Устало скрипит осевший на пол-аршина от ветхости склеп потолка,
Хлопают ставни, из слюдяного оконца свистит и сквозит зимним духом,
В чернильной, липнущей к пальцам тиши, озябнув, трепещет свеча;
На иконах напротив мечутся тени и, чай, пляшут бесы, но лепше уж так,
Чем ослепнуть на целую ночь и увязнуть в топи кошмаров. Сон не идёт,
Отвернуть бы постылые лики святых, отдохнуть от укоров в затылок,
От шепота в уши, мол, так не положено, батюшка, как же и что же,
От нескончаемой свары в палатах да все не о том, кривотолков и слухов,
Сомнений и споров — пустого! — и вследствие этого вставшей работы.
Бессильная злоба клокочет отравой, кусает за щеки и дёргает дрожью,
Кривит выражение, что так пужает церковных мышей и прохожих,
Служилых мужей, приближенных и боже, пожалуй что всех, окромя...
Ты дремлешь подле, устроив патлатую голову под непонятным углом,
Кутаясь в пёстрое, шитое из лоскутов одеяло и выпростав руку,
Изъетую дёгтем, морозом и солью, не выпуская сцепленных пальцев
И не подпуская кошмар али приступ и близко, на пушечный выстрел.
Рябинки на востром носу с лета выцвели, золото прядей, теряя тепло,
Потемнело, заветрились скулы, а под глаза расплескалась туманная хмарь,
Чего не заметишь за смехом и блеском — искришь ты привычно-чудесно,
Словно нет места усталости всех этих месяцев: скорый и в мыслях, и на руку,
Ты без раздумий берешься за все, что придётся, за самое нужное, важное,
Сложное, и успеваешь везде. За пыльным обшлагом три пуда отваги,
На пуд разумения, фунтов сто двадцать лукавой хитринки, а также —
Не счесть бесовщины, что плещет и тянет как в вир, если вдруг заглядишься.
Любо — вернувшись домой, первым делом идти не в палаты к себе,
А в родные почти что хоромы, ворчать на погоду, растраты и голод,
И понемногу оттаивать сердцем, напитывать душу, залечивать сколы;
Любо — на пару в предутренний час разъезжать по росистым полям
И мечтать в полный голос, ничуть не боясь, что услышат не так и не то,
Что кивнут, лебезя, а не вправду, что после осудят, подумают худо;
Любо — кутить и куражить до самой рассветной зари, будто завтрева нет,
Ведь время с тобою (и токмо с тобою) не льётся впустую сквозь пальцы,
Оно оседает под рёбра колдунским теплом и, грея в разлуке, там остаётся.
В часовне напротив простуженный колокол, кашляя, бьет пополуночи;
Глухо вздохнуть, ощущая, как гул в голове утихает и мысль упирается в точку.
Кивнуть, и, сжав твои пальцы покрепче, задуть беспокойный огарок свечи.
29/3/19