Знать, апрель. Вон старухи гуляют собак -
пара бывших возлюбленных, брошенных ныне.
И терьер, очевидный старик и слабак,
но лохматыми лапами трогает иней
и чихает, и морщит собачье лицо,
а посмотрит в глаза - как царапнет по сердцу.
И потом заскулит, да с такой хрипотцой,
что тебе от предчувствий не скрыться, не деться
никуда в этом сквере собачьих услад
и старушечьих тоже - скамейки, фонтаны.
В это время предчувствий коленки болят
и у тех, и у этих, болят непрестанно.
У дворняг, что косят под породистых такс,
и старух, что косят под игривых молодок.
Подойдешь, а они - ну-ка, юноша, так,с,
чтой-то вы зачастили в чужой околоток.
И обступят, хозяйки любимейших чад,
шерстяные береты, фальшивые броши.
Так и слышно - сердца еле-еле стучат,
а в глазах прочитаешь - останься, хороший.
Поболтай пять минут, одиночество скрась,
просто выслушай наши фантомные боли.
Остаётся идти через лужи да грязь
к знатокам всех болезней, собак и сенполий.
И ревнивые моськи, хрипя и ворча,
обступают и ждут, недоверчиво щерясь.
Ты же в роли советчика, друга, врача,
не смущаясь, несёшь несусветную ересь.
А в ответ - ну, помилуйте, так же нельзя
о любви и о вечном... И звёзды, как свечи.
У старушек под вечер собачьи глаза,
у собачек под вечер - почти человечьи.