В году, уж не скажу, каком,
Да и не важно, впрочем,
Я брёл беспечным грибником,
Росу сбивая с кочек.
И вдруг застыл, оторопев –
На тропке, слаб и тонок,
Хрипел, затянутый в петле
Пушистый оленёнок,
Виновный в прихоти людской,
Как в той, крыловской, притче.
И кто-то жадною рукой
Обвязывал добычу.
Был наготове острый нож,
И даже птицы смолкли.
Я хрипло выдохнул: не трожь,
А он курками щёлкнул.
И точно б выстрелил в меня –
Я видел волчьи щёлки,
Когда он целился с ремня
Из старенькой двустволки.
Но, видно, ангел пролетал.
А, может, был на страже –
Вдруг чей-то голос прокричал:
А ну-ка, без форсажа!
Был очень к месту этот крик,
И, символом державы,
Стоял нахмуренный лесник
С рычащим волкодавом.
И тот, с двустволкой, вдруг застыл
От страха и обиды,
Потом попятился в кусты
И там исчез из вида.
Лесничий выплюнул: Дурак!
Ты что, мужик, бессмертный!?
А я, бессмертный, вдруг обмяк
И сел мешком на ветви.
Звенела тишина в ушах,
Пульс бесновался рьяно.
И, как хозяин, не спеша,
Пёс обходил поляну.
Жить не хочу лжецом ни дня,
Ложь – тягостное бремя.
Признаюсь, не было меня
В том месте и в то время.
Но кто-то ж был, раз до сих пор,
Доверчивостью святы,
Несутся вскачь, во весь опор,
По лесу оленята.
И кто-то встал вместо меня
Шагнув вперёд неловко,
И жгли в упор, страшней огня,
Две узких волчьих щёлки.
Но он иначе бы не смог -
На мир добром смотрящий.
Он не герой, не полубог,
Он просто настоящий.
Когда-нибудь, у райских врат,
В тени густого сада,
Хочу, чтоб ты услышал, брат –
Ты жизнь прошёл, как надо.
Не спасовал, не отступил,
Не предал память павших,
А, как мечтал, так и прожил…
Спасибо, настоящий!