Из сборника «Ballads of a Cheechako» (1909)
THE BALLAD OF BLASPHEMOUS BILL
БАЛЛАДА О БЕЗБОЖНИКЕ БИЛЛЕ
У нас уговор был с безбожником Биллом о том, что когда он умрет,
Его обеспечить достойной могилой, хоть завтра, а хоть через год.
Днем он умрет иль при полной луне, до срока иль в заданный срок —
На танцах, в хибаре, в глухой стороне; в унтах или так... без сапог;
В бархатной тундре, на горной вершине, во льдах иль под грудой камней,
В глубоком каньоне, в болотной трясине, от острых клыков иль когтей;
В бою, от ножа, от богатства иль мора, от пьянства иль пули в челе...
На библии я поклялся, друзья, что предам его тело земле.
Хоть Билл был алкаш, но себе на уме: рассчитывал он наперед —
На скромный участок в цветах и в траве, где, может быть, кто-то всплакнет.
И где он умрет — не имеет значенья, — главное, чтобы потом
Оградка была и могилка с надгробьем — и чтоб «эпиграмма» на нем.
Я дал ему слово, а он для чечако хорошей деньгой заплатил
(Которую я просадил в тот же вечер в корчме средь таких же кутил).
Потом написал на дощечке сосновой: «Покоится здесь Билл Маккай»,
И стал дожидаться, когда Билл-безбожник отправится в ад или в рай.
И вот как-то раз, в негаданный час, пришла скво с рассказом о том,
Как кто-то без смотра капканов наставил за дальним Бараньим хребтом.
Где водный раздел находилась хибарка — хибарку никто не топил,
И в этой хибарке лежит бледнолицый... Мне сразу подумалось — Билл!
Тут-то я вспомнил о нашем контракте, и с полки достал черный гроб
С серебряной биркой, что Билл себе выбрал, еще до того, как усоп.
С собой взял еды и бутыль самогона, все в нарты свои погрузил,
Запряг быстрых лаек, и к устью Юкона за Биллом с рассветом отбыл.
Знакомы ли вы с погодой Юкона, где минус так за шестьдесят,
Когда ледяные, пурпурные корни, змеясь, из-под снега торчат?
Где сосны трещат, как трещат пулеметы, в лесу, где ни птиц, ни зверей,
И вкруг капюшона свисают сосульки, как бивни, на парке твоей.
Где странным огнем небеса полыхают и синий курится парок...
Лишь тронешь рукой вещицы стальной — останется тут же ожог.
Когда стынет ртуть, а мороз, просто монстр, желает покончить с тобой...
В такой день, друзья, отправился я за Биллом медвежьей тропой.
Кругом тишина и она так страшна, когда ты в сгустившейся мгле,
Попав в белый ад, бредешь наугад по голой, жестокой земле.
Почти без ума, где злодейка-зима тебя пронимает до жил,
Вступая в борьбу за жизнь и судьбу... Про то знает лишь старожил!
По компасу путь на север... Лишь муть, равнина, скала и река —
Как будто во сне, весь мир в пелене, и всюду снега и снега.
Река и равнина, и девственный пик — над пиком горит ореол.
Ну, кто устоит, узрев этот вид! — Вот он, Господний престол!
О, северный край! Здесь нюх не теряй. Здесь рыщет повсюду зверье...
Но я слышал, брат, лишь собственный мат да лаек канадских вытье,
Пока по тропе я не прибыл к избе и сам, точно волк, не завыл.
Как раненый зверь, вломился я в дверь, а там на полу — мертвый Билл.
Лед, белый лед покрыл, будто саван, внутри и снаружи весь дом.
Лед на печи и лед на лежанке, лед был буквально на всем.
Сверкающим льдом покрыт был усопший, лед был в его волосах,
На пальцах был лед и на сердце был лед, лед был в стеклянных глазах.
Твердый, как камень, лежал в раскорячку, как жаба, замерзший мертвец.
Я глянул на гроб и нахмурил свой лоб, пока не сказал наконец:
«Билл был шутник, но нельзя ж прямо так... Всему есть предел, так сказать.
Подумать бы мог старик о друзьях пред тем, как собрался сдыхать».
Случалось ли вам в холодной лачуге на северном полюсе быть,
С маленьким гробом всего-то шесть на три, с тоски и от горя скулить?
Случалось ли рядом сидеть с мертвецом, что будто, оскалив свой рот,
Твердит: «Хоть умри, но в гроб шесть на три меня здесь никто не впихнет»?
Я сам не из тех, кто сдается, но мне и впрямь было плохо в тот день,
Когда я сидел, взирая на труп, не зная, что делать, как пень.
Но после вскочил и собак разогнал, что весь здесь обнюхали сруб,
Огонь растопил в холодной печи и начал оттаивать труп.
В теченье тринадцати дней беспрерывно я печку топил и топил,
Но руки и ноги торчали, как колья, как будто Билл каменным был.
Пока, наконец, не сказал: «Бесполезно, все без толку, хватит топить.
Он слишком упрям, чтоб лечь просто впрямь... Поэтому надо — пилить!»
И я отпилил ему руки и ноги и их аккуратно сложил
В маленьком гробе с серебряной биркой, что выбрал себе старый Билл.
Я крышку забил и слезинку пустил; приняв после на посошок,
Гроб в нарты взвалил и обратно отбыл все тем же путем в городок.
Теперь Билл-безбожник, согласно контракта, в глубокой могиле лежит.
Его ждет чистилище в полном объеме, ему Страшный суд предстоит.
А я размышляю, пыхтя своей трубкой, при свете полночном порой:
Неужто я смог сотворить этот ужас, орудуя рьяно пилой?
Что скажет на это Писанье? — Но, право, себя не могу я судить,
Когда вспоминаю безбожника Билла... и как было трудно пилить.
Перевод: Константин Николаев http://www.stihi.ru/2014/10/11/3479