И в глубоких глазах было горе и страх, в них читалась тоска и мольба.
Вот что значит цинга! Я взглянул на врага, что мне столько несчастий принёс.
Вспомнил я об «огнях» на стрекозьих крылах, и ружьё ему сунул под нос.
Тут он выдавил крик и промолвил: «Старик, не стреляй в меня ради Христа!
Я исправился, Пит! Бог во мне говорит и теперь моя совесть чиста!»
* * * * *
А теперь нас ведёт всё куда-то вперёд, под начальством сержанта, конвой.
Рядом чокнутый швед, он твердит всем в ответ, что хранит миллион под полой.
Но в Писании есть моя правда и месть — там, где тени ползут к небесам —
Как смирился Сэм Нут, что был страшен и крут, что разрядами бил по ночам.
Перевод: Константин Николаев http://www.stihi.ru/2016/02/09/8711
==