Дверь в палату номер 312 казалась белоснежной, в коридоре третьего этажа, как впрочем и во всём отделении онкологии было стерильно чисто и тихо. Внизу, в холле, пока Леонид Евгеньевич получал больничный синий халат, с разрешения знакомого Вадиму Соболеву заведующего отделением, его неприятно поразили скорбные лица посетителей, старавшихся не встречаться взглядом друг с другом и эта гнетущая и напряжённая тишина. Гробовая тишина сопровождала весь его путь по коридорам и лестницам больничного корпуса до палаты Виолетты Микко. Белая дверь палаты 312, словно невидимая граница, разделяла его жизнь на до и после. Тычина глубоко вдохнул, как перед нырком в холодную воду и взявшись рукой за никелированную ручку, осторожно нажал на неё вниз и открыл дверь во внутрь.
Виолетта Микко лежала на большой кровати, положив голову на высокую подушку и смотрела в окно, чуть прикрыв глаза. Рядом с женщиной располагались различные электронные диагностические приборы, от которых к пальцам и запястью пациентки тянулись разноцветные провода с датчиками, фиксирующими медицинские параметры её состояния, здесь же на штативе стояла капельница. Женщина показалась Леониду Евгеньевичу сильно истощённой и бледной, черты её лица заострились, глаза впали и под ними появились тёмные тени, нежная синяя венка на виске слегка пульсировала. Виртанен медленно повернула голову на звук открываемой двери и перевела свой взгляд на вошедшего, их глаз встретились и они молча посмотрели друг на друга. Затем глаза женщины увлажнились и из них, по щекам, потекли бесконечным потоком слёзы. Казалось Виолетта Микко не замечает этих слёз, но Леонид Евгеньевич не мог оставаться безучастным, он сделал порывистое движение вперёд к кровати и взяв Виолетту за свободную от датчиков руку, прижал её к своим губам и опустившись на колени, стал целовать её тонкие трепетные пальцы. Виртанен осторожно отняла руку от его губ и положила ему на голову, став с нежностью гладить и перебирать слегка дрожащими от слабости пальцами, поседевшие волосы мужчины.
— Спасибо тебе Лёня, я так не хотела никого видеть, но твой приход мне неожиданно приятен, — тихо произнесла Виолетта Микко. — Садись пожалуйста на стул, а то коленки у брюк вытянешь.
Леонид Евгеньевич, поднялся с колен, украдкой вытер платком глаза и сел, на стоявший у изголовья её кровати, больничный стул. Ему казалось, что теперь за этой дверью, у нет ничего более важного в будущей жизни, чем эта бледная, такая нелепая, в этой своей больничной рубашке, женщина. Всё, что осталось в прошлой жизни, там за дверью палаты, все нелепые страхи о её смертельной болезни и жалость к себе, вынужденному взвалить на свои плечи чужую боль и заботу о беспомощном, требующем уходе человеке, все эти пустые мысли и сомнения смыли её слёзы. Леонид Евгеньевич уже с лёгким сердцем стал расспрашивать Виолетту о режиме лечения и о всём, что произошло с ней после их расставания.
— Я, так как и все, никогда не отдавала себе отчёта, что это такое рак, — заговорила женщина. — Ведь мы в обычной жизни стараемся не замечать или гнать от себя эти страшные мысли, как будто даже само это знание может навлечь на нас несчастье. И людей этих, которых настигло это горе, не принято обсуждать, их сторонятся вольно или не вольно, как будто можно опустить невидимый занавес и отгородится от них. Как будто боимся даже заразиться неизвестным образом самим этим страшным названием. И только когда, как гром среди ясного неба, звучит этот диагноз и ты узнаёшь то, что эту страшную болезнь нашли у тебя, вольно или невольно сам превращаешься в изгоя. Кажется жизнь кончилась, впереди только нестерпимая боль и мучение, и уже все и всё безразлично, и уже ничего в твоей жизни не имеет значения перед неизбежным и приближающимся концом.
Женщина немного помолчала, видимо собираясь с мыслями, затем забрала свою руку из рук Леонида Евгеньевича и попросила налить ей воды из бутылки, стоявшей здесь же на прикроватной тумбочке. Выпив немного, держа стакан, поданный Тычиной, чуть подрагивающей, обессиленной рукой, Виолетта Микко продолжила:
— Ты зря пришёл ко мне Леонид, теперь тебя будут мучить какие-то чисто человеческие, нравственные угрызения совести и ненужного сострадания. Всё это, честное слово, зря, — тихо, но с внутренней убеждённостью обратилась к Тычине больная. После этих слов немного помедлив, она решительно сняла со своей головы круглую больничную шапочку, оставшись с обнажённой остриженной головой, став ещё меньше и беззащитней на этой большой больничной кровати. — Прошу тебя не мучайся, поверь я тебя отпускаю с лёгким сердцем и буду с теплотой вспоминать наши последние дни на воле, наше катание на коньках и верного Принца Уэльского. Ни ты, ни доктора уже не могут ничего сделать, всё слишком поздно. Всё случившееся со мной, слишком нелепо, чтобы быть правдой, но это так. Я умираю и тебе совсем не обязательно видеть мои страдания. Так что прошу тебя, не приходи больше ко мне больше, пожалуйста.
Леонид Евгеньевич не смог сдержать своих чувств и разрыдался. Он не стеснялся своих слёз, потому что всё это больше не имело никакого значения, его слёзы и то как он будет выглядеть в глазах этой женщины. Он понял, что безумно влюблён в это бледное лицо, в её влажные тёмные глаза и эти бледные, едва тёплые пальцы. Он целовал её руку и не имея больше сил находиться рядом с ней, чтобы ещё больше не показать Виолетте так неуместную в этих обстоятельствах свою слабость, резко поднялся и вышел из палаты.
Пройдя по коридору, Леонид Евгеньевич вышел на лестницу, где у окна между этажами слегка успокоившись, набрал номер заведующего отделением Чеслава Деонисовича Кушелевича и попросил того его принять. По голосу было слышно, что заведующему онкологического отделения явно неприятен предстоящий разговор, но он обречённо согласился на него, видимо приняв во внимание дружбу свою с Соболевым и произнёс, что ждёт Тычину в кабинете. Помощница заведующего в приёмной, услышав фамилию Тычины, указала ему на дверь, разрешая пройти в кабинет профессора. Кушелевич сидел в просторном помещении, за рабочим столом с папками историй болезней пациентов его отделения, с вложениями из бланков многочисленных анализов, рентгеновских снимков и заключений ЭМРТ. Крупного роста, лет пятидесяти, полноватый мужчина, с зачёсанными назад волнистыми, седеющими волосами, с широкими большими губами и крупным прямым носом, с добрыми голубыми глазами, окружёнными звёздочками морщин и пушистыми ресницами, одетый под больничным белоснежным халатом в белую рубашку с синим галстуком в шотландскую клетку, профессор оставлял впечатление умного и порядочного человека. Видимо, по фамилии и облику врача, в его роду текла южная балканская кровь, он казался открытым и искренним собеседником. На стене, за спиной сидящего на стуле заведующего, висела красочная картина с распустившейся сиренью.
— Чеслав Деонисович, простите за беспокойство, — начал Тычина тревожащий его разговор. — Вы мне можете прояснить ситуацию с Виолеттой Виртанен. Что можно сделать для этой женщины, есть ли способ ей помочь? Может быть нужны лекарства или деньги, — при последних словах говорящего заведующий поднял глаза и сделал предупреждающий жест рукой.
— Если бы всё можно было решить деньгами, дорогой мой Леонид Евгеньевич, — с горечью оборвал посетителя Кушелевич. — Я так понял, из разговора с Вадимом, что вы просто знакомые… Я приветствую конечно вашу преданность и заботу, здесь знаете ли, у родных опускаются руки. Но скажу вам прямо, как мужчине любящему эту женщину, мы сделали всё что и могли. Я не буду углубляться в медицинские термины и диагноз, теперь это ни к чему, пациент к сожалению обратился к нам слишком поздно. И назначенный курс интенсивной химиотерапии пока не принёс результаты, оперировать же в данном случае, это только приносить лишние чрезмерные страдания больному. Мелкие метастазы распространились по лёгким, а пересадить лёгкие целиком мы не имеем возможности, потому что любое хирургическое вмешательство может способствовать дальнейшему распространению очага.
— Так что же, ничего нельзя сделать? Даже за границей? — умоляюще вопрошал Леонид Евгеньевич. — Может быть нужны большие деньги?
— Успокойтесь, если даже такие люди как Стив Джобс смертны, значит действительно, не всегда всё можно решить деньгами, — с горечью констатировал Чеслав Деонисович. — Мы делаем всё возможное, чтобы уменьшить её страдания. А обращаться в таких случаях, я бы посоветовал исключительно к богу. Хотя сам атеист, но я знавал в своей практике несколько невероятных случаев, которым научным образом не мог найти объяснений. Хотя не стал бы вас обнадёживать ожиданием чуда…
— Я могу навещать её, — спросил опустив голову Леонид Евгеньевич. — Я хочу её видеть.
— Не могу вам это запретить, — ответил более холодно Кушелевич. — Хотя, исходя из динамики болезни, хочу вас предупредить, что в сознании она будет не долго. Не хочу от вас это скрывать, вы должны осознать всю серьёзность её положения и не испытывать напрасных иллюзий. Как это не горько осознавать. Сейчас мы только можем уменьшить её страдания…
Леонид Евгеньевич возвращался из Больничного городка пешком и мир для него вокруг стал одним чёрным пятном, он никого вокруг не видел и ничего не слышал и, находясь в таком пограничном состоянии, стал переходить улицу Книповича на красный свет светофора и его, на краю пропасти, остановил лишь скрежет тормозов и истошный сигнал таксиста.