О, Русь моя, что сделали с тобою?
Куда пропали нивы да поля?
Средь улиц городских шуметь листвою
Остались одиноко тополя,
Сменила ты свой облик деревянный
На строгий, крытый сталью, сарафан.
Не потому ли вид такой печальный,
Что не был он руками домоткан?
Все здания теперь гораздо выше
И железобетонным стал скелет.
Уже давно загородили крыши
Краснеющее, словно бересклет,
Сорвавшееся с небосвода Солнце,
И вечер больше сер, чем розоват.
На верхних этажах через оконца
Бывает виден тлеющий закат,
Ласкающий зеленые аллеи,
Гранитный берег, площадь и мосты,
Театры, институты и музеи,
Сирени и кизильника кусты.
Средь заводских дымов, накрывших город,
Болит поэта хрупкая душа
И, пряча томный взгляд в поднятый ворот
Шагает он, куда-нибудь спеша.
Его тоска направлена к природе,
К березкам и дубравам вековым,
К тому, что называется в народе
Любимым, неразлучным и родным.
Но, может быть, в глухой лесной деревне
Еще пасутся кони на заре
И тянут рыбаки устало бредни,
А после жарят рыбу на костре.
Крестьянами возводятся овины,
Скирдами хлеб относится в гумно,
А ягоды ирги или малины
За осень превращаются в вино.
Там золотится рожь в широком поле
И серпоносной требует руки,
Набившей каждодневные мозоли...
Волнами расплескались васильки
Среди широких русских косогоров,
Перед которыми я, кажется, в долгу:
Сойти с ума от девственных просторов
И не воспеть их просто не могу.
Такая Русь в душе моей нетленна
И так ужасно хочется порой
Вдохнуть тот деревенский запах сена,
Покрытый свежей утренней росой,
Сорвать с себя белесую рубаху
И утонуть в ромашковых полях,
Дарящих удивительную влагу,
Что лечит лучше, чем в госпиталях,
Запить ее колодезной водицей,
Которой холодней и слаще нет.
Насколько ж повезло мне появиться
В таких местах на этот белый свет.
Бывает жизнь счастливой и убогой,
Но верить хочется, что суждено
Пройти и мне есенинской дорогой
До той Руси, которой нет давно.