В далекой таёжной сибирской глубинке
Ютится селенье на тридцать дворов,
Там в избах, с войны ещё, стены в картинках
И нет там ни улиц, и нет номеров.
Всего в пол версте от деревни забытой,
На светлой красивой поляне лесной,
Дождям и снегам постоянно открыто
Есть место тому, кто ушёл на покой.
Всегда здесь безмолвно, здесь время застыло,
Бывает, что птица прорвёт тишину.
Там старый смотритель бродит уныло,
А ветер проказник ершит седину.
Он день изо дня всех усопших обходит,
Где мусор поднимет, где так постоит,
Уж возраст солидный и жизнь на исходе,
Но ходит старик, постоянно молчит.
Когда-то давно, лет уж тридцать минуло,
Имел наш смотритель и дочь, и жену,
Но в солнечный день его дочь утонула,
Камушком быстро нырнула ко дну.
Не выдержав горя, жена помешалась
И с год проболев, вслед за дочкой ушла,
С тех пор у страдальца судьба не менялась,
Звезда его жизни, потухнув, зашла.
Он пил очень долго, но горе точило,
Ушёл от людей, поселился в лесу,
В любую погоду бредёт он к могилам,
Часами стоит и роняет слезу…
Со временем рядом поставил часовню
И в ней поселился, и сам освятил,
А в пасху святую, церковный сановник,
Назначил смотрителем здешних могил.
Полжизни прошло, но сердце всё ноет
И бродит он днями, не видя людей,
Одна только мысль теперь беспокоит,
На встречу к любимым уйти поскорей.
Однажды в пригожий родительский вторник,
Пришли помянуть чуть не целым селом,
И видят картину наш Божий затворник
Лежит у дочурки в обнимку с холмом.
Лицо чисто брито, он очень старался
Явиться на встречу опрятным, как был
Лежал, будто спал и всему улыбался,
Но дочке цветы принести не забыл…