В то, что такая история может приключиться в действительности, никогда бы не поверил, если бы сам её не сочинил! А история следующая:
Некий Иван Петрович Лапушков напрочь лишился собственного мнения. Был бы он, скажем, Лапушидзе или Лапушкявичус, ну на худой конец, Лапушман, с ними этого не могло бы произойти априори, а с Лапушковым – нате вам, пожалуйста. В общем, как только в партию вступил, так мнение куда-то и подевалось. Сидит он однажды утром на кухне, завтракает, а жена его, Наталья Васильевна, ему и говорит: «Чего расселся?! Хватит жрать, на работу опоздаешь!» Хотел было Иван Петрович кулаком по столу вдарить да и высказать всё, что думает и про неё саму, и про стряпню её, и про маму (тоже её, не к утру будет помянута), а вместо этого вскочил, как ошпаренный, за ужин поблагодарил, в щёчку чмокнул и за дверь шмыгнул. У супружницы аж сковородка из белой рученьки выпала, да мизинчик себе на правой ноженьке, что через дырочку в тапочке выглядывал, отшибла. На работе, однако, дела у Лапушкова пошли в гору. Начальство прямо не нарадуется. Даже по служебной лестнице продвигать стали, не как раньше – вниз и по горизонтали, а наоборот – вверх! Сидит он в парткоме и слушает, как мастер Полупьянов его бывшего коллегу, слесаря Петрова, на собрании чихвостит, а самого внутри как будто что-то толкает встать и крикнуть, что неправда, мол, всё это! Что хороший человек Петров, а если даже и так, что с того? Ну, оступился, с кем не бывает, исправится. А Полупьянов в полной тишине всё больше распаляется в праведном партийном гневе: «Предлагаю за вот такое не партийное поведение, да и вообще, так его, Петрова этого, к едрени фени, растудрит твою, со всеми вытекающими!» И рука у Лапушкова сама вверх тянется.
Ясное дело, вскоре он уже до замдиректора дорос. А директор, видя такое дело, вызвал к себе новоиспеченного зама и говорит ласковым голосом: «Эх, дорогой Вы наш, Иван Петрович! Да разве же Вам здесь место? Мне даже руководить Вами как-то неудобно. Таким, как Вы, место в Госдуме!» Услышал это Иван Петрович да и пошёл в Думу, раз начальник приказал. Приходит и спрашивает: «Где у вас тут в депутаты принимают?!» Посмотрели на него как-то странно, но после нескольких наводящих вопросов взяли, приютили то есть. Нужным человеком Лапушков в Госдуме оказался: что они там не выдумают, только «за» голосует, а когда против надо, то «против». Государственного масштаба умище, в общем, на своём месте, что называется, оказался.
А дальше – хуже. В смысле ещё лучше дела у него пошли. Деньги зарабатывать стал. Нет, не те, которые мы деньгами считаем – эти несколько купюр разного достоинства два раза в месяц, а нормальные деньги. Сам даже не заметил, как плавно переехал из Замшелска на Рублёвку и хрущёвку, где с супругой своей и остальным семейством ютился, на особняк поменял. Они там, кстати, до сих пор так и проживают, жена с мамой её (не к ночи помянута будет) и трое их детей. С Наташкой-то он развёлся, потому как директор его бывший ему сказал однажды: «И чего это ты со своей курицей до сих пор маешься? Вон Эльвирка – секретарша – жар-птица с пятым номером. А умница-то какая! Даже компьютер сама включить-выключить может. Бери да жарь! И сам, как сыр в масле будешь, да и мне спокойнее. У Ивана Петровича на этот раз даже глаз не дёрнулся. А что до детей, так их государство наше всем обеспечит. У нас государство, ух, какое! Ложку уже держать умеют, не пропадут. Можно ещё и на алименты потом на детей подать, чтоб было на что в старости жить. А то разжиреют на дармовых харчах налогоплательщиков. С этой инициативой он и к президенту пошёл. Выслушал его президент и говорит: «Может, ты, как Вас там, Петрович Иван, на моё место сядешь, коли умный такой?!»
Ну, раз уж Сам ему приказывает, то куда же деваться? «Сяду!», – говорит. «Сядешь, сто пудово – сядешь! Эй, вы, двое из ларца в униформенном штатском! Прополощите-ка мозги этому фраеру. Совсем рамсы попутал! И, чтоб ближе шестьдесят четвёртого царства-региональства от МКАДА духу его не было!» А те и рады стараться. Схватили бедолагу нашего и потащили в подвалы кремлёвские. Сначала палочками волшебными охаживали, а потом один что-то железное с мушкой ко лбу ему приставил и вопрошает: «Хочешь ещё президентом быть?!» «Да мочи его, чё тянуть, в натуре!» – говорит второй. Как услышал это Иван Петрович, так вмиг у него в голове что-то щёлкнуло. «Нет, – говорит, – не хочу я никаким президентом быть! И домов мне моих не надобно, всё детсадам отпишу, сарай под школу отдам, всё на три этажа больше будет, чем та – старая. И деньги из оффшоров все до цента в городской бюджет перечислю, только не убивайте! Я вам ещё пригожусь!» И тут, пока один из опричников отвернулся на секундочку, чтобы брызгами его не окатило, второй посмотрел пронзительно так на Ивана Петровича, а глаза-то у него – человеческие! Ну, ясное дело – оборотень изнаночный, коробочку какую-то плоскую ему за пазуху сунул да и прошептал Лапушкову на ухо человеческим голосом: «Вот тебе айфон-самозвон. Держи его всегда при себе и не отключай, не то беда будет!»
Как сказал, Иван Петрович всё в точности и выполнил. Город его родной из Замшельска Захолустского уезда переименовали в Процветаевск и даже памятник ему из бронзы на средства горожан поставили. Ещё бы! Никогда такого благоденствия этот Замшельск-Процветаевск не видывал.
А после отправился Иван Петрович в это самое шестидесятчетвёртое царство-региональство, куда ни один транш из федерального бюджета отродясь не доходил, а токмо оттуда в Москву. Долго ли, коротко ехал, семь запасок железных поменял, три диска до оси источил, но добрался-таки до города Сажатова, куда его прогневанный президент-батюшка сослал, до губернаторского чина разжаловав. Тяжела опала государева, да как тут воспротивишься, тем более, что и мнения своего нету?! Жар-птица-то его с пятым номером, свет Эльвирушка, в ссылку за ним тащиться не пожелала, лишь на зеркале помадой знак ему оставила, а сама в Голливуд к какому-то Дикнаплио замуж выходить поехала.
И вот миновало три года три месяца три дня три часа сорок семь минут с несколькими секундочками, как Иван Петрович при должности своей находился. Сидит он в кабинете, панелями дубовыми отделанном, по айфону-самозвону в нагрудном кармане пальцами слегка постукивает и слушает, как его электорат местный нахваливает: «Спасибо Вам, дорогой Вы наш, Иван Петрович, от всего населения города и области! Вы, как губернатором стали, так совсем другая жизнь началась. Рай, а не жизнь! Дороги – стекло. Больницы, детсады, школы, спортплощадки – лучше, чем в Олимпийской деревне! Первое место после Москвы по уровню жизни занимаем!» «Да не за что! Работа у меня такая – о людях заботиться и обязанности свои выполнять исправно, не своей мошны ради, а пользы дела для!», – покраснев малость, ответил он собравшимся, на том и завершив встречу. И как только удалились люди добрые, двери дубовые в кабинет его снова отворились, и вошла, словно лебедь заплыла, секретарша его Варвара премудрая. «Что-то лица на Вас нет, Иван Петрович? Осунулись, исхудали от забот праведных. Не отдохнуть ли Вам?!» – молвила красно-сине-белая девица. «Я вот и билеты нам уже заказала в страны дальние да жаркие. Будете меня там кремом от загара натирать, да и я уж Вас по полной умаслю!» «И то – дело!», – подумал Иван Петрович. «Отчего же не отдохнуть? Чай заслужил!» Взял он из сейфа денег немного, все, сколько было и, сев с Варварой в самолёт, улетели на острова чужедальние. А Варвара взяла да и отключила потихонечку айфон-самозвон, чтобы шефа дорогого никто не обеспокоил.
Много ли, мало ли они там времени провели, о том мне не ведомо. Да только одним прекрасным утром сидит Иван Петрович по обыкновению своему в шезлонге бамбуковом на бережке моря-океяна, попивает коктейль со льдом и видит, как старичок местный в оранжевой жилетке к нему приближается. Не то прямо по воде идёт, не то по береговой линии. Раковины диковинные с жемчугами подбирает и в море обратно выбрасывает, а банки жестяные да прочий хлам в корзинку аккуратно кладёт. И вот подошёл к нему старичок этот да как зыркнет на Лапушкова глазами оборотневскими и как зашепчет ему голосом почти человеческим на жаргоне спецслужб такое, что и повторять страшно, мол: «Чего ж ты, родненький, творишь? Я тебе доверие оказал, самый, что ни на есть предпоследний, айфон-самозвон потратил, который ты отключил. Не найду – думал. Эх, простота грешная! И чем ты отплатил за доброту мою?» Затрясся тут Иван Петрович, в ноженьки оборотню лютому кинулся и о пощаде взмолился. «Ладно, – говорит тот уже человеческим голосом – знаю, что не твоя в том вина, потому и помилую. Кабы продержался ты срок положенный на губернаторстве, выполнил бы миссию свою. У тебя ж всё получалось. Люди даже улыбаться стали! А теперь что? Знаешь ли ты, Иван Петрович, что покуда вы тут с Варькой прохлаждаетесь, в Сажатове кресло твоё давно уж другой занял. Давай Рыдай. Да погоди, не хнычь. Это губернатора нового так кличут – Давай Рыдай Нерадивейший. Во как. Все твои достижения – насмарку. Люд честной в слезах горючих да снегах сугробчатых тонет». «А чего же мне делать-то теперь?» – схватился за голову Иван Петрович. «Ну, в Москву тебе дорога заказана, сам понимаешь. В Сажатове ты тоже чужой. Поезжай-ка ты обратно в свой Замшельск, да живи тихо-мирно». «Извините, не Замшельск, а Процветаевск!» «Да нет, именно Замшельск! Обратно переименовали. Неужто ты думал, что дары твои городу нАдолго благо принесли? Разворовали всё как обычно без хозяйского догляду. А памятник твой синей краской измазали и слова нехорошие на нём написали. Так-то вот, братец. Вот тебе документы новые. Это всё, что я могу для тебя сделать», – печально сказал неправильный оборотень и протянул паспорт на имя Лапушкова Ивана Петровича. «Я чего-то не понял. Какие же это новые документы, когда имя и фамилия, и отчество те же самые?» – возмутился было Лапушков. «А я дату рождения тебе поменял. Так что, фактически, ты теперь – другой человек.» «Да я же…» – начал было Иван Петрович да так и застыл с открытым ртом. Оборотня и след простыл. Как сквозь песок провалился. Исчез, в общем. Кинулся он было к Варварушке, да и она как в воду канула. Только знак на песке и оставила, который означал: «Не ищи меня, Иван Петрович! Похитил меня Кощей восьмидесятисемилетний и с ним я счастье своё женское впервые познала. А то, что он – миллиардер, это совсем не важно. Любовь-то, она – не выбирает!» Пригорюнился Лапушков, буйну голову на живот свесил, да и побрёл один-одинёшенек к аэропорту. Взял там билет в один конец на рейс «Канары – Замшельск». Денег-то оставшихся в аккурат на билет только и хватило. А пока он на Родину летел, надринькался пойлом заморским, которое стюардессы задарма разносили, так, что из сознания вон вышел.
«Чего развалился! На работу опоздаешь!» – раздался до боли знакомый голос супружницы, Натальи Васильевны. Поднялся тут Иван Петрович с пола, почёсывая шишку на макушке, выпрямился, набрал в грудь воздуха и гаркнул что было мочи: «Цыц, курица! И щи у тебя – помои, и мама твоя, эх! А если ещё раз меня по башке чем-нибудь ударишь, – тут он многозначительно поднёс свой внушительный кулак прямо к носу оторопевшей жены, – гляди у меня!» И, надев галстук и пиджак поверх пижамы, демонстративно уселся на табурет и подбоченился, думая про себя, что отсутствие собственного мнения – штука, конечно, хорошая, но только до определённого момента.