ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ КНИГИ "РОДИНА ДОБРЫХ ФЕЙ"
Литературно-художественное издание
Толстоус Василий Николаевич
РОДИНА ДОБРЫХ ФЕЙ
Стихотворения
Екатерине Вячеславовне Дёминой
© Толстоус В.Н.,2019
ББК 84 (2Рос-Рус)6-5
Т 54
Т54 Толстоус В.Н.
"Родина добрых фей" - Стихи - Донецк, "Исток" - 2019. - 68 стр.
Подп. в печать 10.04.2019
СТИХОТВОРЕНИЯ
1. ***
Там, где бог замахнулся трезубцем
и вспахал им скалистую глушь,
три долины, три борозды вьются
в самой лучшей из созданных суш.
На скале, у крутого обрыва,
так и кажется – чайкой парит
над ручьями, над гладью залива
древний памятник с острова Крит.
Не слышны на дворцовых аллеях
гам курортный и шум городской.
Кто застенчив, здесь будет смелее.
Кто в тревоге – находит покой.
В самом центре зелёного Крыма
старый тис прикорнул у ворот.
Ожидаешь афинян и римлян,
а встречаешь обычный народ.
Обитает здесь добрая фея –
очарует сиянием глаз.
Катя Дёмина, я не сумею
рассказать, не волнуясь, о Вас.
2. ***
Крепко сшит и ладно скроен
белооблачный дворец.
Грудью сон ожившей Трои
защищает волнорез.
На задумчивой аллее
потаённая скамья.
Обольщая, муза реет,
здесь узнал её и я.
Лет немалых донжуаны,
прежде робки и тихи,
бередят на сердце раны,
пишут прозу и стихи.
Много позже, чуя старость,
поминая долгий путь,
чувства маленькую шалость
так захочется вернуть…
В санатории старинном
лепка, мрамор, витражи.
Память празднует крестины
и взросление души.
3. ***
Волной обещанной надежды,
морями выдуманных стран,
из лет, окончившихся прежде,
меня уносит в океан.
Там бури яростны, и волны
швыряют маленький баркас,
а небеса неблагосклонны,
и всё как будто в первый раз.
На тридцати квадратных метрах
жил много лет, покой храня.
Теперь – на воле, в свисте ветра,
ужель так мало значу я?
То впопыхах творю молитвы,
то проклинаю небеса.
Почти выигрываю битву,
с судьбой оставшись сам на сам.
На теле нет сухой одежды,
но утихает рёв грозы.
Всё, что бурлило, станет «прежде».
Уравновесятся весы.
4. ТОЧКА ВОЗВРАТА
Направить мяч навстречу цели,
от совершенства мышц пьянея.
Играть чужую смерть на сцене,
в обнимку вздрагивая с нею…
Спускаться в недра старой шахты,
влюбляясь в затхлый воздух бездны.
Впиваться в темь собачьей вахты
и шторму петь от страха песни…
Стареть с любимейшей из женщин,
и, пьяно плача в день рожденья,
понять, что жизни стало меньше,
а чтобы вспять – ни сил, ни денег…
Ночами звёздному пространству
сиять приходится как прежде,
смирять светил ночную паству
луне в серебряной одежде.
В подлунном мире, в скалах Крыма,
в косой тени зубцов Ай-Петри,
судьба и время возвратимы
на том, безвестном километре,
где в гору едут, ходят шагом
не замечая силы места,
где просто путь, не взрыт, не вспахан,
и страны света неизвестны…
Толкнёт закатный ветер в спину,
заставит сердце биться чаще.
Качнутся, жалуясь, глубины,
когда застанут мирно спящим.
Тогда, наверное, приснится –
как чья-то просьба – чтоб не смели
воздвигнуть стену здесь, границу
тому, кто снова мчится к цели…
5. ***
Прибрежных скал ночные разговоры
с прибоем, сонным лесом и луной,
подслушивают сумрачные горы,
долину сторожащие давно.
Туман ползёт пушистой пеленой
по склонам, кроны моет, по одной:
заботится и дубом, и сосной.
С восходом веют свежестью просторы
лесные, чтоб успел покой ночной
светилу дня представиться и морю.
Остывших скал распахнутые поры
внимают солнцу. Свой смиряя норов,
уходит в щели мрак, страшась авроры –
в кромешный мир. И старый пень лесной,
что временем бессмертию проспорен,
в союзе с ним. Единственной ценой
укажет влагу, сень в июльский зной,
и беспредельность вечности ночной.
6. ***
Улетали в марте за море снежинки,
Чтоб вернуться в мае каплями дождя.
Собирали немудрёные пожитки
птицы-слётки для родителей-бродяг.
Те, степенно в небо утреннее глядя,
разминая крылья мерно, не спеша,
размечали по высокой синей глади
без линейки путь и без карандаша.
А на родине к прилёту всё готово,
гнёзда старые в ветвях сохранены.
Опустелость поднебесного простора
завершится с наступлением весны.
Возле моря даль видна до горизонта.
Не летят ещё? – наверное, в пути.
Охватила мир последняя дремота,
даже травы стали медленней расти.
Тишина вокруг, и слышно только эхо,
прямо к нам, пересекая все границы,
мчит весна, так неожиданно опять…
7. ***
Солнце вновь не садится, а падает,
опускаясь, краснеет во сне,
и в воде остывает, косматое –
потрудившись, довольно что всегда заметней там, где пустота.
Но послушай: это эхо или сверху
льётся песня, невесома и проста?
Эти точки в небе: клином, вереницей,
этот ветер, налетевший невпопад –
вполне.
Луч последний приветливо трогает
окоём остывающих гор,
освещает и рощу кедровую,
и под ней прикорнувший Мисхор.
Лишь волна, на закате прозрачная,
понемногу, по малым горстям,
умывает с тоской нерастраченной –
мать и малое с нею дитя.
Их застывшие в бронзе движения
беспокойны и живы всерьёз.
И бегут по воде отражения
нерастраченных бронзовых слёз.
А луна, золотая советчица,
навевая беспечность и сон,
говорит: вот лицо человечества.
Мать в ответ посылает поклон.
8. ***
В Дюльбере ранняя весна.
Прохлада чутко спит в аллеях.
Залётной чайки крик смелее.
И снова в парке тишина.
В тени развесистых ветвей,
где одиночество запретно,
люблю тепло скамьи заветной,
обрыв, зияющий за ней.
Внизу беснуется прибой,
страшась вины неискупимой.
Веду сюда своих любимых
крутой, петляющей тропой.
Отбросив робости вуаль,
дарую страсть мужского нрава.
И – понимающе, лукаво,
грозится пальчиком мораль.
9. НИНА ПЕТРОВНА
Скалы с виду высокие очень.
Чем ты ближе – тем выше растут.
Незаметно прощается осень,
проведя над Ай-Петри черту.
Ею режется небо неровно,
словно росчерком кардиограмм.
Чуть помедленней, Нина Петровна –
трудно в туфлях брести по горам.
Сердце кажется вдруг безразмерным.
"Руку, руку! Не выдержать бег".
А Петровна, как горная серна,
продолжает вышагивать вверх.
Путь окончен. Вокруг только небо.
Горизонт бесконечно далёк.
Так высоко ни разу я не был.
Вижу запад, и в дымке восток.
Всё в цвету. Частокол кипарисов.
Даль чиста, но Петровна зовёт:
"Любоваться советую снизу –
нам ещё опускаться с высот".
Мерно ласточки чертят зигзаги.
"Эй вы, птицы!" – молчанье в ответ.
Не отнять у Петровны отваги.
А Петровне-то – семьдесят лет.
10. ***
С окрестных гор прохладой веет.
У приозёрной рощи свет
увяз в берёзовой аллее, –
и та сияет солнцу вслед.
Берёзы первыми посмели
стволы и ветви обнажить,
и взялись мачтовые ели
зимой стеречь их сон и жизнь.
А над аллеей стынет небо,
в горах – его прозрачней синь.
«Каких-то сорок дней до снега» –
пророчит клёст, любитель зим.
Повсюду шорох листопада
как тихий шелест ветхих книг.
Светило сжалось до лампады –
июля зябнущий двойник.
И только крепкий запах хвои
разносит свежесть и покой,
мол, не пугайтесь: всё живое,
да и апрель недалеко.
11. ***
Летучие тени стрижей
скользят по отложистой крыше.
В окне на восьмом этаже
сквозняк занавески колышет.
На небе полдневном луна
повисла, как будто застыла.
Под ней разомлела страна –
от моря до южной пустыни.
А дальше, за гребнями гор,
чьи тени висят миражами,
морской бесконечный простор,
и край горизонта кинжален.
Казалось бы, пуст окоём –
ни паруса, волны да берег.
И в то, что мы все не умрём,
как в детстве, захочется верить.
12. ***
Как медный колокол, гудит прибой,
бесцельно ударяясь о преграду,
играя силой, камни за собой
уносит вниз, в кромешную прохладу.
Замшелый мыс – ни звука из себя,
лишь на скале сосна грозит ветвями
ветрам, что кроны гнут и теребят,
и злятся, что горды те и упрямы.
Порывы ветра смолкли. В небесах
родятся и смыкаются просветы,
и радуга стремится расписать
холстину неба росным разноцветьем.
Немало бурей сделано вреда.
Молчит сосна, дрожа иголкой каждой.
Скалу легко – от силы ни следа –
прибой лизнёт: "Ну что – стоишь пока что?"
13. ***
От того и до этого берега
волны катятся, устали нет –
от Европы до самой Америки
за ветрами, течению вслед.
Ветры пахнут заморскими травами.
Даже чайки, что просто глупы,
пахнут морем и дальними странами,
где твоей не знавали стопы.
Тёплый дождь, моросящий над палубой,
остывая росой на щеке,
растревожит несбывшимся. Стало быть,
кто-то ждёт тебя. Там, вдалеке.
14. ***
Вершины волн морских у скал венчала пена.
Волна о берег билась, пятилась назад,
но пена не спешила, тая постепенно –
ей нравилось, шурша, на берег выползать.
Хотелось ей туда, где нет воды холодной,
где прямо со скалы свисал цветущий мак,
что попирал бесстрашно горные породы,
и цвет его горел, как некий вещий знак.
И виделся тот знак пугающе кровавым,
почти нездешний cвет – и здесь, недалеко.
Однако пене что? – была бы только слава
достичь высот, коснуться алых лепестков.
Но вышло по-иному: словно капля крови –
сорвался маков цвет, спланировал на дно.
О том никто не знал, ну разве только кроме
прибойной пены, что шумела под луной.
Она ведь так хотела дружбы с лепестками,
но лишь сумела их собою обволочь.
Осиротевший стволик ветер бил о камень,
и всё шумел прибой, и длилась, длилась ночь.
15. МАЯК
Все вокруг слесарят, строят,
обновляют внешний вид –
словно жар текучий пролит
на шлифованный гранит…
…Серый шпиль стоит в сторонке.
Голый камень. Лебеда.
Он почти у самой кромки:
берег, небо и – вода.
Со смешной стеклянной шапкой –
сам, один. Как вещий знак.
Антиподом жизни краткой.
Потому он и маяк.
16. ***
Берегами Лукоморья
недовольная волна
разливается, и солью
метит мол и пляж она.
Ветер хлёсткий, ветер дикий,
волны с пеной в три ряда,
и пронзительные крики
белых чаек в никуда.
Сизых туч ошмётки мчатся,
закрывая солнца диск.
Лету хочется остаться,
и волна зовёт: «Вернись!»
Время пойманное бьётся.
В небе стайка диких птиц
обещает, что вернётся
из далёких заграниц.
17. ***
Ласкается вечерняя луна –
прощается, и светит виновато.
Была ночами тёмными она
единственная светлая отрада.
Прощается со мной прохладный бриз,
щеки слегка и бережно касаясь.
Большие звёзды грустно смотрят вниз,
подолгу над бульваром зависая.
И вся Земля, вращаясь подо мной,
как будто шепчет пухом тополиным:
«Чужой здесь жизни нету ни одной –
до самой малой бабочки невинной.
Здесь всё живёт – и море, и скала,
и лёгкий ветер, к берегу летящий.
Я вас давно таких отобрала –
чтоб каждый был живой и настоящий».
Всё ярче и степеннее луна.
Укрыто море светом серебристым.
С тяжёлым плеском тёмного вина
волна колеблет старенькую пристань.
18. ***
Что изначальней – суша или море?
Кто искрошил массивы гор в песок?
Вода и суша гневаются, спорят.
Порой их спор пронзителен, жесток.
Случайный зритель – в море ли, на суше,
рискует жизнью в этой кутерьме.
На небо не желающие души
в шторма из тел вытаскивает смерть.
С тех пор летают, нас не замечая,
зовя тела пропавшие свои.
И каждый день от криков белых чаек
немолчный шум над берегом стоит.
19. ***
Море вспененной пылью дымится.
Тучи в спешке от молний бегут.
Между морем и небом граница
еле видима на берегу.
На окраине суши последней
я стою и впиваю озон.
Каждый миг миллион изменений,
словно градины, каждый весом.
Силы множит слепая стихия,
миги ровно слагая в века.
И пускай! – я люблю вот такие,
чёрно-синие сплошь облака.
Обожаю не льнущие волны,
а терзающий скалы прибой,
что в азарте стремится исполнить
волю правящей силы морской.
Я молюсь, но ответа не слышно,
только молнии рвут синеву.
…И молчит неизвестный Всевышний,
для чего я рождён и живу.
20. ***
Бегут на берег заколдованные волны,
перебирая перламутровый песок –
они в пути однообразны и покорны:
бегут на запад, отступают на восток.
Песчинки вниз и вверх проносятся, кружатся,
как будто ждёт их недостигнутая цель,
и волны ласково и бережно ложатся
на подготовленную берегом постель.
Песчинки мчатся беспрерывно и азартно,
шурша от радости упорного труда,
переполняемы весёлым чувством стадным,
не умолкающим, как море, никогда.
21. ***
Вечерней свежестью наполнены аллеи.
Едва колышется тяжёлая листва, –
дождём умытая, беспечно зеленея,
с весенних дней не веря счастью, что жива.
Легко колышутся соцветия мимозы,
благоуханием оправдывая жизнь,
и, пусть межзвёздные просторы безголосы, –
звенит как будто вся заоблачная высь.
Туда, где могут жить лишь ангелы и птицы,
где старой бронзой подмалёвана луна,
душа настойчиво и яростно стремится,
и ненавидит тело грешное она.
Несутся к звёздам безответные вопросы
(хотя светила отрешённостью полны),
а на земле в ночи соцветия мимозы
мерцают отсветами бронзовой луны.
22. ***
Без просвета, сплочённо стоят
исполины-деревья столетние.
Вековечный тропический сад
меж дорог и хрущёвок заметнее.
Вязь тропинок, сплетённая в сеть,
навевает из памяти образы.
Словно в храме, захочется петь
ниоткуда явившимся голосом.
Тропка к самой двери привела,
и желает, ласкаясь, успеха вам
ощутить в себе каплю тепла
и таинственность домика Чехова.
23. ***
Когда Ушедшее сквозь пальцы просочится
и станет рядом проявляться чей-то лик,
сверкнут дворцы, напоминающие Ниццу, –
то это может означать, что вы смогли
из Настоящего оборванных мгновений,
из потаённости мечтаний разных лет,
достичь создания запретных изменений,
и что пути назад, к обыденности, нет.
Тогда Губонинские* парк, дома, фонтаны,
скамьи и речка с переброшенным мостом,
из прежней памяти, как призраки, восстанут,
сотрутся грани между “прежде” и “потом”,
и вдруг увидите, что грустные скитальцы,
смешно одетые в имперские манто,
танцуют слаженно шопеновские вальсы
чуть выше крон и телеграфных проводов.
* – Губонинский парк находится в Гурзуфе.
24. СИМЕИЗ
Несбывшееся чудо.
Затейливый каприз.
Он здесь, и – ниоткуда,
чуть сонный Симеиз.
Кокетливые мызы
состарились давно.
Поют им те же бризы,
ведь бризам всё равно.
Они видали в жизни
Аттилу и Бату,
рождения и тризны,
победы и беду.
Ветрам подставлю щёку –
они здесь вечно с гор –
запомнят пусть к востоку
мой обращённый взор.
25. В ОБИТЕЛИ
Не пренебречь и мимо в спешке не пройти –
поманит кто-то, созывающий идущих
в начале жизни и в скончании пути,
приуготовленного пращурам и сущим.
Нога легко ступает. Лестница ведёт.
Навстречу стелется в молчании обитель.
Свеча как будто в невесомости плывёт
и освещает крест. Распятие. Спаситель.
Огонь трепещет, освещая в темноте –
густой, холодной и почти потусторонней –
фигуру Бога на неструганом кресте,
и капли крови из распахнутых ладоней.
Горит и тает сумрак в пламени свечи.
Мечты о чуде не сбываются обычно –
немало знаешь объяснений и причин,
и не поймёшь, какая старше и первичней.
Отдал бы всё, чтоб разузнать о ней сполна,
об этой к чуду позаброшенной дороге…
Молчит обитель, не расскажет, в чём вина,
а крест исходит осязанием тревоги…
26. В ЧУФУТ-КАЛЕ
Права история: вокруг пески и прах,
что поднимается, и с хрустом под ногами
мельчает снова, оседая на губах –
то чьей-то жизнью, то безвестными словами.
Давно мертво всё – но повсюду жажда жить.
Здесь даже пыль воскреснуть хочет в складках кожи.
Апрельский воздух разогрелся и дрожит,
зовя в тени прилечь на каменное ложе.
У древней арки что-то шепчет ветерок.
Легко вздыхает наклонившаяся ива.
Спит под руинами загадочный Восток.
Перезревает время, скатываясь мимо.
А мы всё ходим, взбаламучивая пыль,
порой тревожим духов звуками мобилок,
не зная точно: помогли – не помогли ль
их разбудить, стуча подошвами ботинок.
27. ***
Узнать легко теорию полёта –
взлететь, как птица, руки распластав.
А чтоб душа почувствовала что-то,
она легка должна быть и чиста.
Лететь немного – сто, не больше, метров.
Здесь воздух гуще старого вина.
Ступи на край, соперничая с ветром.
Внушают мысль закончить времена
чужие души, что вокруг витают,
повсюду шепчут – в небе, на земле,
хотя она давным-давно пустая
в том месте, где стоит Чуфут-Кале.
Античный склеп, устроенный навечно,
на белый свет взирает свысока.
И пусть судьба бессовестно конечна –
вторая жизнь безмерно велика.
28. ***
Разгоняя марь тумана,
увенчав собой каньон,
словно древний дух охраны,
стережёт вершину он.
Мысль упрямо уверяет:
«Жизни нету в той земле!»
Но он дышит, оживает,
город-сон Чуфут-Кале.
Улиц брошенных ущелья
создают мираж домов.
Скал долблёных подземелья
укрывают сети снов.
Нет людей, и только змеи
месят пыль у самых ног.
Я бояться не умею,
но теперь, наверно б, смог:
жутко стать у самой кромки,
снова видеть казнь и смерть,
в мавзолее незнакомки –
с ней навечно умереть.
У последней караимки
про её спрошу бытьё.
Посмотреть боюсь на снимки –
вдруг не будет там её.
29. В ХАНСКОМ ДВОРЦЕ
Скрипят ступени ханского дворца:
у древесины высохли волокна.
Идёшь наверх, и призрачно мерцать
огнём свечей незримых станут окна.
Фантомы одалисок и рабынь
вспорхнут, казалось, лестниц не касаясь.
Как прежде, незапятнанная синь
над садом и балконом нависает.
Все капельки искапавший фонтан
в печали и задумчивости высох.
Он высится как памятник мечтам,
что снились неохватным кипарисам.
Конечна жизнь, предательски мала,
и вдруг поймёшь: он одинокий старец.
Ему бы жизни капельку, тепла
хозяйки, что в пыли веков осталась.
Давно, когда дворец был молодым,
фонтан шептал и пел капелью слово –
хозяйки имя. Чуточку б воды,
ну, хоть немного – чтобы вспомнить снова.
30. БАХЧИСАРАЙ
Вокруг колонны минарета
излом просевшего дворца.
Мечтал о юге, ехал в лето,
а вижу кости мертвеца.
Своей душе теперь не вверю
в стихах воспетую страну.
Оплачу лето и потерю,
и вдруг почувствую вину –
за скупо крашеные стены,
за скрип исхоженных полов,
за то, что сделанное тленно
всегда, в отличие от слов.
Вину от горечи утраты
далёкой сказочной страны,
для счастья созданной когда-то,
вы тоже чувствовать должны.
Вот так же белая бумага
мертва без гения творца,
бесплодна мраморная влага
фонтана ветхого дворца.
31. ВИДЕНИЕ В ЦАРСКОМ ДВОРЦЕ
Войти в просвет открывшихся времён,
пока дрожат разомкнутые створки.
Прикинуться: мол, временем пленён –
и мир освоить, бережно и зорко.
Суров и прям, свеча горит в руке –
под скрип сапог ступает анфиладой
огромный царь – и тень на потолке
его с моей вышагивает рядом.
Идём вдвоём размеренно вперёд
сквозь коридоры, лестницы и двери.
Заметил: в марше время не идёт.
Покрытый путь рулеткой не измерить.
Но где-то позади закрылся лаз.
Ударил воздух. Покачнулось пламя.
Столкнув былое, врезавшись в «сейчас»,
мы виснем где-то между временами.
Напротив – рядом – царские глаза
с расширенными в сумраке зрачками.
Хотя бы слово силимся сказать,
но нем язык, тяжёлый, словно камень.
Тогда своей незанятой рукой
он жмёт мою недрогнувшим пожатьем.
Парим в нигде, наверно – высоко,
случайно кем-то выбраны, как братья.
Конечно, всё закончится и мы
скользнём обратно в разные эпохи,
ведь заперт этот времени размыв
как всё у нас – наверно, очень плохо.
Тогда меня окрестят с высоты,
щепотью строгой сложенные вместе
не пальцы, нет, но – царские персты,
в крестообразном, выверенном жесте.
32. ***
Дрожат перила. Ровно бьёт прибой,
пленяя нерастраченностью чувства
и горечью сражения с собой.
Кривой улыбкой карлика Прокруста
разрезал взморье крошечный залив,
укрытый от ветров и волн скалою.
Морская пена с мокнущих олив
стекает влагой в крошево прибоя.
Макая край в солёную купель,
искрится сетью призрачное время,
залив качая, словно колыбель –
он прошлым беспокоящим беремен.
Пугает сеть, обманчиво легка –
в ней тяжесть глубины и страх предела.
Сиянье звёзд и блики маяка
качаются на море то и дело.
...Закружит сон. Проявится арба.
Пахнёт уютно выпечкой и хлебом.
Лицо мелькнёт с курчавинкой у лба.
Распадок скальный. Солнечное небо.
Когда волна, откатываясь прочь,
осипшим стоном время укрощая,
вернёт способность чувствовать и мочь,
и различать кручину в криках чаек –
тогда бокал искристого вина,
сверкнёт, охвачен кончиками пальцев,
и даст понять их нервная длина:
хозяин юн, талантлив и запальчив.
Со дна бокала струйкой пузырьки
прорвутся вверх. Услышу их разрывы!
Качнёт бокал движение руки,
и вместо сна – две влажные оливы...
СОДЕРЖАНИЕ
1. «Там, где бог замахнулся трезубцем…»……………………………………………….
2. «Крепко сшит и ладно скроен…»………………………………………………………
3. «Волной обещанной надежды…»………………………………………………………
4. ТОЧКА ВОЗВРАТА……………………………………………………………………..
5. «Прибрежных скал ночные разговоры…»…………………………………………….
6. «Улетали в марте за море снежинки…»……………………………………………….
7. «Солнце вновь не садится, а падает…»………………………………………………..
8. «В Дюльбере ранняя весна…»………………………………………………………….
9. НИНА ПЕТРОВНА………………………………………………………………………
10. «С окрестных гор прохладой веет…»………………………………………………….
11. «Летучие тени стрижей…»……………………………………………………………..
12. «Как медный колокол, гудит прибой…»………………………………………………
13. «От того и до этого берега…»………………………………………………………….
14. «Вершины волн морских у скал венчала пена…»……………………………………
15. МАЯК……………………………………………………………………………………
16. «Берегами Лукоморья…»………………………………………………………………
17. «Ласкается вечерняя луна…»………………………………………………………….
18. «Что изначальней – суша или море?..»………………………………………………..
19. «Море вспененной пылью дымится…»……………………………………………….
20. «Бегут на берег заколдованные волны…»…………………………………………….
21. «Вечерней свежестью наполнены аллеи…»………………………………………….
22. «Без просвета, сплочённо стоят…»……………………………………………………
23. «Когда Ушедшее сквозь пальцы просочится…»……………………………………..
24. СИМЕИЗ…………………………………………………………………………………
25. В ОБИТЕЛИ……………………………………………………………………………..
26. В ЧУФУТ-КАЛЕ…………………………………………………………………………
27. «Узнать легко теорию полёта…»………………………………………………………
28. «Разгоняя марь тумана…»……………………………………………………………..
29. В ХАНСКОМ ДВОРЦЕ………………………………………………………………..
30. БАХЧИСАРАЙ…………………………………………………………………………
31. ВИДЕНИЕ В ЦАРСКОМ ДВОРЦЕ…………………………………………………..
32. «Дрожат перила. Ровно бьёт прибой…»…………………………………………….