Конечно, я мог бы прижиться и тут,
а ты, разумеется, тут не смогла бы.
Во что-то весеннеe верится слабо -
дожди заливают и ветры метут.
Но все расстояния - только фантом
и воображением преодолимы
oдним, хорошо нам известным финтом.
Когда б мы с тобой рассуждали о том -
a что бы могли мы, a что не могли мы -
позволить себе от весны до весны
сидеть по домам, каменеть в летаргии.
Другие смогли бы, но мы не другие,
чтоб целую жизнь пересматривать сны.
Ещё пообвыкнемся, время придёт,
пока же наличие солнцебоязни
вовсю намекает - снаружи опасней,
свет - яд, а домашняя тень - антидот.
На деле иначе, там света - ни зги,
дождит, но река две недели как вскрылась,
и улиц прогретость, и птиц легкокрылость,
и сердце, которое просто в куски -
всё это приметы апрельских боёв,
несущих гормоны за грань пубертата.
Но ты седовласа, а я седобров,
и мы заигрались немного в любовь,
а коль заигрались, возможны утраты.
Мы оба отравлены - Смольный, балы
и воображение воображалы -
тебе, вероятно, пчела нажужжала,
проведав детали от вёсен былых.
А мне же по нраву распевка шмелей -
с ленцой, неуверенных и неуклюжих.
И простолюдин отражается в луже,
но юнкер кудрявой смолянке милей.
И что между нами - поля да цветы,
больших городов туристический вызов
и жизнь вдалеке от реклам и девизов.
Откуда мне знать, приживёшься ли ты
в реалиях здешних. С твоими знаком -
пчелиное жало, весенняя вялость,
привычка, забыв, не жалеть ни о ком,
и прятать в душе под амбарным замком
то время, когда ты со мной целовалась.
Когда обнимала в потёмках, крича,
вонзая мне в шею пчелиные жвала,
и в ухо шептала - ты мой, приживала,
ко мне приживаясь, была горяча,
сходила с ума, оставаясь в тени,
как мёд на губах, как под сердцем истома.
Вот вспомнится - кажется, оба мы дома,
мы дома, лишь руку к тебе протяни.