В моей поношенной шинели
За пачкой влажных папирос
Лежит уже как две недели
Письмо, промокшее от слез
Как ты, любимая, писала,
Склонившись горько над листом,
О том, что матери не стало,
И дом стоит почти пустой?
И в нашей обветшалой хате,
В тепле буржуйки прикорнув,
Ты в старом кресле, в тонком платье
Повсюду слышала войну.
Как выводила эти строки,
Напрасно унимая дрожь?
Я знаю - страшно одиноко,
Когда с войны солдата ждешь,
А за окном - то дождь, то взрывы,
То грохот гусениц во тьме.
Ты пишешь, плачешь, видишь живо
В своем измученном уме,
Как я, в поношенной шинели,
С измятой пачкой папирос
Иду к тебе - сквозь дни, недели,
С глазами, влажными от слёз.
В устах войны разлука - это
Всего лишь меньшее из зол.
Попробуй доживи до лета.
За каждой пролитой слезой
Стоит чужая боль и память,
И вера в то, что дома ждут.
И мысль: можно всё исправить,
А нынче - выжить здесь, в аду.
Родная, милая, так больно,
Так больно видеть между строк,
Как наши жизни рушат войны,
Нещадно сокращая срок
Минут, часов немого счастья,
Прекрасных, теплых, как июль.
И каждый раз я не напрасно
Бросаюсь грудью в гущу пуль,
Желая дать тебе надежду
На то, что будущее есть.
Но всё же - так хочу, как прежде,
За стол с тобою вместе сесть,
Чтоб ты привычно суетилась,
Привычно нарезала хлеб,
И счастьем, нежностью светилась,
Как солнца луч в рассветной мгле.
В моей поношенной шинели,
За влажной пачкой папирос,
Лежит уже как две недели
Письмо, промокшее от слез.
Уже стирается на сгибах
И буквы страшных мук полны.
Я, может, милая, погибну,
Чтоб ты не видела войны.
Чтоб не писала, содрогаясь,
Как страшно, пусто и темно.
Пусть для войны разлука - малость,
Но нам с тобой понять дано,
Как крепнет нежность в час разлуки -
Под гул, под взрывы, рев колёс.
Я в бой иду под эти звуки,
Чтоб ты не знала больше слёз.