Витиеваты облака над Ялтинской яйлой.
Я пиво пил, читал журнал, нисколько не тужил.
Как археолог, я открыл в душе культурный слой
доисторической поры, в которой раньше жил.
Какой-то бред, подумал я, – того не может быть,
зачем затронул эту муть и в эту тьму полез?
Но динозавры от меня во всю бежали прыть
и птеродактили ко мне являли интерес.
По веткам добиблейских древ скользил удав, могуч,
в глазах его застыла смерть, мерцая, как свинец,
и птица Рух, слона неся (иль мамонта?), из туч
спускалась в скалы, где в гнезде орал её птенец.
Рык саблезубых тигров был страшнее, чем гроза,
кишели средь густой травы огромные клещи,
с танк современный шла коза с кровавыми глаза-
ми и дрожали от неё кошмарные хвощи.
Зловещий хвост кометы гас над горною грядой,
теснились гады всех пород на девственной земле,
и речка средь холмов вилась угрюмою гюрзой,
мерцая шкурою змеи в закатной полумгле.
От кистепёрых рыб стонал могучий океан,
плевался магмою вулкан, кружил вампиров рой…
Очнулся: надо мной парил цветистый дельтаплан
и глиссер вдаль тянул «банан» с визжащей детворой.
Витиеватость облаков рассеялась вдали,
в баркас тянули рыбаки с уловом славным сеть,
а на расколотый арбуз и осы, и шмели
слетелись, делово жужжа, и не могли взлететь.
В душе копаться ни к чему, когда июльский зной,
когда от пива и легко, и отстранённо ей;
я знаю: в ней оставил след какой-то мезозой,
но ХХI-ый век сейчас и мне, и ей – важней…
Доисторической поры в душе есть некий пласт,
есть моря зов, неудержим, как сладкий звон литавр,
пора остынуть, и, надев на ноги пару ласт,
ныряю в маске я на дно, что тот ихтиозавр…