Холодной тучей напомаженных ноздрей,
Студёным паром, расположенном в эфире,
Покинул рёбра порычавший Бармалей,
Накапав тушью в постановочном кефире.
Хромое солнце, поцарапав потолок,
По стенке дня преувеличенно стекало
За обещаньями обратно на восток,
Где для вселенной фабрикуют одеяла.
Где от бескормицы часOвo-поясoв,
Минуты лишней в помещенье не потратив,
Кудлатый бес продутых яблок-облаков
Всосёт на свет через подъезды нас некстати.
И опуская наши стаи на крыло,
Под вату мокрую всё небо пpостилает,
И окаянное добро в моё ребро
Через косметику кефира направляет.
Не разомкнуть, как молотком по банке шпрот,
Орбит блуждания во тьме, чем ни свети нам.
Потоки пенные мужской уносят род
От миражей печальной трезвости пустыни.
Назад, в подъезды на исходе трудодня,
Втыкая в ряд для тесноты друзей квартиры,
На чьей-то лошадью усиженный диван,
Откуда видится действительность пошире:
Не пренебрёгши колбасою в бигуди,
В самих себе же разместив свои богатства,
Греша и каясь на внимательнoй груди,
Слегка покусывая травы конокрадства
От ближних стен и до стареющей луны,
Куда не всякий раз домахивает птица,
К тебе вразвалочку подходят кабаны,
Пытаясь рылом друг от друга отличиться.
Твой Бармалей при подтверждении вины,
Меня ругая по привычке - будто снится,
Уйдёт со мной чтобы скитаться вдоль cтpaны,
Пока подошвы не истопчут наши лица.
По ходу пьесы журавлиные "курлы"
Не утверждают мне и молчаливой стигмой
Меж нами в акте появляются столы,
Которых мне уже вовек не перепрыгнуть.
По желобам к желудку недр течёт шартрез,
Смывая в прошлое межрёберные распри.
Землёю вертит центробежный старый бес,
Нечистой силой сам себе попутав масти.
В своей кастрюле поварёшкой повертев,
Любовь постылую заправит едким натром...
Да бог со мной, уймётся боль, взойдёт посев
Романом века в извращении театров.