«Последняя сорвётся пусть слеза.
И в панихиде по не сбывшимся надеждам,
Запутаюсь. Не быть им чистыми, как прежде.
И Звёздам нет возврата. в Небеса.
Мой замок рушится. Ревёт.
И с грохотом летит в обрыв бездонный.
А я, с ума сошедший, упившись белладонной,
Смотрю на Ангела, меня что за собой зовёт.
Ни перед кем. Не станет. Волк. Скулить.
И я... Коленями припасть тем боле не способен.
Изломанный, да переживший тысячи часовен, -
Я сам себя веками не могу простить.
Чертями чертит память мне
Забытую фигуру. В забытье,
Пробыл я через чур уж долго.
И вот, очнувшись, - я с тех пор в огне.
Я сам молитвы выскреб на ребре.
В сей миг подобен за’мкову осколку.
Побит. Изранен. Покалечен.
Но гордо опираясь лишь на меч,
Я с замком в ад лечу, к Аиду в печь.
Но взгляд мой прям. Расправлены уж плечи.
Ни стуком больше не расщедрится моё полуживое сердце.
Не дрогну я перед знакомством с Богом.
Но память вторит мне слезами ангела-младенца -
Лишь ты была моей и Верой, и Надеждой, и Острогом.
Ты далеко. Назад на триста лет... Всего-то.
И ты так горько не моя.
Быть может ты и стала счастьем для кого-то.
А я?.. А я... Бессмертен. И всё также, - я Люблю Тебя.
Тебя уж нет в живых. Но если бы была -
Я бы сказал тебе: "Любимая, не плачь".
Счастливейшим воспоминаньем предо мной ты проплыла.
А я... Лишь улыбнусь. Ведь ты и есть моей души палач.»