По желтой кромке шагает Элли.
Совсем недолго - две-три недели.
У Элли крошки живут в постели,
и музыка в голове.
В Канзасе - мама, в кармане карта
(слегка забрызгана и помята).
Но Элли помнит координаты
и хочет найти ответ,
Что может сделать друзей счастливей.
Мозги, стук сердца и прочий ливер?
А ночи пахнут ячменным пивом,
и солнечный кантри-рок
на старом банджо играют будни.
И мир, естественно, изумрудный.
Великий Гудвин, ужасный Гудвин,
сухая метель дорог.
По волчьим тропам шагает Грета,
Совсем недолго, два-три куплета.
У Греты - пряники из буфета
и черная полоса
В Эльзасе - папа, костел и кошка.
Альпийский йодль, для губ гармошка.
и снова ноты, и снова крошки,
и мама на небесах.
У фрёкен - Гензель на попеченье,
от птиц - рогатка, хотя зачем ей.
У всех есть право на чай с печеньем,
и право на "просто чай".
У всех есть право хранить молчанье.
Бурлит вода, закипая в чане.
Морковь и чага, огонь и чары
Игрушечного меча.
По спящим окнам шагает Венди.
Совсем недолго - два-три столетья.
В её стране не взрослеют дети,
вытягиваясь в длину.
У Венди - Питер, собака Нэна.
и небо летнее по колено.
и чтоб вернуться из Нэверленда,
достаточно пять минут.
Всего лишь пять оборотов стрелок.
В кладовке - дедов облезлый велик.
Нет, никогда и не будет дела
до этого никому.
Она поправилась, загорела,
Но ставит крестики белым мелом
со дня, в котором она летела,
и Лондон исчез в дыму.
Они идут ("Veni, Vedi, Vici").
Лежат каньоны, пылает Гринвич.
И возвращаются, как обычно,
отдать городам долги -
кто автостопом, кто электричкой,
их подворотни берут в кавычки,
крылато-птичьих, упрямо-бычьих.
Наматывавших круги,
в тенях, сбежавших с полотен Гойя,
они другие, и всё другое.
и звезды сыплются белой хвоей,
подсолнухи и Ван Гог,
колдуньи злые, попутный ветер
у Элли, Греты и даже Венди.
А рядом маленький, незаметный
Шагает их добрый бог.