“Как только речь заходит о Православии, - говорила мне позавчера (25.09.96) Алеся, когда мы ехали с ней в троллейбусе в её поликлинику, - все они начинают выказывать себя чрезвычайными знатоками, причём уверенность тем больше, чем меньше человек реально, в жизни своей соприкасался с ним. И при этом сразу ощущается стена, чувствуется, что человека отталкивает от Церкви на иррациональном уровне. Как будто говорится о какой-то рухляди, выкинутой за ненадобностью. И чувствуешь: человека не пускают. Ну что ж, о каждом есть свой Промысел”. Это совпадает с моим опытом. Именно на иррациональном уровне было у меня раньше отталкивание от Православия, причём моё раздражение, гнев, негодование были мне самому почти необъяснимы; были они какими-то неоправданно бурными. И это наводило на меня подозрение. Эмоций этих я уже тогда очень не любил и избегал, считая и ощущая их проявлениями в себе чуждых мне, тёмных начал. И я понял тогда, что если хочу сохранить в себе свет, тихий и мягкий, добрый и спокойный, то я не должен спорить с Православием. Когда же я принял его, то и это также произошло на иррациональном уровне, и до сих пор это так. Ощущается же это как непрекращающееся чудо и зримо воплощается в моей церкви и в Алесе, т.е. в моей новой жизни. И всё же перед тем, как принять, я распахнулся, я приготовился к этому и готовился я долго, вырабатывая в себе смирение перед Истиной, в существование которой я верил, учась молиться Богу, в Которого уже я тоже верил, читая православную литературу и убеждаясь, что там нет ничего, что могло бы меня оттолкнуть, а наоборот... 27 сентября 1996 года
Истинные доказательства приходят только из твоего сердца. осень 1996 года
Невидимое реальнее, чем видимое. Душа больше, чем тело, но душа - в невидимом: эмоции (сердце), мысли (ум), внутренняя сила (воля), не говоря уже о духе: сознание, вера, совесть, стремление к полноте бытия (к Богу). Всё это не из “нашего”, не из видимого мира. Наши настроения большей частью не объясняются рационально (или же нам только кажется, что объяснение рационально): душа участвует в каких-то невидимых процессах. А вот мы смотрим на небо, и душа распахивается, вся шелуха бытия отлепляется от нас, дышится легко и глубоко и тянет куда-то. Почему так? Да потому, что за небом стоит нечто, обещающее нашему духу несказанную свободу. осень 1996 года
Тайна жизни сокрыта от нас, а стремление проникнуть в эту тайну у человека есть. Человек вообще глубже той внешней данности, в которой нашёл себя, и ему в ней мелко. Всякая тайна сулит возможность погружения, возможность воздуха и простора. Всякий человек, насколько он человек от Бога, от Духа, “подвержен” мистике как возможности жизни, адекватной своей глубине. Конечно, духовную жажду можно эксплуатировать, но человек должен стоять на страже своих сердечных врат и не доверять тому, от чего веет холодом, несвободой, фальшью. Ключик должен идеально подходить к замочной скважине, это не должна быть отмычка или, тем более, дрель. Вот только скважина может быть забита всяким мусором, может заржаветь от долгого неупотребления... Всё это поддаётся ощущению сердца, отвергнувшего всякое лукавство. И совесть человека имеет свои права, которые никто у неё отнять не в силах. Вольную волю никто не приневолит. осень 1996 года
Батюшка как-то сказал мне, что мистика это ещё внешнее, настоящее начинается тогда, когда вступаешь в борьбу с собою. Всякая мистика пустая трата душевных сил, если ты не находишь её в своей реальной, повседневной и пока единственной жизни. Взлетишь высоко, а жизнь-то по своим законам будет идти, та жизнь, за которую отвечать будешь... Сама жизнь имеет безмерную ценность и значение. Просто мы отупели и ничего уже не чувствуем и не понимаем, хотим убежать от самих себя, от того пути, который нам даёт Бог. Истинная мистика это мистика твоей жизни, твоего пути спасения, всего того, что ты любишь, и того, как всё это продолжится после твоей смерти. 13 июня 2001 года
За Церковью стоит такая духовная мощь, которая, если её призовёт в себя человек, может переродить его и как карточный домик смести все те косные барьеры прошлого и привычки, которые возведены в нём годами и годами. Но всё хорошее и живое останется и получит огромную, ни с чем не сравнимую подмогу. осень 1996 года
Этот мир не есть нечто самодовлеющее и самодостаточное. Люди, живущие с подобной установкой, легко погружаются в суету и пошлость, в их жизни нет ничего высшего, за исключением любви к женщине, свидетельствующей о том, что есть нечто, выходящее за рамки порядков этого мира, и это нечто главное. Те же из этих людей, кто наделён зачатками духовной жизни и духовной жажды, легко впадают в уныние, потом в отчаяние, и если нет в них мужества и не хотят они искать Бога, то всё может очень плохо кончиться.
Но на самом деле этот мир теснейшим образом переплетён с миром иным. Во всём сквозит что-то другое, мрачное или светлое, унылое или зовущее, порабощающее, давящее или освобождающее. Почему тяжело в больнице? Почему хорошо дома? Почему нигде так не хорошо, как в храме? Если начать отвечать на подобные вопросы рационалистически, то останется ощущение неполноты, обмана и уныния. И только прямое указание на бесов, духов злобы, и на Ангелов даст душе удовлетворение. Человек тонкий может многое почувствовать: и в обычном автобусе, таком добром, услужливом и строгом, и в “умной морде” трамвая (по Маяковскому), и в важном пузатом чайнике, в тонкой, стройной и такой женственной берёзке, в живых и трогательных игрушечных зверях. И в “детской” сказке гораздо больше правды, чем в “трезвом” и “взрослом” восприятии жизни. А кто такие святые, если не добрые волшебники из сказок, даже по внешности? Лишать себя света (и мрака) иных миров значит делать из своей жизни одну унылую серую массу, которую душа человека не приемлет, из которой она ищет выхода и, беззащитная и непросвещённая, находит его, как правило, в той же мистике, но грубой и по-настоящему безрадостной: неумеренное винопитие, футбол, расслабляющий и опустошающий телевизор, мертвящий компьютер, игры компьютерные, секс. Немногие находят что-то здоровое: какой-то труд или поиск Истины, но это лишь переходные этапы, которые не могут продолжаться вечно.
Жить мы, конечно, должны в этом мире, но нужно помнить, что он не герметичен, сам по себе не существует и вдобавок конечен.
Есть ещё такие слова, что этот мир есть притча Бога о Царстве Божьем. И этот мир, и Царство Божье сотворены Богом. Вот дословно слова из учебника Закона Божьего <протоиерея Серафима Слободского>: “Учение о Царствии Божием Иисус Христос часто излагал в притчах, то есть в образах, подобиях и сравнениях, или примерах из нашей обычной жизни, чтобы нагляднее и полнее изложить Своё учение. И видимый, и невидимый мир сотворены Богом. Между тем и другим миром существует дивное единство или сродство. Поэтому видимый мир говорит нам о законах невидимого, небесного мира. Вся наша земная жизнь, со всею жизнью видимого мира, есть великая притча Божия о законах будущей жизни в Царствии Небесном”. осень 1996 года
Гарантий в духовной жизни нет, вера это риск, риск всем собой. Но если ты так не рискнёшь, то при жизни себя потеряешь.
Этот мир не есть наш Дом. Душе здесь темно. Если смиришься с этой тьмой, может быть, и не получишь Дома. Дом нужно искать и к нему нужно стремиться, чтобы его обрести. А обретение есть, и оно возможно ещё здесь. Но это будет только преддверие. осень 1996 года
Наши чувства, эмоции, настроения, желания, стремления, а также интуиция составляют высший, тончайший источник познания – познание сокровенного порядка вещей и мира невидимого, ибо человек – это лакмусовая бумажка бытия. Проснулся – тяжёлая голова, мысли не могут собраться в одну точку, внутри – размытость и муть. Познавай, что есть сон и пробуждение. Вспомнил о работе – испортилось настроение. Познавай, что есть твоя работа. Встретил человека – неожиданно сильно обрадовался ему (или наоборот). Познавай, что есть для тебя этот человек. Тебя критикуют – ты сердишься. Познавай гордыню в себе. Читаешь книгу – появилось нехорошее чувство. Отложи книгу. Ощущаешь в себе желание, с которым не в силах совладать (а совесть тебя отнюдь не благословляет), ты в беде. И т.д. и т.д. У тебя как бы появляются новые глаза, которыми ты, пусть смутно, но видишь невидимое. Таким образом дополняется то познание, которое мы имеем через органы чувств и разум.
Можно познать также силу доверия (Евангелию, Церкви), которое неимоверно расширит твоё познание, дополнит его. И это дополняющее познание будет достоверным и опытным. Доверие же будет глубиннейшим, как доверие к своей совести, и таким же искренним, свободным, естественным и зрячим. Доверие распахивает человеку подлинную глубину бытия, куда не дотягивается его сознание, но которая определяет всё в его жизни. Доверие есть мощнейший акт, когда человек может доверить всего себя, без остатка, тому, на что указало и отозвалось то, что доверяющийся осознаёт в себе самым глубоким, самым чистым, самым светлым, самым настоящим. Но это “самое-самое-самое” само по себе не может его спасти (как думают об этом те, кто желает самосовершенствоваться в одиночку, “сам”), оно только может передать человека в спасающие руки. Спасающие от небытия. осень 1996 года
Чистое вuдение достигается через доверие (Богу, Церкви и Евангелию), которое опрозрачнивает чувства и отсеивает из них те, которые доверия недостойны. 21 июня 2001 года
Гордыня чрезмерна всегда. Это ложный взгляд на самого себя, глубоко унижающий истинное достоинство человеческого духа. Святые Отцы говорили: “Не меряй себя. Ничего нет, нечего мерить”. Это лучшее лекарство от гордости. Человек находится по ту сторону всех тех вещей, которые можно измерить. Он измеряется Богом как Его образ и подобие. А Бог неизмерим. Так же бессмысленно соизмерять одного человека с другим или с другими. То, что имеет отношение к абсолютному, не соразмеряется. Потому всякая гордыня, просто как принцип, ложь, отлучающая от Истины, от Бога, не только ложь, но и начало всякой лжи. И только в полном смирении человек обращён к Богу, в смирении он уподобляется Богу, ибо Бог также смиряется перед этим миром и всей его неправдой, терпит – Он, Всемогущий. Это явил Он во Христе, сойдя на землю, это происходит и сейчас, в той полной тишине, в которой Он здесь и сейчас с нами. Бог здесь, но Его никто не замечает, все заняты “более важными и нужными” вещами. И только в смирении человек найдёт Его, Живого, Личностного, ведущего тебя и общающегося с тобою, дающего надежду (а надежда – от слова “надёжа”, “надёжный”), живую веру и любовь как чудо сердца.
Можно сказать ещё нечто сверх этого. Человека действительно нет, “ничего нет”. Но это “ничего нет” – только для тех, кто хочет себя мерить (или другого). На самом деле, просто человек неотделим от Бога. Человек действительно есть настолько, насколько он неотделим от Бога. Отдельность человека от Бога –грех, а грех есть начало небытия. Можно справедливо сказать, что нет греха, как нет и небытия. Но весь ужас нашего положения в том-то и заключается, что мы живём во грехе и жизнь наша прямо-таки насыщена небытием. Думаете, о чём это Пушкин писал: “Но вот настало пробужденье, || И для души воскресли вновь || И божество, и вдохновенье, || И жизнь, и слёзы, и любовь”? “Воскресла жизнь”. А что же было до этого? Где он был? “В потоке мутном серых дней” – в смерти, в небытии, когда нет для души ни лучика света, а человек и плакать не может, и сердце каменное. Так что вот так и живём мы в том, чего нет, в чём нет жизни для сердца. Без Бога. Хотя, как писал Апостол Павел: “Он близко к каждому из нас. Им мы и движемся, и дышим, и существуем”. осень 1996 года, 21 июня 2001 года
Сыновнее чувство благоговения и любви и есть страх Божий, которым человек измеряет расстояние между собой и непостижимым, более великим, чем вся Вселенная, Богом. И, как написано в Священном Писании, “начало премудрости есть страх Господень”. Когда Бог приходит, Он наполняет человека блаженством и “совершенная любовь изгоняет страх, ибо там, где есть страх, есть мучение”, но, хотя это ни в коем случае не страх перед возможностью насилия, то, что сначала был страх Божий, позволяет человеку должным образом ценить близость Бога и то блаженство, которое она с собой несёт. осень 1996 года
Без Бога человек абсолютно нищ, и пока этого он не осознает, к Богу он не прийдёт. осень 1996 года
“Эгоизм, как реальное основное начало индивидуальной жизни, всю её проникает и направляет, всё в ней конкретно определяет. <…>
Утверждая себя вне всего другого, человек тем самым лишает смысла своё собственное существование, отнимает у себя истинное содержание жизни и превращает свою индивидуальность в пустую форму. Таким образом, эгоизм никак не есть самосознание и самоутверждение индивидуальности, а напротив – самоотрицание и гибель. <…>
Истина как живая сила, овладевающая внутренним существом человека и действительно выводящая его из ложного самоутверждения, называется любовью. <…>
Смысл человеческой любви вообще есть оправдание и спасение индивидуальности чрез жертву эгоизма.” (Владимир Соловьёв “Смысл любви”.)
Любовь приносит прежде всего спасение от небытия, мертвечины, пустоты и болотной серости эгоизма – утверждения своего отдельного существования. Истинное самоутверждение есть самоотвержение, истинное утверждение “я” есть утверждение его исконной соборности, в мысли и в деле; в сердце – любовью. Речь здесь идёт не об утверждении себя, того себя, которого ты нашёл в этом мире. Ибо твоё сознание самого себя в начале было ложным (первородный грех) и утверждая это ложное осознание себя, ты утверждаешь небытие. Но есть спасение твоей неповторимой и обладающей абсолютной ценностью личности, освящённой Самим Богом, воплотившимся в такой же Личности. Спасение в настоящее, истинное бытие, где уже нет отдельного существования, нет “само”, но и слияния нет. Там всё одно и в то же время всего много, и всё в гармонии и любви. Полноценное бытие – по образу Святой и Единосущной Троицы, нераздельной и неслиянной. По образу Троицы созидается Церковь – семя и начаток Царствия Божия на земле. осень 1996 года
Отбросим сразу науку как неспособную дать ответ на какой бы то ни было вопрос человеческого существования. Наука – вещь практическая и прикладная, она для технарей. Научное мышление идёт широчайшим фронтом, великим множеством людей, почти всем собой увязая в том, что называется математическим аппаратом и что является данью человека совершенно бесчеловечным и нечеловеческим силам, на чью территорию он зашёл, оторвавшись от глубины своей интуиции, приняв раз и навсегда, что нет ничего достоверного вне мёртвых “циферек”. От науки веет унынием, духом рутины, выхолощенным от того, что составляет суть человека. Наука – это ремесло, это не духовность. Очень многие люди, пропитанные ею, это сухари и абсолютные невежды в вопросах духа. Занятие наукой лежит вне человеческой сферы живого сердца, оно безразлично к нравственному состоянию человека, поэтому так много научных открытий разрушительных, недобрых. Технические достижения науки часто уродливы, они плохо пахнут и издают такие звуки, которые превосходят самый страшный рёв самых страшных зверей. Те мировоззренческие ответы, которые, как подачки, даёт наука после неимоверных и нескончаемых усилий множества бедных “исследователей”, крайне скудны и повторяют (“подтверждают”) азы веры, известные верующему человечеству уже тысячи лет. Может быть, всё могло бы сложиться и по-другому, но сейчас за наукой стоит какой-то очень нехороший дух, от которого лучше держаться подальше. Он мертвит. А если уж приходится соприкасаться, то помнить, что это ремесло, работа, тяжёлая, пыльная и грязная, изматывающая душу.
От философии тоже лучше не ждать готовых ответов. Разум не беспристрастен. Это инструмент в руках человека, его души и сердца, с помощью которого, мне думается, совершенно строгим и логическим путём можно “доказать” всё что угодно, а именно то, что тебе хочется. И сам не заметишь своей пристрастности. Чтобы быть разумным, человек должен быть бесстрастным, то есть внутренне свободным. А это уже дело духа. Но этого мало: человек ограничен. Для эффективности разума ему нужен духовный опыт, тот опыт, который выводит человека в пространство подлинной свободы, не скованной ничем земным, приземляющим, подрезающим крылья духу. Апостол Павел предостерегал от занятия философией: “... Хорошо благодатию укреплять сердца, а не яствами, от которых не получили пользы занимающиеся ими”. Философия сама по себе не авторитетна. Мне кажется, что без неё обойтись нельзя, она нужна для полноты раскрытия и уяснения Истины, но заслуживает доверия (или даже внимания) она лишь тогда, когда сам философ свят (а такие есть), обладает духовным авторитетом перед нами, намекает нам на глубины спасения самим своим обликом. Человек этот, по крайней мере, должен нам нравиться, вызывать у нас чувство проникновенной симпатии, только тогда его сочинения могут обогатить нас. Иначе будет больше вреда, чем пользы, даже если человек известен и уважаем (но в каких кругах? и среди каких людей?).
Философия это дело человеческой свободы. Отказаться от неё нельзя, не повредив самого человека. Но философия не может быть высшей инстанцией. Она слишком неформальна, у неё нет того, что называется славой. Она может играть только второстепенную роль, ибо есть нечто более высокое, чем философия. Если взвалить на неё решение тех задач, для решения которых она не предназначена, то получится что-то тяжёлое, безблагодатное и зубодробительное, не имеющее никакой власти над человеческой душой. Может быть, это и будет всё же интересным чтением, но жизнь оно не просветлит, радости прибавит вряд ли и может быть оправдано только тем, что укажет дорогу к настоящему, всё разрешающему Свету. Таким образом, философия как главное в жизни имеет только стадиальный смысл, т.е. на время, иначе дорожка эта заведёт тебя в безрадостный тупик.
Вообще, полноценное постижение бытия может быть осуществляемо только всем человеком, не только разумом, рассудком и интуицией, но и сердцем, и всей душой, всем сознанием, и самой иррациональной и непостижимой глубиной нашего духа, нам доступной. Такого рода постижение приводит к мистическому восприятию жизни, нащупываются настоящие, завораживающие тайны знаки человеческой свободы, могут прийти реальные жизненные результаты от действий, исходящих от этой глубины. Всё это только отчасти выразимо языком философии, вообще человеческим языком. И выражение будет алогично, оно будет перечёркивать основные, казалось бы, законы человеческого мышления (например, закон тождества). Это уже, я думаю, подлинная, глубинная философия, любовь к мудрости, к мудрости и ведущая, но всё равно, и она остаётся всего лишь твоей рукой, протянутой вверх. По-настоящему понять что-то в жизни и бытии ты можешь только в русле Божественного Откровения, ибо одного тебя для этого дела недостаточно. Ты ограничен, ты находишь себя только частью мирового потока. Куда ни ткни пальцем вне тебя – ты ничего не понимаешь, да и в тебе самом всё совершенно тёмно, “ниоткуда в никуда”. От тебя ничего не зависит, в тебе самом всё обуславливается бессознательным, сознание – лишь тончайшая плёнка между бездной вне тебя и бездной в тебе. Да и что такое тогда ты сам? Всё становится очень проблематичным. Только гармония с Творцом Всего Этого, всех этих бездн, положит конец неопределённости, подвешенности в воздухе, в ничто. И Творец человека, Творец всего, что есть, даёт человеку ответ в Своём Откровении.
Православие признаёт Откровение естественное и сверхъестественное. Естественное – это книга жизни, которая перед нами, и совесть в нас. Но естественного Откровения недостаточно, ибо его восприятие у человека замутнено и притуплено: совесть подделывают под подлость, совесть нуждается в подсказках, в раскрытии, а на глазах души человека – как бы некая пелена, он не может разглядеть и ощутить Божие присутствие вокруг себя, Его тихий голос в этом шумном окружении, доносящийся в том числе и через это окружение. Сверхъестественное Откровение это Священное Писание и Священное Предание, поначалу бывшее устным, а позднее также записанное Святыми Отцами. То, что Библия Откровение Бога, каждый человек должен постичь сам. Самый поверхностный аргумент в том, что наука нового времени подтверждает чисто исторические данные, приведённые в Библии, даже многие чудеса. Но главный аргумент это сила библейского слова, его несомненный духовный авторитет, его власть над душой человека. Ведь это не просто слова, это почти как каменные глыбы не подкопаешься и не сдвинешь. Если хочешь подтвердить какие-либо свои слова, ум сам собой устремляется к Библии: более мощного подкрепления нет. В этих величественных словах чувствуется бытийная власть.
Не знаю, может быть, для индуса, или араба, или какого-нибудь таджика это не так. Просто не знаю. Знаю только, что у них там всё совсем по-другому, для нас непонятно. У них Коран, Бхагават-Гита, Упанишады... Но если какой-нибудь русский и москвич начнёт выбирать между религиями, думаю, у него возникнут некие затруднения. Ведь религия это не хобби, не увлечение. Если Истина найдена, будь так добр, сообразуй с ней свою жизнь, иначе ты, батенька, подлец. Меры здесь быть не может, то, что касается Живого Бога, меряется всем тобой и всей твоей жизнью. А точнее, ты сам, брат, меряешься этим. Ведь в этом и счастье, и посмертие, и смысл, и достоинство. На минутку оторвался от Истины и ты в небытии, здесь и сейчас. А уж есть оно или нет, небытие, но то, что жить в нём можно, да так жить, что и не вылезая, это каждый из нас знает.
Итак, предположим, ты выбрал индуизм: он тебе нравится, тебя это захватывает. Ты решаешь: “Да, здесь Истина”. Может быть, ты и прав, но теперь тебе, наверное, придётся учить чужой и чуждый язык, входить в очень, надо думать, странный культ, устремиться в атмосферу индуизма, в Индию, где индуистские храмы, где все об этом думают... Тебе придётся признать свою страну второсортной или вообще откреститься как от неё, так и от её литературы, поэзии, философии, проникнутых светом христианства. Ведь вера это дух народа, а культура его душа. Наверное, вообще, при достаточно серьёзном подходе тебе придётся признать, что ты родился в этой стране по какой-то ошибке или из-за дурной “кармы” чтобы вернуться на свою настоящую родину. Может быть, такое и возможно, но не в моём случае: я осознаю себя русским, принадлежащим русской культуре.
Напротив, если ты войдёшь в Православие, то прикоснёшься к корням русской культуры и истории, тебе станут по-настоящему близки и понятны Пушкин и Гоголь, Достоевский, Соловьёв, Флоренский, Сергий Булгаков, ты станешь “своим” для них и для Серафима Саровского, Сергия Радонежского, Александра Невского... А ведь для нас это лучшее общество. Ты обретёшь гармонию со своей страной, с её святынями, с родной землёй. Ты восстановишь связь времён, трагически прерванную разгулом нечисти в нашей бедной земной Отчизне. А ведь Небесная Россия только через земную. Святая Русь...
Что касается различных мистических учений, не отрицающих ни одну из религий, но стремящихся подняться над ними всеми, то вряд ли возможно с чистым сердцем исповедывать какое-нибудь из них, даже если оно тебе очень нравится. Эти учения не проверены Историей, их плодов (по которым их и следовало бы судить) ещё не видно, а собственного аналогичного духовного опыта, укрепляющего тебя в этой вере, у тебя нет. <И слава Богу...> Поэтому очень часто приверженность подобного рода учениям подкрепляется, если не духовной слепотой, то, главным образом, духовной гордыней. Духовный же опыт, о котором я упомянул, может быть только одного рода и одной силы достоверный прорыв сознания, т.е. расширение осознаваемой реальности. Всё остальное слишком хило для того, чтобы оправдать веру, не подкреплённую ничьим духовным авторитетом, кроме твоего собственного, весьма сомнительного в первую очередь для тебя же самого. <А Господь-то нас смиряет. Вот этой самой жизнью. В которой единственный верный путь оторваться от земли путь креста и молитвы на кресте. И мы должны благодарить Его за это. А что бы с нами сталось, если бы такой “прорыв” состоялся? Где бы нас тогда можно было найти? В какой яме или пропасти? 22.06.2001>
О всякого рода сектах много говорить вообще не стоит. Церковь открыта жизни, открыта всему миру секта отбрасывает, перечёркивает или не знает целых пластов жизни, её значительных сторон, делающих жизнь полнокровной, сохраняющих и подчёркивающих приличествующую ей тайну. Уродуя и ущемляя восприятие целостности мира, секта ущербляет личность человека, лишает его свободы жизни, т.е. её воздуха. Ибо только совесть может отсекать, но никогда не абсолютно, а только для тебя лично; может быть, на время. Ничто само по себе не бывает плохо. Плохим бывает использование, подход, желания и эмоции.
Таким образом, утверждение о множественности религий мне представляется лукавым. Здесь смешивается и извращается Богом данное различие, принцип различия. Это подобно тому, как если бы школьник младших классов, имея на руках несколько учебников по высшей математике, разных авторов, придерживающихся различных методик, разного уровня сложности и глубины, полистав немного каждый из них, по вполне понятным причинам заявил бы, что высшая математика это ахинея, бессмыслица, а все эти учебники взаимообесцениваются своим различием. И если в некоторых из этих учебников есть серьёзные ошибки или несовершенства в изложении, школьник всё равно не сможет ни заметить, ни оценить их значение и степень их важности. Итак, различие и множественность не устраняют возможность единства, пусть пока и непонятного нам. Да и не наше это дело. Нам бы уж как-нибудь спастись. А там разберёмся. Ведь там всё только и начнётся... Войдя в Православие (а русский может войти именно в Православие), ты входишь в бескрайний океан духовного мира, а подтверждением этому станут те реальные изменения, которые переродят и наполнят тебя и твою жизнь. осень 1996 года, 21-22 июня 2001 года
У Бердяева есть такая работа, которая называется “О достоинстве христианства и недостоинстве христиан”. Здесь дело в человеческой косности, не могущей вместить прозрачность духа. Вера не имеет отношения ни к каким “ударам”. Зачем судить по худшему? Нужно судить по лучшему. Вот, например, слова Серафима Саровского: “... Философы языческие <до Христа>, которые хотя и во тьме неведения Божественного блуждали, но, ища истины, возлюбленной Богу, могли быть по самому этому Боголюбезному её исканию не непричастными Духу Божьему, ибо сказано: “языки, неведующие Бога, естеством законная творят и угодная Богу соделывают” <Апостол Павел>. А истину так ублажает Господь, что Сам про неё Духом Святым возвещает: “истина от земли возсия, и правда с небесе приниче” <это из псалмов>”. А вот что говорит святитель Феофан Затворник, другой православный святой XIX века: “Истина Божия о жизни пребывает на земле во всех верах и у всех народов”. (Далее следует: “Неверующие выродки,... несчастнейшие из несчастных!...”) осень 1996 года
Перед нами пример Владимира Соловьёва, человека очень достойного, его цитируют православные духовные писатели (в частности, Нилус), его произведения продаются в книжных лавках при православных церквях, и вот он посвятил многие годы своей жизни “делу соединения христианских Церквей”. А кончилось тем, что он едва не остался за бортом обоих кораблей. Он совершил нечто такое, что называется личной унией. Он причастился у католического священника. И сказал об этом своему православному духовнику. То есть он хотел начать с себя, своим примером, показать, что он не признаёт разделения Церквей. Его духовник сказал, что этого не следовало делать. Они резко поспорили. После этого Соловьёв лишился причастия в Православной Церкви. Переносил он это, кажется, тяжело. Его видели одного, сидящего в задумчивости, разламывающего хлеб и запивающего его вином. Читал я о том, что ему являлись бесы, адвокату Кони он рассказывал, как бес оседлал его, вполне видимо и ощутимо, на манер гоголевской ведьмочки. Было всё это для бедного философа неимоверно жутко. Не знаю, может быть, это как-то связано с его фактическим отходом от центрального момента церковного общения. Так или иначе, на смертном одре он покаялся в своём поступке. К концу жизни он вообще отошёл от своих утопических проектов, а также признал, что личная уния скорее соблазни для других, нежели благое дело. Соединение Церквей, если ему суждено состояться в этом мире, это дело соборное, дело всеобщего согласия.
Но и в душе одного человека соединиться религиям вряд ли возможно. Слишком они различны, глубоки и конкретно-жизненны. Каждая религия неотделима от своего культа. Обрядовая сторона религии это очень важная её сторона, “обряжающая” нечто гораздо более важное и таинственное, чем просто какие-то внешние действия. В христианстве через обряды совершаются таинства. Без участия в таинствах ты не христианин. А познать религию, находясь вне её, решительно невозможно. Чтение литературы это только принюхивание. Или же уже подпитка того духа, который даёт тебе участие в церковной жизни: молитва и таинства. Твоё личное общение с Богом, твой диалог с Ним и участие в таинствах Церкви дают тебе этот дух. Так что совсем невозможно человеку омываться всеми духовными потоками сразу. Встав в один, ты отходишь от остальных. Не встав ни в один из них, ты остаёшься на задворках духовной жизни. Более того, ты беззащитен перед терзающими тебя унынием, гордыней, суетностью, страхом, которые невозбранно вхожи к тебе, и ты сознаёшь своё бессилие перед ними. И они отступят, убегут, поджав хвосты, только когда ты войдёшь в Церковь. Но перед этим они дадут тебе решительный бой, обнаружив своё присутствие в тебе все сразу и пытаясь не пустить тебя. В тебе будут бушевать бури невесть чего с громами и молниями. Потом они отступят, воссияет заря в твоей душе. Но они ещё будут приходить, как воры и разбойники, как подлые шакалы, но уже не как сеньоры за приличествующей себе данью. А то, как они обнаружили себя перед твоим избавлением от их ига, даст тебе опыт и силу, которые помогут во всякий другой раз распознать и обуздать их.
Есть ещё один важный момент. Замечательный английский мыслитель Клайв Стейплз Льюис, ссылки на которого я встречал и в православных изданиях, пишет: “Не надо оправдывать себя ссылкой на “всех”. Вполне естественно почувствовать, что, если все так грешны, как учит христианство, грех очень и очень простителен. Если все ученики проваливаются, учитель может подумать, что билеты слишком трудны, пока не узнает, что в другой школе 90 % всех школьников выдержали экзамен. Он понимает тогда, что ошибается не экзаменатор. Мы иногда попадаем как бы в “карманы”, в тупики мира в школу, в полк, контору, где нравственность очень дурна. Одни вещи считаются здесь обычными (“все так делают”), другие глупым донкихотством. Но, вынырнув оттуда, мы, к нашему ужасу, узнаём, что во внешнем мире “обычными” вещами гнушаются, а донкихотство входит в простую порядочность. То, что в “кармане” представлялось болезненной сверхчувствительностью, оказалось признаком душевного здоровья. Вполне может быть, что весь род человеческий такой “карман” зла, школа в глуши, полк на отшибе, где маломальская порядочность кажется геройством, а полное падение простительной слабостью. Есть ли подтверждение этому, кроме христианской догмы? Боюсь, что есть. Прежде всего, мы просто знаем странных людей, которые не принимают этики своего круга, доказывая тем самым, к нашему неудобству, что можно вести себя иначе. Хуже того, эти люди, разделённые пространством и временем, подозрительно согласны в главном, словно руководствуются каким-то более широким общественным мнением, которое царит за пределами нашего “кармана”. Заратустра, Иеремия, Сократ, Будда, Христос и Марк Аврелий едины в чём-то очень важном. (Я упомянул Воплощённого Бога среди людей, чтобы подчеркнуть, что принципиальное отличие Его от них не в этическом учении, а в Служении и в Личности.) Наконец, даже мы сами одобряем в теории эту неприменяемую этику; даже здесь, сейчас, в “кармане”, мы не говорим, что справедливость, доброта, мужество и умеренность ничего не стоят, а пытаемся доказать, что наши нормы справедливы, добры и т.д. в той мере, в какой это возможно и разумно. Поневоле подумаешь, что невыполняемый устав нашей плохой школы связан с каким-то лучшим миром и, окончив курс, мы сможем узнать впрямую тамошний кодекс”.
Итак, вступая на этот путь, где бы мы ни решили совершать его, мы начинаем идти именно к тому “порядочному обществу”, где все заодно. Вот ещё пример. Одна протестантка во Франции, в Эльзасе, прочитала книгу о Франциске Ассизском и была очень впечатлена. В протестантизме нет почитания святых. Всё это навело её на размышления об истинной Церкви. (Также у неё появилось стремление к таинствам.) Однажды она сидела в саду и читала книгу о жизни святого Франциска. Во время чтения она забылась каким-то тонким сном. “И вот к ней идёт сам Франциск, а с ним сгорбленный весь сияющий старичок, “как патриарх”, сказала она, отмечая этим его старость и вообще благолепие. Он был весь в белом. Она испугалась. А Франциск подходит с ним совсем близко к ней и говорит: “Дочь моя! Ты ищешь истинную Церковь она там, где он. Она всё поддерживает, а ни от кого не просит поддержки”. Белый же старичок молчал и лишь одобрительно улыбался на слова Франциска. Видение кончилось. Она как бы очнулась. А мысль подсказала ей почему-то: “Это связано с Русской Церковью”. И мир сошёл в душу её.” Позже, попав в дом к своему русскому работнику, “она увидела у него иконочку и узнала в ней того старца, которого она видела в лёгком сне с Франциском. В удивлении и страхе она спросила: “Кто он, этот старичок?” “Преподобный Серафим, наш православный святой”, ответил ей работник.” (По книге митрополита Вениамина Федченкова “Из того мира”. Случай этот передан им по рассказу одного его знакомого, которому уже его знакомый переслал письмо на французском языке, в котором эта эльзаска просила прислать ей что-нибудь о Русской Православной Церкви молитвенник или ещё что-либо. Написала она это письмо после своего видения, ещё до того, как узнала, что “старичок” этот был Серафимом Саровским.)
Так что, по-видимому, понимание всё-таки есть. Нужно учитывать ещё и то, что всего мы не знаем. Апостол Павел говорит, что есть духовное молоко и есть твёрдая пища, которую сразу давать не следует. Также и Иоанн Златоуст, один из авторитетнейших Отцов Церкви, вселенский учитель, говорит о том, что нельзя давать прежде надлежащего времени высокое учение человеку и вообще людям, иначе и в своё время они уже не будут способны следовать ему, навсегда сделавшись бесполезными. Мы не знаем, что знают люди в монастырях, подвижники высокой жизни, не знаем, во что посвящены епископы, даже встречаясь с православными людьми, прошедшими в вере намного больше времени, чем ты, понимаешь, что они понимают уже что-то такое, чего ты пока не вмещаешь. Как Бог открывал Себя человечеству постепенно, сообразуясь с его способностью вместить и с его пользой, так и Православие есть постепенно открывающаяся реальность и открываться оно будет бесконечно, потому что исходит от Бога. Православие есть непрестанное Богообщение, реальное, достоверное, поразительное и беспредельно радостное <моментами, в потенции и в непоколебимом основании своей глубины>.
Между прочим, Соловьёв, рассказывая о жизни Мухаммеда, повествует об одном явлении, бывшем “последнему пророку”. Мухаммеду было предложено три чаши: с мёдом, молоком и вином, и он выбрал ту, что с молоком. Соловьёв трактует это так: мёд язычество, вино христианство, молоко это то, что позднее оформилось в Ислам. Соловьёв так и называет мусульманство духовным молоком, вполне благотворным для тех народов, которые его приняли. И отец Александр Мень говорит о том, что мусульманство сменило христианство там, где народный дух ещё не был способен вместить в себя всю высоту христианства.
Есть некая логика, которая рассматривает духовные процессы в человечестве в их целокупности. Но нужно уметь трезво смотреть на свои возможности. Я понимаю, что у меня нет реального синтезирующего духовного опыта. <Это я начал смиряться, погружаясь в Церковь. Теперь понимаю, что я вообще не могу даже думать так широко, эти масштабы вне моей жизни. 24 июня 2001 года> Но я надеюсь, что Бог даст мне его через Православие. Никаких других реальных и достойных духовных путей я перед собой не вижу. <Что уж говорить о разных религиях, если один человек не может вмещать в своей жизни даже два разных церковных прихода, не рискуя духовно повредиться. Настолько мы немощны и ограничены. И как заблуждается человек, пытаясь смотреть на весь мир “с высоты” своего отвлечённого понимания. Всё познаётся только жизнью, твоим собственным опытом труда, любви и молитвы. 24 июня 2001 года>
Нужно помнить и о Льве Толстом, пытавшемся идти к Богу в одиночку. Могучий дух, светлый, симпатичный, трогательный. Признавая его мощь, святой Варсонофий Оптинский назвал его львом. Но сказал так: “Хоть и лев, а не смог порвать кольца, которым сковал его сатана”. Запутался наш Толстой, заплутал и умер очень темно. Дай Бог, отмолить бы его нам всем, живым и усопшим, и тем, кто ещё будет жить, за его романы, за любовь к правде да за искренность его может быть, помилует его за это Господь. Но гордыню свою одолеть он не смог, так и остался в той духовной ограниченности, которая и мешала ему выйти к Богу “лицом к лицу”. Мало на свете людей, которые были бы сильнее Толстого и, как бы пострадав за всех, он всей своей трагической судьбой показал, что не спастись человеку в одиночку. осень 1996 года
Наше ощущение своей божественности справедливо, но оно лишь подтверждает величие нашего Творца, создавшего нас такими. Но это ощущение говорит нам более всего о потенции его реального воплощения в жизнь. И это достигается только через союз, “завет” с Богом, который Он дал нам через Христа. Ведь только всемогущий Бог и может дать нам Божественность и сделать сонаследниками Своей Славы. осень 1996 года
Живая реальность Бога, пока недоступная нам, неизмеримо глубже того, что мы называем несчастьем, страданиями, тьмой. И в Боге бесконечная радость, успокоение. 3 сентября 1996 года
Есть непосредственный канал общения между людьми, который иногда может открыться за всеми символами и знаками, включая сюда и саму внешность человека. 6 сентября 1996 года
Рай проступает тогда, когда сглаживается разница между внутренним и внешним. Тогда другой человек входит в твой внутренний мир, и ты чувствуешь, что ты его видишь уже внутри себя. И тогда уже ничто не сможет помешать проявить все те добрые, искренние сердечные чувства, которые у тебя к нему есть. В такие минуты мы обнимаем друг друга, в такие минуты слёзы льются из глаз, и нет ничего нечистого. Так будет после смерти, так бывает иногда и здесь. 30 августа 2001 года
Религия порыв к свободе, с него начинается путь человека к Богу, ибо Господь Освободитель. 9 сентября 1996 года
Вода это загадка, вода это не вещь, необходимая для жизни, вода это сама жизнь, каждый из нас состоит из воды на 70%, если не более. Жизнь зародилась в воде. <...> Вода сохраняет информацию каким-то загадочным образом: у воды как бы есть своя память. Вода обладает своеобразной устойчивостью, её молекула уникальна. Вода, обнимая нашу землю, даёт возможность существования на ней и человека, и животного, и растения, и всего. Поэтому омовение водой было очень важным символом в древности. Священник Александр Мень.
Где-то здесь сокрыто объяснение той дружественности, которая, как я чувствую, исходит от воды. Устанешь, настроение плохое залезешь под душ, и вот полилась на тебя водичка участливая, обволакивающая, утешающая. Она даёт новые силы и просветляет то тонкое и таинственное во мне, что называют настроением. В ней есть какой-то высший уют. Свежесть прежде всего связана с водой, а ведь свежесть это свобода в физическом мире. Без свежести не может быть полной свободы. Вода очищает. Свежие фрукты какая прекрасная вещь! Но называются они так потому, что вымыты водой. Именно водой мы смываем с себя грязь, и не только с тела. А когда подошла жажда, и ты испьёшь водицы, понимаешь, что нет ничего вкуснее воды. В воде есть что-то женственное, мягкое, нежное. Её журчание самый приятный для слуха звук, по крайней мере, так называемой, неживой природы. Он успокаивает, наполняет душу каким-то необъяснимым блаженным ощущением. <Я слышал, что вода это начало нового творения. То есть соприкасаясь с водой, мы можем себе немного представить, что творит для нас Бог. И не случайно освящается всё водное естество. Святая вода мощное средство против тёмной силы. И воду Христос претворяет в вино. 30 августа 2001 года> И в “Розе Мира” написано, что в воде живут удивительные по красоте и нежности, по свету и дружественности существа (в ручейках, речках и реках, озёрах). И наконец, по опыту души ясно, что в таинстве крещения что-то таинственное и важное происходит как раз в тот момент, когда телом человек погружается в воду или когда вода проливается на его главу. Именно вода что-то как будто приоткрывает в человеке, и в эту щёлочку входит благодать. Или наоборот. Почему так неприятен хмурый осенний дождик? Почему одна из самых неприятных шалостей это когда тебя обливают водой?
Я помню, как зашёл в церковь на Преображение Господне в каком-то унылом, мрачном состоянии. Отстоял службу. Что-то во мне изменилось, но мрак всё же остался. И вот после службы батюшка начал освящать святой водой яблоки, в обилии принесённые прихожанами, а заодно он брызгал святой водой на людей. И вот когда вода окропила меня всего, в тот самый миг я почувствовал как бы сильный внутренний толчок и очень резкую смену настроения на совершенно противоположное. <Не выветрился из меня тогда ещё дух рефлексии 30 августа 2001 года > Как будто этой водой из меня вышибли духа мрачного уныния, притаившегося во мне и грызущего меня. 21 сентября 1996 года
...Христианство радостное учение, радостное, и тот, кто унывает, тот от него отходит. Преподобный Серафим Саровский, великий русский святой начала XIX века, говорил: “Нет нам дороги унывать, ибо Христос всех спас”. Священник Александр Мень.
Если апостол говорит: “Непрестанно радуйтесь”, значит есть чему радоваться, и если уныние грех, значит, нет ему места перед Лицом Божиим, а всё то, что наводит уныние наваждение бесовское, ложь, обман, иллюзия, мираж. Даже глубокое падение в грех. Покайся, поплачь, отрыдай своё, и снова Господь впустит тебя в Свою радость. И расставания, и смерть близких, и страдания, и беспросветность данной минуты всё это не повод для уныния, ибо всё это мираж, а воистину пребывает одна радость. Видимо расстались в сердце ещё крепче срослись, ощутимо страдаешь ведёт тебя Господь к Себе Домой, сейчас темно не верь этому, Бог здесь, по ту сторону Свет, а это только бес докучает... 18 ноября 1996 года
В состоянии целомудрия человек преодолевает свою раздвоенность, когда в нём есть и добро, и зло, и хорошее, и плохое. “Мудрование” становится цельным, светлым. И не зря словом “целомудрие” называется воздержание от блуда и блудных помыслов, ибо они сильнее всего повреждают целостности человека и открывают двери всем другим страстям, замутняя сердце и приглушая голос совести. 18 ноября 1996 года
Способность человека терпеть говорит о том, что его дух пребывает непоколебимо по ту сторону всех страданий и всех скорбей.
Есть ещё один, очень важный смысл этого слова. Однажды после литургии, когда все подходили ко кресту, отец Виктор вспомнил евангельские слова “претерпевый же до конца спасётся” и сказал, что “претерпевый же до конца” означает “сохранивший в себе любовь”, т.е. сберегший душу живую <не ожесточившийся>. “В терпении спасайте души ваши”, спасение через терпение, через эту силу духа, которую, должно быть, подаёт Сам Господь. 19 ноября 1996 года
Любовь есть высшее счастье человека, это способность нашей души быть открытой, внутренне открытой для другого человека. Когда вы едете в метро по эскалатору, проверьте себя, способны ли вы любить или нет. Когда вы смотрите на тех, кто едет по другую сторону, и вам противно смотреть на эти физиономии, когда вам кажется, что это какой-то кошмар, как во сне жутком, значит, все поры вашей души забиты, и чувство любви у вас находится в эмбриональном состоянии. Священник Александр Мень.
Эскалатор в метро имеет таинственный и глубокий смысл. Все мы знаем, что это такое, испытываем на себе каждый день. Есть он только в больших городах и ничего подобного ещё сто лет назад на земле не было. Дело в том, что нигде и никогда мы больше не увидим такой галереи глубочайших и подлиннейших человеческих портретов. Один за другим проплывают мимо тебя люди, вырванные на минуту-две из сплошного потока будничной суеты, вырванные и поставленные перед вечностью. Кто из нас знает, что эскалатор предназначен для молитвы и глубоких размышлений? Проплывают люди, за каждым из них целый свой духовный мир, тот мир, в который погружён дух человека. Как правило, атмосфера вокруг данного человеческого микрокосма весьма тяжела и мрачна: кто-то тупо смотрит перед собой, даже не догадываясь о том, что уже обличён перед Богом; кто-то зевает; кто-то уткнулся в никчёмную газетёнку. И лишь у немногих взгляд осмыслен: они смутно ощущают, что Бог привёл их сюда не просто так. Эти люди смотрят на братьев, показываемых им, как будто пытаясь из их обликов что-то понять для себя. Александр Мень понял, что Бог испытывает силу его любви. Эскалатор это очень таинственное место, и лишь короста обыденной серости и бессмыслицы на наших душах не даёт нам ясно ощутить очевидность этой тайны. 19 ноября 1996 года
“С-частье” достигается тогда, когда ты становишься частью чего-то большего, чем ты сам, и живого семьи, народа, человечества. Так очевидно, что любовь и есть та сила, которая созидает сверхчеловеческое целое и которой ты удостоверяешься как часть этого целого. Но здесь следует сначала говорить о Церкви, ибо она союз любви и именно про неё апостол Павел говорит, что она единое Тело Христово, в котором мы члены. Посему члены Церкви имеют любовь как друг к другу, так и к другим, которые ещё вне Церкви, но призваны войти в неё. А призваны все, ибо Христос пришёл к всечеловеку Адаму, содержащему в себе всех нас. Через грех в Адама вошёл хаос, и вот уже его сын убивает другого его сына, своего брата. Это есть как бы материализация того духовного зла, к которому бедный Адам приобщился через жену свою, а та через змия-дьявола. Мы все члены Адама, мы все имеем отношение к этому и друг друга не любим. Но пришёл Христос к Адаму, точнее вошёл в него, ведь и Христос человек, и Самим Собой сделал Адаму как бы прививку от греха, дал силу Адаму победить грех. Основалась Церковь прообраз будущего человечества, Новый Адам начал постепенно сменять ветхого, отвоёвывая клеточку за клеточкой, человека за человеком. Так вот и счастье через любовь может прийти к человеку только в Новом Адаме, а не в ветхом, в Церкви, а не за её порогом. Так же Церковью созидается семья, народ и всё человечество. Вне Церкви семья не может быть прочной, счастливой и полноценной. Вне Церкви очень тяжело сохранить в семье дух любви, который не от мира сего. Встреча возлюбленной вне Церкви это призыв к венчанию и входу через него в Церковь. Вне Церкви народ вырождается, что мы и наблюдаем сегодня. Вне Церкви в человечестве идёт война всех против всех, “горячая” или “холодная”, т.е. всечеловек Адам пребывает в своём естественном (после падения) состоянии. 19 ноября 1996 года
Причиной невосприимчивости к откровению Бога в Священном Писании, Предании и в Церкви может быть недостаточное уважение к ним. Без благоговения перед неведомой Истиной ничего высшего ты не узнаешь, не откроется тебе. А без уважения не откроется, пожалуй, вообще ничего. Это то, что “настраивает на волну” дух, делает его открытым. Поэтому “начало премудрости страх Божий”. Без смирения Истина не открывается только “нищим духом”. 28 ноября 1996 года
О многом нужно уметь молчать, дабы оно, нагнетаясь изнутри, становилось мощнее и настоящее. И тогда пусть говорят уже поступки и события, лишь сопутствуемые, быть может, твоими словами. 28 ноября 1996 года
Слова должны иметь силу. Твоё слово должно быть подобно тяжёлой канонаде. Надо копить словесную силу самой своей жизнью. И если уж ты открываешь душу, пусть слово пойдёт в вечность, пусть возлюбленное существо вспоминает его всю жизнь, пусть твоё слово станет для него мостом над морем этой жизни. В слове заключена великая сила. Молитвой и преданностью Богу получим от Него словесную силу, подобающую человеку как словесному служителю Бога Слова. 2 сентября 2001 года
Совсем не нужно желать объяснить всё и сейчас же. Мы не Боги, чтобы уметь всё объяснять. Веры в Бога и доверия к Его Промыслу относительно всего мира и лично тебя вполне достаточно.
И в то же время тайны открываются. Стучи и откроют. Но и не наглей, не ломись в запертую дверь. Всему своё время. Когда надо будет всё тебе Бог откроет. Когда сможешь вместить. 29 ноября 1996 года
Люди всегда жаждали сильных ощущений, в чём бы они ни проявлялись. А это, в основе, правильно: человеческая душа создана не для будничного прозябания, а для высокой, мощной жизни. Человек всегда искал захватывающих переживаний, даже хотя бы и нездоровых. “А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!”... Да, в них нет покоя, но не хочет и не может человек, это “высокое имя”, найти покой в безжизненности, во внешней будничной теплохладности.
Однако в этой совершенно законной, по существу, и идеальной заданности, в стремлении человека всегда лежал соблазн подмеси и преждевременности.
Адам и Ева поторопились быть “яко бози” и лишились того, что имели. Человечество во все века хотело слишком скоро и слишком механически овладеть высотами, “украсть” и совлечь как Прометей огонь с неба на землю: получилась ошибка, самообман, “прелесть”. Вместо огня оказывался призрачный мираж, вместо горения коптение, вместо света мрак. Таково происхождение всех лжеучений, ересей, сект. Ещё не созревшие до совершенства, эти люди хватались за верхушки его и падали. Митрополит Вениамин (Федченков) (1880-1962)
Музыка веет к нам из иных миров. Глубокая музыка может напомнить человеку самого себя. 3 декабря 1996 года
Всякое бытие, например, бытие другого человека, предмета, народа, галактики и т.д. бытие другого открывается через приобщение к другому, в разной степени осознания. В некоторой степени осознания для нас уже открыто многое (интуиция), но это ещё только задворки подлинного познания. 19 декабря 1996 года
<О музыке и молитве.> Как будто что-то огромное и мощное, настоящее, в тысячу раз более реальное, чем всё то, к чему ты привык, реальнее тебя самого, каким ты знаешь себя, рвётся к тебе, желает войти в тебя и вот! вот!... обвеяв всего тебя своим Ветром, уходит обратно в неосознанность, в бессознание. А ты понимаешь, что до этого ты и не знал о том, что такое Ветер. 20 декабря 1996 года
Мысли, пришедшие при чтении “Записок из Мёртвого дома” Достоевского.
Чтение подобной “тюремной” литературы живительно напоминает о бренности и хрупкости нашей жизни, со всем её устоявшимся порядком. Ты понимаешь, что та жизнь, которую ты сейчас ведёшь, пусть даже и далеко не первый год, это всего лишь заводь, но рано или поздно ты должен будешь потечь дальше по реке жизни. И не будет у тебя уже ни многих из теперешних твоих родных, друзей, соседей, а те, что останутся, станут другими, и отношения ваши изменятся, и дома этого у тебя уже не будет, будет другой дом. Всё преходяще, нужно помнить об этом, чтобы заводь не превратилась в болото. И лишь то в корне незыблемо, что коренится в Царстве Божием, что не от мира сего и законами этого мира не обусловлено.
Что перерождает людей в тюрьмах, лагерях, ссылках, в горьких лишениях и зловещих встречах? То же, что ломает одних, вытравливая из них весь налёт человечности, и очищает, опрозрачнивает, умудряет других. Что сделало из Достоевского, Солженицына, Даниила Андреева тех, кого мы знаем и любим в них. Что заставило Чехова перечеркнуть своё раннее творчество и назвать его недостойным русского писателя, после его поездки на Сахалин. Чехов сказал, что всё, что он писал до этого, пустяки, т.е. вещи незначительные, не стоящие вровень с теми вопросами, которые задаёт человеку жизнь. Но до соприкосновения с уголовным миром, со злом откровенным и неприкрытым, и Чехов, и Достоевский писали то, что писали. Про Достоевского точно знаю, что его “Белые ночи” или “Неточка Незванова” в сравнении с послетюремными его произведениями кажутся мутными, затхлыми и сладенькими сказками. Так что же? Очевидно, что эта характерная затхлость, отсутствие масштаба, подлинной сердечной пронзительности и правды, измерения внутренней свободы, этого ветра духа, освежающего человека и дающего ему право называться самим собой, всё это объясняется некоей скованностью дара, неразвёрнутостью, прозябанием его в зародышевом состоянии. С одной стороны, конечно, это неизбежно, и совсем не плохо. И зародыш развивается в утробе, а не на открытом воздухе. Слишком раннее посвящение в грозные масштабы нашего бытия может непоправимо надорвать личность и ничего, кроме болезненных и жалких творений, отравленных ужасом и бессилием, мы от такого творца не дождёмся. С другой стороны, зародыш есть зародыш, никто не назовёт его самим собой. Отсюда двойственное отношение к матери. С одной стороны любовь к ней и благодарность за тепло, внимание, заботу и защиту, в которых она тебя взрастила. С другой полуосознанное или даже неосознанное отталкивание от тёплой запертости и замкнутости, которые с ней ассоциируются вместе с воспоминаниями детства и (как знать?) тем чувством, которое мы вынесли с собой из материнской утробы. Человек должен стать взрослым. Если кто-то продолжает “опекать” его уже тогда, когда он нуждается в соразмерном ему пространстве, значит, он связан какой-то враждебной, подавляющей и угнетающей силой. Как же преодолевается затхлость? Не знаю, может быть и случаются в таких случаях прорывы света, но конкретные пути наших писателей говорят о том, что когда прорывается та таинственная пелена, которая скрывает от человека настоящее положение дел, человека встречают бесы. Не сами, конечно (хотя это они, в конечном счёте), всего лишь их орудия, атмосфера, сотканная ими. При открытии зрения духовного, как мы знаем из житий святых, могут быть и непосредственные встречи лицом к лицу. Можно вспомнить о Владимире Соловьёве, который стал тем, кем он стал, после колоссального прорыва, который произошёл с ним в Египетской пустыни (ему было неполных 23 года). Александр Мень говорил, что этот его опыт может трактоваться как прелесть, но самому Соловьёву он показался предивным и пресладостным прозрением в райские миры. Я тут ничего пока сказать не могу, могу только добавить, что и Соловьёва значительно изменил и преобразил опыт последующих встреч с нечистью, вернее, не сам он, а та настоящая, подлинная духовная жажда Света, которая приходит к человеку как следствие откровения тьмы. Сама тьма тут ни при чём, ничего хорошего в ней нет. Как всегда, наверняка к её крайней злобе, из неё извлекается добро, из всех её гадостей и мерзостей. Бесы рассчитывают завладеть человеком через страх и ужас, явившись ему. И, наверное, иногда им это удаётся, по грехам несчастного. Но человек свободен и ту самую глубину, которую своим ужасом раскрыли в нём демоны, чтобы до глубины овладеть им, он может использовать, чтобы воззвать к Богу. “Из глубины воззвах к Тебе, Господи!”... Такой зов Бог не может не услышать. Одно из имён Божьих Освободитель. “Где Дух Господень, там свобода”. Тому, кто предаёт себя в Его руки, Бог даёт свободу, даёт тебе тебя самого.
Когда человек сталкивается с бесами, он узнаёт их. Их чудовищные и мерзкие морды не будут для него новостью. Здесь и сейчас люди, мы, живём в этой тьме. Это она сковывает нас, сдавливает горло духу, мертвит душу, даже расслабляет тело, делая его ватным и усталым. На каторге происходит идентификация грубого, наглого, жуткого зла с тем, что происходит на изнанке нашей жизни за этой серостью, обыденщиной, пошлостью будней. “Мы живём насыщенной серятиной”, говорил Александр Мень. Олег Волков, освобождаясь в сталинское время, понимал, что из одной зоны идёт в другую, может быть, ещё более страшную: в лагере хоть можно не кривить душой, не идти на компромиссы с совестью, не лгать. Чувство ужаса несовместимо с повседневностью. Ужас освобождает. Быть может, для того, чтобы поработить ещё страшнее, но в какой-то момент он даёт шанс к подлинному освобождению. Ибо это ужас перед своей жизнью. А тот, кто свободен, неподвластен ужасу, он всегда остаётся спокоен. 27 декабря 1996 года, 19 сентября 2001 года
(Из воспоминаний о Толстом.) При имени Достоевского Лев Николаевич оживился и одушевился каким-то внутренним светом, даже брови сдвинул и крякнул, но сказал мало, отозвался только, что всё то, чем дышал Достоевский, прошло; что с того времени многое передвинулось...
<Есть между ними какая-то сокровенная связь. Не зря Толстой так оживился и даже крякнул. И не зря они были современниками. Но так же не зря и то, что ничего по существу Толстой не сказал, да и вообще сказал мало, как и то, что в жизни они не были знакомы, хотя очень могли познакомиться и даже имели общих близких знакомых, например, Тургенева. Не зря князя Мышкина звали Львом Николаевичем... Но связь эта сокровенна, странная связь. 7 января 1997 года>
По “Запискам из Мёртвого дома” Достоевского. Автор приводит мысль, кажущуюся ему неразрешимой: о неравенстве наказания за одни и те же преступления. Да и преступления-то различны, говорит он. Один убил, загнанный жизнью в угол, защищая свою жизнь и достоинство, а другой от нечего делать, ради наслаждения. А наказание одно. (Но ведь это человеческое наказание...) Да и наказание переживается по-разному. Один, попадая в острог, чахнет, как свечка. А другой дивится, что раньше не знал о таком приятном клубе с такими разудалыми товарищами, смотрит на них с уважением как на высшее общество. Один сам себя казнит и мучается из-за совершённого преступления, а другой всегда весел и “во всём прав”.
А ведь получается, что одно связано с другим: чем тяжелее и бесчеловечнее преступление, тем легче переносится наказание. Человек попадает в своё общество, в среду, гармонирующую с ним. Куда он стремился, туда и попал, при жизни в ад. Как бы ещё при жизни свершается Суд Божий. Во всю последующую жизнь преступник, если не покается, не выйдет из этого общества, а после смерти обретёт “свой” мир вокруг себя. Тот же, чьё человеческое существо в остроге задыхается и вянет, страданиями очищается, крепнет, если только сохраняет веру, как окреп Достоевский. И спасается в итоге. 10 января 1997 года
Дух подвижен, и каждый человек бывает разным. Всё зависит от косности оболочек духа. Страстный человек почти всегда один и тот же, его реакции можно предугадать. В человеке прозрачном простор свободы духа. Вообще, человек это чистая потенция, его индивидуальность форма, сосуд, который может быть заполнен любым содержанием, какое человек свободно восжелает. 15 января 1997 года <Тогда ещё считал себя прозрачным, чудик...>
Наша жизнь это откровение Бога к нам. Непонятное, грозное, пронизанное непостижимым и потрясающим синхронизмом. Жизнь даёт нам надежду и ведёт нас непосредственно к Богообщению. 3 февраля 1997 года
Чем менее влияние осознаваемо, тем оно сильнее. Мы все живём в некоем духе. Существует атмосфера этого мира серая, плоская, будничная, с навязываемой необходимостью и обязательностью, унылая, безрадостная. В ней выступают важные люди с постными лицами, мужчины и женщины, которые с чрезвычайной важностью занимаются своими скучными делами и чувствуют себя в этой атмосфере как рыбы в воде хозяевами жизни, аборигенами. Они питаются тщеславием. В этой атмосфере властвуют общепринятые точки зрения, переходящие плавно в общеобязательные. На этом фоне даже вспышки безумных и разрушительных страстей кажутся каким-то огнём. В этой затхлой среде любой ветер, даже холодный, буйный и злой, ощущается как благо. Вспышки страстей это, например, известные телесериалы, “мыльные оперы”, одурманивающие бедных женщин, положение которых чаще всего просто ужасающе. Оно сходно с положением болотных кикимор. Между тем, каждая из них была призвана стать царицей. Холодный и злой ветер это, например, криминальная хроника или уж прямо какое-то несчастье. Есть ещё и предательские болотные огоньки, зовущие в никуда секты, чёрная философия или поэзия, сверхъестественные псевдочудеса все мы неоднократно в своей жизни подвергаемся их соблазнам, обещающим нам, как будто, избавление от того дьявольского наваждения, в котором мы все живём. И вот, если в человеке просыпается дух, загорается искорка жизни, он начинает самостоятельный поиск и неминуемо, очень быстро, приходит к странным, обескураживающим выводам, пока ещё несовершенным, но уже стоящим, подобно неким вехам, на дороге, ведущей к Истине. Так и возникает ниспровержение авторитетов, критика устоявшихся форм жизни, почитание всеобщих интересов и устремлений за ничто. Отсюда идёт непредсказуемость мнений всякого человека хотя бы с зародышем, с росточком духовной жизни. Вот что живо, что побеждает как старость, так и полуденную скуку духовная жизнь, непредсказуемая, искрящаяся, сказочная, с немыслимыми для непосвящённого надеждами и упованиями, радостью и бодростью. 5 февраля 1997 года
По совести, мы все преступники. На каждом из нас висит что-то тяжёлое и постыдное. В каком-то смысле такова вся наша жизнь. “Каким судом вы судите, таковым и будете судимы.” Мы все нуждаемся в милосердии. И ведь не наказание перерождает человека, оно чаще только ожесточает преступника, если это не случайно сорвавшийся, заблудившийся человек, каким был, например, Достоевский. Врачует только тепло, человек кается, только когда внутренний свет касается его. Покаяние же и есть перерождение. 15 февраля 1997 года
Каждый из нас крайне нуждается в тепле. Я бы хотел, чтобы все и всё до последней степени самозабвения любили меня и чтобы я сам так любил всё и всех. И прикосновение к этой немыслимой гармонии истинной жизни возможно только в молитве. Для неверующего молитва есть погружение в никуда, для верующего это стремление и прикосновение к высшей, подлинной реальности. 25 сентября 2001 года
Не бывает так, чтоб не о чем было писать. С нами что-то происходит, каждую секунду, мы где-то и в чём-то находимся, нас Бог ведёт. Нечего писать только в небытии. И так только может сказать человек, ощущающий себя близко к небытию, т.е. душевно мёртвый, каковы почти все мы. Это проистекает от неверия, от неверия в то, что что-то есть. Отсюда и представление о загробном небытии, ибо душа пребывает в нём сейчас. “Писать нечего” это место, где пребывает душа, и это место, как и дорогу к нему, можно описать, и в этом будет своя правда, своё настоящее зерно. Ум, мысль, осмысление это внутренняя свобода человека, освобождение приходит через осмысление, преодоление неуправляемой стихийности. И ничто так не помогает осмыслению, как писательство. Писать же нужно всегда о том, что сейчас на душе лежит, ведь душа есть, она всегда что-то ощущает, во внутреннем мире живой души (она-то ведь и оживотворяет всё в человеке) нет и не может быть пустоты. 17 февраля 1997 года
Смех это могучая вещь. Он являет какую-то великую и светлую тайну бытия, настолько радостную, что ты уже даже не улыбаешься смеёшься счастливым серебряным смехом. Смех напоминает человеку о рае, который не там, за пределами мира, но уже и здесь, в сердце человека. А свет сближает людей, в нём они братья, в свете естественна проникновенная любовь между людьми. Чем-то подобным объясняется и пьяная дружба, лёгкость общения в лёгком подпитии общение происходит уже несколько в другом пространстве, лучшем, в котором преодолеваются условности косного бытия. 23 февраля 1997 года
В нашей жизни есть много мрачного, и это заставляет нас страдать, и такой может стать даже вся наша жизнь, на некоторое, продолжительное иногда время. Так что опыт ада у нас есть. Нет ничего удивительного в том, что земной ад переходит в ад загробный. Но не абсолютный, хотелось бы верить. 25 февраля 1997 года, 27 сентября 2001 года
(Из книги митрополита Евлогия (Георгиевского) (1868-1948) “Путь моей жизни”.) Главное значение о.Иларион придавал внутренним душевным состояниям и намерениям человека, не формальному исполнению моральных предписаний. Помню, уже после пострига, я сокрушался, что люблю покушать. “А ты покушай да и укори себя”, просто сказал он, тем самым поучая, что слабость в смирении меньшее зло, чем её преодоление в гордыни. Или ещё другое, как будто даже соблазнительное, наставление: “Не будь вельми правдив”, которым он предостерегал меня от увлечения внешней формальной правдой, которая легко переходит в фарисейское законничество.
Комментарий. Первое поучение напоминает мне слова Клайва Льюиса о том, что один человек спасался от гордости тем, что имел непобедимое пристрастие к селёдке с луком... Мне кажется, что всё должно быть естественно, и искушения преодолеваются благодатно, без благодати всё пойдёт в гордыню. Или уныние наступит. А прийдёт благодать ничего не будет тебе слаще её, всякий аппетит отгонит. Даже когда отойдёт она, из любви к ней не будешь вкушать иной сладости. Потому что без любви всё мертво, даже самое благое решение.
О правдивости могу сказать, что в последнее время понял, что что-то нужно уметь замалчивать, иногда хорошо промолчать. Кроме того, ведь плохого нет, природа злого несуществующее. Ельчанинов говорит о нечувствительности Православия к некоторым видам лжи. Не нужно давать простора тёмным силам и разглашать их проявление в других людях, давая повод думать, что человек действительно таков что несуществующее существует. Не всё то, что происходит, правда. 26 февраля 1997 года
Душа другого человека в любви, в свете, в светлом и тёплом мире. А твоя душа в преисподней, где холод и отчуждение. И ты сам не можешь перейти душой из мира в мир. Нужна помощь Божья, благодать. А Бога нужно позвать, нужно покаяться в своей жизненной гордости, не пускавшей Бога в твою душу и потому делавшей её подобной пустыне какого-нибудь Марса унылой, безжизненной и неподвижной. 5 марта 1997 года
Когда я говорил без устали, что мир этот так плох и жизнь эта так невыносима, от людей, претендующих на здоровье духа, я слышал неуважительные, насмешливые отзывы, в которых слышалось осуждение меня. Сейчас я тоже думаю, что трагизма этого нет, что это попытка уклониться от собственной вины. Нужно помириться с Богом и начать доверять Ему, доверять ходу своей жизни, всегда направленному на пользу и на благо тебе. Другое дело, что ты сам мог вызвать необходимость именно этих воспитательных мер, и тогда ты можешь всё исправить, тем самым направя жизнь по другому руслу. 5 марта 1997 года
Отношения глубокого уважения заслуживают все обстоятельства жизни, обстоятельства, которыми окружает нас Бог. Отсюда происходит внимание продавцов к покупателям, высокое качество работы, отсутствие беспокойства и раздражения при нарушении наших планов, умение терпеть и извлекать внутреннюю и всякую пользу из непредвиденных задержек, умение принять и примириться с самыми, казалось бы, неприятными поворотами судьбы, извлечь из них всё то хорошее, зачем они к тебе и пришли и много чего ещё в высшей степени нужного и полезного. 6 марта 1997 года
Уважение к предмету, внимание к нему, смирение перед ним раскрывают тебе глаза на то, что по-другому ты не замечал, да и не заметил бы в нём никогда. Отец Александр Мень любил слова одного горца: “К большой горе нужно уметь подойти”, т.е. без благоговенья к высшему оно не откроется тебе. Но то же и со всем остальным. Без уважения к равному ты не поймёшь его и не услышишь от него никогда того ценного, что он мог бы тебе сказать. И без должного внимания к низшему оно вечно будет мешаться у тебя под ногами, отвлекать, препятствовать, так что ты можешь в конце концов упасть, споткнувшись об него, и расшибить себе нос, а то и сломать шею. Может оказаться, что это и не низшее, может быть, даже и не равное, что своим невниманием ты оскорблял Бога, говорившего с тобой. Итак, “смирение есть открытость перед реальностью” так говорил Бердяев. 7 марта 1997 года
В нашем болоте мы мало знаем людей духовной жизни восходящего потока, мы привыкли общаться с такими же болотными существами, как мы сами, и уж думаем, что все такие. Это не так. Кроме разных болот, есть степи и холмы, леса и горы, моря, пещеры, реки и острова в бескрайних океанах. Там тоже живут люди, и если нам захочется, то мы встретимся с ними. 10 марта 1997 года
Среди священников особенно много особенно хороших людей, ибо этих людей преображает благодать священства и постоянное совершение таинств, соприкосновение с таинственным Божьим действием. Очевидно, какая правда и мощь стоит за Церковью. Справедливо сравнить священников с военными. И те, и другие служат. У них ненормированный рабочий день, отсутствие постоянного дома, готовность ехать когда угодно куда угодно, перерастание работы в жизнь, а в теперешние времена и отсутствие стабильного заработка, негарантируемость заработка. Кроме того, устав, строжайшая дисциплина, иерархия подчинения, братство, общение с людьми и ответственность за их судьбы, и многое другое ещё роднит тех и других. И ведь военные служат своему Отечеству, своей земной Родине (а священники небесной), а вовсе не войне, и именно этим объясняется то хорошее, чем, без всяких сомнений, отличаются военные. Порядок, чистота, ответственность, надёжность. Но есть и разница. Разница между земным и небесным Отечеством. Между прочим, и Церковь ведь Христово воинство. 10 марта 1997 года
Вхождение в Церковь устраняет ощущение одиночества. В моём случае это прямо сопровождалось давно чаемым мною восполнением. Но ведь это всегда так: примирение с Богом влечёт за собою соединение с твоим женственным восполнением, приход возлюбленной, ибо это Он соединяет человека в единое целое, “мужчину и женщину сотворил их”. Но и всегда, входя в Церковь, человек приобщается её соборности, для него актуальным становится местоимение мы. В том-то и дело, что все мы вместе предстоим Богу, мы вообще одно единый Адам, к которому и в которого пришёл Христос, чтобы спасти его. Соборность это существеннейшее качество человеческого бытия, я не может обойтись без ты. Адам заражён грехом, и люди болеют отчуждением друг от друга, это начало смерти, распада. Но пришёл Христос, Который основал здесь Церковь, которая есть Его единое и целостное Тело и которая и должна вылечить Адама. Ощущение человеком своего бытийного одиночества как ни что показывает его отпадение от Церкви или изначальное отчуждение от неё (в рамках этой земной жизни). 11 марта 1997 года
Бодрость одно из основных проявлений духа, так распознаётся действие духа в человеке. “Дух бодр, плоть же немощна”, сказал Христос. “Ни в каких обстоятельствах не терять присутствие духа” значит, не терять бодрости. Дух человеческий связан с Богом и бодрит человека Бог, хотя и не всегда бодрость от Бога. Когда враг отступает от души, душа опрозрачнивается и умиротворяется, тогда перед ней распахиваются бескрайние горизонты, зовущие в путь, призывающие к действию, к творчеству, обещающие полноту и блаженство жизни, тогда душа удостоверяется в реальности, в настоящем, и это становится неиссякаемым источником бодрости. “Бог сотворил мир на радость сынам человеческим” это сокровенная суть нашего бытия. Но возвращается муть, застилается бескрайняя лучезарность неба мрачной стеной туч, снова беспокойство, терзание, тоска... И боишься ада, боишься, что поглотит тебя, и рвёшься к Свету, на простор, лихорадочно и нетерпеливо торопишься получить духовные блага, постичь тайны, утвердиться в свободе реальности... И от недоверия Богу ломается течение излучистой нашей жизни, теряется мир душевный, а с ним и здоровье духовного облика. Всему своё время, вразумит Господь, наставит Дух Святый, откроется подлинная реальность. Только поворачивать нужно сердце навстречу Богу, искать Его, говорить с Ним, слушать Его, чтобы не пришлось тебе в тяжёлых страданиях изживать окостенение своего существа. Слушать нужно зов Божий и, уповая на Бога, бесстрашно идти по этому зову, звучащему в твоём сердце. 18 марта 1997 года
В нашем жизненном пути мы должны доверять своей природе, быть с ней в гармонии, стараться, чтобы всё было естественно и органично. Нужно помнить также, что и дерево вырастает не сразу, рост обычно медленен, но основателен; не следует ему препятствовать, хорошо помогать ему благоприятствующими воздействиями, и ведь сам процесс такого роста, спокойного, тихого, уверенного, есть, по-моему, огромное благо и наслаждение для духа. Но и для Бога нет ничего невозможного, Его нельзя вогнать в рамки и заключить в схемы; от Него можно ждать всего. 18 марта 1997 года
Очевидно, что пока горизонт для человека заграждает видимость самого себя, то, каким он себя знает, человек не свободен. Ибо о себе человек ничего не знает, а то, что он за себя принимает, фикция, предназначенная для того, чтобы подрезать крылья человеческому духу. Поэтому нужно как можно меньше думать о себе, ибо всякая мысль о себе ложь, объективация великой тайны “образ и подобие Бога”. Поэтому мысли о себе приводят к унынию, к мрачным чувствам, ропоту, забвению Бога. Человек не вмещается ни в какое определение, он имеет самое ближайшее и важнейшее отношение ко всему. Так же, как нельзя ничего сказать определённого о Боге, так и о человеке Святые Отцы говорят (во смирение): “Не меряй себя; ничего нет нечего мерить” (ведь гордыня от соизмерения себя с кем-то или с чем-то). И положительно о Боге можно сказать лишь через человеческие категории (как о человеке Божественными): Любовь, Свобода, Жизнь, Путь, Радость... И Истина. А у человека Правда, как личностное проявление Истины. Через человека должен действовать Бог, в этом его предназначение, поэтому свобода человека осуществляется во сверхличностных ощущениях, в состоянии воодушевления, когда прорезается в душу полнота жизни. Мы ничего о себе не знаем, всякая мысль о себе скука, духовная духота и теснота. Мы недостойны своей тайны и можем найти себя только в приобщении и интеграции. А там откроет Господь. 18 марта 1997 года
Учить других дурно, но не помогая другим, не спасёшься сам. Меру надо знать, то делать (смиряться) и другого не оставлять (поддерживать близких людей). Всё должно быть естественно, в порыве души, без мысли о себе. Бывает, что кроме тебя никто не поможет. Не ты будешь помогать тогда, Бог через тебя будет помогать. 19 марта 1997 года
Во сне всё понятно и просто, а проснёшься ничего не поймёшь. Когда пьянеешь, действительность начинает напоминать сон. От этого лёгкость. А во сне нет противоположения внешнего и внутреннего, объекта и субъекта, всё внешнее в тебе. Наверное, потому так ужасны ночные кошмары, когда нет защиты, нет возможности отстраниться от мрачных образов. Но потому также и так светло и проникновенно во сне всё светлое, дружественное. Моя Алесенька как во сне. И это начало потустороннего Царства Божьего и начало Царства Божьего в этом мире, каковым вообще является брак. Алла Александровна Андреева говорила мне, что считает, что вино подарок человеку. Клим Самгин, напившись, жалко и бессильно плакал. Такова была его бедная душа, которой вино давало возможность проявиться наяву. Вино делает так, как будто этот мир уже тот, и мы вступаем в этот, земной мир своими душами. Но души наши нечисты, отсюда всё пьяное непотребство. Что-то в этом роде младенческий лепет, о котором Микушевич говорит, что мы не можем постичь ту бездну смыслов, которую он в себе несёт. Сюда же следует отнести также предсмертный бред. Могут быть слишком широкие и глубокие смыслы, чтобы выразить их в простых словах. Так бывает, когда пытаешься выразить что-то во сне. 25 марта 1997 года
Хорошо бы уберечь свою свободу, то хорошее, что во мне было и что я всегда считал своей личностью, имеющей свою духовную предысторию, сердце, совесть, сокровенные ниточки симпатий, упований, стремлений. Я никогда не был довольным собою, самоуспокоенным, но чему-то в себе я всегда верил и верю сейчас. Должна быть преемственность хорошего, не нужно ломать своё живое и трепетное сердце, река жизни должна органично перетечь в новое, более широкое и глубокое русло, наполнившись в нём новыми водами, обретя новые берега. Но чтобы понять всё это, нужно, наверное, в какой-то момент зависнуть в воздухе, отдав себя Богу и уповая только на Него. Но ведь Он ведёт тебя всё время, перерыва нет, так что и преемственность эта, как и скажет Он тебе в этот момент, от Него. 1 апреля 1997 года (Только ты сам должен услышать это от Него.)
Неверие делает человека беззащитным перед дьявольскими наваждениями: разрушительными сомнениями, неверием в человека, в его добрую волю, подмечанием и зацикливанием на недобром, угнетающем, ниспровергающем. 4 апреля 1997 года (о Горьком)
Женскую ограниченность нужно суметь, сумев заслужить доверие к себе, восполнить началом своей мужской свободы. Ты должен суметь стать поддержкой и опорой для этого слабенького создания, твоей жены, и тогда она отогреет твоё сердце, станет твоей душенькой, принесёт тепло и полноту в твою жизнь. 6 апреля 1997 года
Горький очень неприятен. Издёрганный весь, ничему не доверяет, всё плохого ищет. Ещё Короленко ему в ранней его молодости говорил, чтобы он не увлекался недостатками. “Обращайте больше внимания на достоинства! Подсчёт недостатков увлекает всех нас это очень простое и небезвыгодное дело для каждого. Но <...> человек прежде всего должен быть гуманным человеком. Необходима справедливость!” Но, кажется, Горький не излечился от этой болезни до конца своей жизни. Когда он хотел кого-то похвалить или даже прославить, то получалось бледно и неубедительно как с Чеховым или с Лениным. Убедительно симпатичны у Горького Толстой и Короленко, но, чувствуется, только за счёт самих себя и того, что Горький сумел не исказить их облика. (Короленко как маленький Толстой: здоровый, крепкий, добрый, спокойный человек, гораздо более ограниченный, чем Толстой.) Хорошо и убедительно Горький очернял, заронял семена подозрения и сомнения. Он был очень чувствителен ко всему тёмному, скрытому, некрасивому. И псевдоним-то у него, скорее всего, обозначает что-то типа “певца горькой правды жизни”, то есть того неприглядного, что он за эту правду принимал. Но Горький это фигура трагическая. Вот пара типичных его характеристик: “самовлюблённый и чахоточный”; “это было бесцветное, неумное существо с наклонностью к истерии и болезненной любовью ко лжи”. Но наряду с этим он пишет: “Радость о человеке её так редко испытывают люди, а ведь это величайшая радость на земле”. Это именно отравленный, травмированный злом человек. Ведь он даже с Иоанном Кронштадтским встречался: пробрался с помощью привратника в монастырский сад, где отдыхал о. Иоанн, фактически принудил его к беседе. Горький хотел знать, что думает святой о происхождении зла (тоже знаменательная для Горького тема для беседы с великим праведником, хотя вряд ли Горький его за такового почитал и вообще, вряд ли он верил в существование таких людей и знал, что это такое). Алексей Максимович очень увлёкся изложением собственных взглядов и не заметил, как отец Иоанн закрыл перед ним калитку сада. Умер Горький в 68 лет. Когда ему было 42, он написал: “Я очень внимательно присматривался к Толстому, потому что искал, до сей поры ищу и по смерть буду искать человека живой, действительной веры”. Допускал он и такие замечания: “Все русские проповедники, за исключением Аввакума и, может быть, Тихона Задонского, люди холодные, ибо верою живой и действенной не обладали”. Пусть он не прав (неизвестно, попали ли вообще в сферу его рассмотрения хотя бы Сергий Радонежский и Серафим Саровский), но какое-то понятие о “вере живой и действенной” у Горького было. Горький был очень гордый человек. Однажды он обиделся на Короленко, когда тот, задумавшись, на просьбу Горького одолжить денег отреагировал тем, что протянул деньги молча, стоя спиной к нему. А занимать деньги Горькому было очень трудно. Чего стоят одни его слова: “Человек это звучит гордо!” Из-за такой своей установки Горький многого мог не замечать. Вот его отзыв об Иоанне Кронштадтском: “Человек искренно верующий, как веруют иные, немудрые, сельские попики хорошего, честного сердца. Мне кажется, он испуган своей популярностью, тяжела она ему, не по плечу. Чувствуется в нём что-то случайное, и как будто он действует не по своей воле. Всё время спрашивает Бога своего: так ли, Господи? и всегда боится: не так!” При всей психологической глубине этих слов, за ними ощущается всё та же злость и самомнительность этого человека. Перед глазами у него как будто пелена. Слова его о святом выдают его с головой. Нельзя было не ощутить доброту и благость святого, находясь с ним рядом, но это и делает его беззащитным в глазах гордости. Все слова Горького об Иоанне Кронштадтском могут быть верными, но они совершенно извращены, так что превращаются в ложь и кощунство. Без благоговения ничто высшее не открывается. Это только дьявол насилует души, Господь же и во святых своих стучится в сердца. Гордость всегда будет созерцать только самое себя, а потом прийдёт и насильник... Но, повторю, Горький человек трагической духовной судьбы, об этом свидетельствует и позднейшее его произведение “Жизнь Клима Самгина”, и личная его судьба при Сталине (вот он, насильник!), и сама внешность его на склоне дней. 6 апреля 1997 года
Как это было бы скучно, если эта моя несчастная и несовершенная, ограниченная душа имела бы прямое и непосредственное отношение к Божеству. Я каждую ночь засыпаю, ухожу неизвестно куда; я ничего о себе не знаю; я бываю в забвении и забытьи, лишь иногда я чувствую прояснение и приближение самого себя к чему-то истинному и подлинному, что есть во мне или стоит за мной. Кроме того, бывало, что меня охватывало нечто такое, что я вдруг смутно начинал понимать, что Я нечто, некто совсем другой, нежели тот, за кого я привык себя считать, даже и углублённо созерцая и познавая себя. Здесь на земле я тень самого себя. Не мне судить о моей степени родства с Богом.
“Я есть часть Бога” это очень унылое утверждение и вытекающий из него самоавторитет очень уныл. Если здесь, в этой жизни, нет авторитета выше меня самого и моих собственных состояний, то дела обстоят совсем скверно. 8 апреля 1997 года
И опять же о себе лучше поменьше думать. Для нас на земле главный ответ на вопрос “кто я?” звучит в молитве перед причастием: “Верую, Господи, и исповедую, яко ты еси Христос, Сын Бога живаго, пришедый в мир грешных спасти, от нихже первый есмь аз”. Сие скорбное бытие в первую очередь представлено самим мною. В другом бытии и я буду другим. А сейчас все усилия следует сосредоточить на спасении. Сначала спасение, и уже потом всё остальное, всё прочее, все разговоры, мечтания и тайны. Спасись от ада, зияющего пожрать тебя и мы поговорим. Тогда-то всё только и начнётся. 7 октября 2001 года
В разуме, данном человеку Богом, нет ничего Богу противного. Мысль есть зло, когда она нарушает тишину созерцания, когда ты примешиваешь её к внутренней молитве, заостряешься на ней в то время, как Сам Бог посетил тебя. Разум есть зло, когда занимает неподобающее ему место высшего судьи, ставится выше веры. Но самой вере разум с присущим ему размышлением не противоречит и должен уметь веру подтвердить. Вера должна осмысляться разумом, так она уясняется, утверждается и укрепляется. Русское слово “вера” родственно латинскому “verus” “истинный” и немецкому “wahr” “верный”. Настоящая вера коренится в самой Истине. Бывает так, что разум бессилен перед верой, не может её вместить. На каком-то этапе духовного пути разум не может вместить и идею бессмертия души, но проснувшаяся душа властно требует веры в бессмертие, а разумное объяснение приходит уже потом... 8 апреля 1997 года
Сказка и вообще сказочность это выход из обыденщины, из духа серой скучной повседневности, которая внутри себя уныла и абсурдна. Сказка осмысленна, она романтична, даже страшная сказка всегда показывает и свет, указывает на него. И в сказке всегда счастливый конец, не возвращающий нас в обыденность, а приводящий к полноте жизни. Разные, конечно, есть сказки, но настоящие такие. Чем ближе настоящая сказка, тем ближе апофеоз света. Но ведь жизнь наша и есть сказка, большей частью страшная и тёмная, но сказка жизни больше разных тёмных углов, а Главный Сказочник в тайной дружбе с героями своих сказок. Сказочные люди причастны к духовной свободе, которая есть дар Божий. Сказка это реальность, правда. 9 апреля 1997 года
Нужно верить в человека, в его совесть и его добрую волю. Тень человека паразитирует на самом человеке, её проявления оттесняют самого человека в страшную непроявленность, наступает мучительный паралич. 9 апреля 1997 года
Трудно всё время сосредотачиваться и напрягать свой дух, не зная отдыха. А надо. 9 апреля 1997 года, 9 октября 2001 года
Благодать это когда Солнце в зените и никакой тени нет, даже если сам ты не прозрачен. В благодати всё легко и всё благое и хорошее в тебе органично, вне благодати всякое доброе усилие сопровождается усилением гордыни, это приводит человека к унынию и подспудному цинизму. Тень растёт. 10 апреля 1997 года
На лестнице зла цинизм ступень не последняя. А ведь мы всё время имеем дело с последними ступенями. Эти последние ступени в равнодушии к вопросам высшего порядка, в жизни совершенно вне этого контекста. Это начало адской бездны, срыв в которую может последовать в любую минуту среди пошлости и скуки обыденности. Дальше уже только одержимость, ожесточение, демонизация. 11 апреля 1997 года
Страшные призраки (мысли и чувства) это стражи мира сего, стерегущие дурное забытье. Кто не убоится их пробудится и сможет начать искать путь, ведущий к свободе. 11 апреля 1997 года, 9 октября 2001 года
У меня есть большое внешнее сходство с Горьким, особенно это видно в сравнении его и меня в молодости, ещё без всякой растительности на лице. И внутренне есть у нас близость натуры. Фильм “Жизнь Клима Самгина” был моим первым духовным потрясением (в 13 лет) и грозным предупреждением перед началом (в 14 лет) моего духовного пути: в Климе Самгине я узнал себя. 11 апреля 1997 года
(Горький на смерть Толстого.) Минут пять, м.б., я чувствовал себя как-то неопределённо что ж? Неизбежное свершилось, да. А потом заревел. Заперся у себя в комнате и неутешно плакал весь день. Никогда в жизни моей не чувствовал себя так осиротело, как в этот день, никогда не ощущал такой едкой тоски о человеке. (Из письма к жене.)
Так можно убиваться лишь о потере того, что было внутри тебя. Может быть, это был тот кусочек веры, который был для Горького в Толстом... Веры пусть смутной, непонятно какой, но всё же связывающей с чем-то вне этого мира, освобождающей душу от гнёта тупой и затхлой атмосферы мира сего атмосферы абсурда тупости, беззащитности перед множеством страхов и бездн, и неверия. И как страшно это неверие, убивающее в тебе живого человека вместе с его смертью, когда веришь, что смерть ближнего конец, совсем и навсегда.
А вот что писал Горький через 13 лет, после смерти Ленина, написав о нём воспоминания: “Писал и обливался слезами. Так я не горевал даже о Толстом”. Очевидна эволюция Горького. В силу многих, доминирующих сторон своей натуры Горький был как бы прельщён революционерами с их ориентацией на этот мир, с их энергией и силой ненависти. Никогда бы Толстой, хорошо понимавший, что ненависть и насилие не породят ничего принципиально отличного от себя, никогда бы он не благословил Горького на это. Отпал Алексей Максимович от, в некоем роде, священной писательской нашей традиции. “Последний, кто нёс эстафету || И выронил факел из рук”.
Но в самом Толстом было нечто такое, что, может быть, он не смог в себе преодолеть и что могло в чём-то санкционировать такой вот уклон Горького. Недаром Ленин, при всех оговорках, любил Толстого и назвал его “зеркалом революции”. Недаром также в статье Горького о Ленине чуть ли не единственный писатель, который в ней фигурирует, к которому Ленин тянется (безуспешно из-за наличия более важных дел), чтобы “перечитать сцену охоты” это Толстой. Горький как будто хочет показать этим непротиворечивость, преемственность двух разных этапов своего жизненного пути. И всё-таки была в Толстом эта слабина, позволившая таким людям, как Горький и даже Ленин в чём-то опираться на него.
Показателен в этом отношении один разговор Толстого с Горьким. Толстой рассказывает, как видел пьяную бабу, лежащую в грязной луже и не могущую встать. Всё отвратительное зрелище через мастерство, талант Толстого-рассказчика, который сам содрогается от омерзения и ужаса, предстаёт перед нами, как на ладони. А рядом с женщиной сидит светленький плачущий мальчик, зовущий свою маму домой. Толстой замолчал, а потом “беспокойно, почти шёпотом” сказал: “Да, да, ужас! Вы много видели пьяных женщин? Много, ах, Боже мой! вспоминает Толстой о Боге. Вы не пишите об этом, не нужно!” выходит у него из этой глубины. “Почему?” немедленно реагирует Горький, видимо задетый за живое. Толстой заглянул Горькому в глаза (вот таинственный момент!) и улыбаясь, повторил: “Почему?” Вот Толстой перед выбором: живое чувство его живого сердца, повелевающее не служить гадостям, обращая на них внимание других, и то, что он увидел в глазах Горького. Человек так устроен: он гнушается скверной, мерзостью, ему хочется отвернуться от тьмы, не видеть её. И правильно. Ведь её нет, это небытие, оно не существует, это обман, иллюзия, ложь диавола, отца лжи. Но, чтобы отвернуться, нужна вера, вера в реального и благого Бога, вера в Сущего Бога и в Его Славу Свет. Толстой к этой, живой и действенной вере не пришёл, и Горький нашёл, на что опереться в нём, чтобы говорить о гадостях. (А там недалеко и просто гадости начать говорить.) Толстой “раздумчиво и медленно сказал:
Не знаю. Это я так... <сам до конца не понимает, очень ощущается здесь его беспомощность> стыдно писать о гадостях. <Ведь этого вполне достаточно, если вера есть. Зачем принуждать себя писать о гадостях, преодолевая себя, свой стыд, голос глубокого сердца?> Ну а почему не писать? <Это он уже спрашивает у своего разума, которому он больше доверяет.> Нет, нужно писать всё, обо всём... <То есть, существует это всё, всё это существует.>
На глазах у него показались слёзы. <Больно Толстому, что о всякой мерзости нужно писать, потому что она есть в жизни, а значит, как ему кажется, есть вообще.> Он вытер их и всё улыбаясь <мне кажется, что это детская, чистая, сердечная улыбка беспомощности (детская не потому, что встречается у детей), та улыбка, которой князь Мышкин отреагировал на пощёчину Гани, та улыбка, которая была у старика-странника Макара Долгорукого, когда Лиза Версилова потребовала, чтобы он встал, а его не держали ноги. Совершается насилие над душой старика-Толстого.> посмотрел на платок, а слёзы снова текут по морщинам. <Как будто сам не понимает, что с ним происходит.>
Плачу, сказал он. Я старик <“у меня душа размягчилась”>, у меня к сердцу подкатывает, когда я вспоминаю что-нибудь ужасное. <Это в нём Бог плачет, сораспятый со всеми страждущими. Но Бог воскресает потом, умерев. А Толстой не знает этой радости Воскресения. Недаром Соловьёв считал, что основной момент непонимания у Толстого это воскресение Христа. Толстой сораспялся со всеми, как сама Россия, он сострадает, но света дать не может, нет в нём Воскресения. Может быть, потому, что сораспявшись, он не умирает, как умирает Бог. Умереть сам для себя, забыть о себе, сойти во ад, и оттуда со Христом и во Христе, т.е. с помощью Самого Бога, вывести страдальцев и воскреснуть, открыв двери Воскресения, врата победы и небесной радости, и другим. Нет в Толстом этой победы. Приобщившись Богу своим любящим и сострадающим сердцем, он не приобщился к Нему своей свободой, не забыл о себе, не отрёкся от своей гордыни и не отдался Ему. Посему не открылись Толстому главные духовные тайны. Если б начал он смиренно искать в Церкви, где Бог есть и где тайны открываются, если б в гордыне не оттолкнулся от церковной коросты и казёнщины, если б смог тихим сердцем узреть за коростой свет, если б пошёл навстречу тому зову, который исходит из глубины Церкви...> И, легонько толкая меня локтем: Вот и вы, проживёте жизнь, а всё останется, как было <т.е. со всеми самыми разнообразными гадостями и мерзостями, а для неверующего эта жизнь единственное, что реально существует>, тогда и вы заплачете, да ещё хуже меня <потому что у Горького совсем никакой веры нет>, - “ручьистее”, говорят бабы... А писать всё надо, обо всём <это толстовская честность победила голос сердца, да и не могло быть иначе, и если бы Толстой настоял на том, чтобы не писать, то погрешил бы против честности, против своей правды, а правда эта в том, что неверующий человек беззащитен перед злом мира и так или иначе вынужден служить ему>, иначе светленький мальчик обидится, упрекнёт - неправда, не вся правда, скажет. Он - строгий к правде!”
Вот где человеческая правда становится неправдой, противореча Правде Божией, Истине. Мальчик этот, конечно, - судья, но больший судья - Бог, имеющий власть спасти этого мальчика.
После Толстой “вдруг встряхнулся весь”, как бы сбрасывая наваждение, “и добрым голосом предложил:
- Ну, расскажите что-нибудь, вы хорошо рассказываете. Что-нибудь про маленького, про себя. Не верится, что вы тоже были маленьким, такой вы странный. Как будто и родились взрослым. <Толстой старше Горького на 40 лет.> В мыслях у вас много детского, незрелого, - а знаете вы о жизни довольно много; больше не надо. Ну, рассказывайте...
И удобно прилёг под сосной, на её обнажённых корнях, наблюдая, как муравьишки суетятся и возятся в серой хвое.”
Толстой вернулся к себе, в свой мир, с детством, сосной и “муравьишками”, а вот сам Горький, наверное, запомнил это “благословение” Толстого показывать “всё”, всю “горькую правду жизни”. Наверное, частенько потом вспоминал...
Имя Горького связано с Толстым, они ассоциируются друг с другом. Вот что сказал Толстой Горькому после их первой встречи, как пишет об этом сам Горький. “Провожая, он обнял меня, поцеловал и сказал: Вы - настоящий мужик! Вам будет трудно среди писателей, но вы ничего не бойтесь, говорите всегда так, как чувствуете, выйдет грубо - ничего! Умные люди поймут.” Такое вот опять “благословение”. Прямо как Белинский Достоевскому.
А вот кто связан с Достоевским, кто стал преемником его, продолжателем его дела, кто ассоциируется с ним? Соловьёв (который совершенно разошёлся с Толстым), Розанов, Бердяев, Булгаков... Для каждого из них Достоевский свой, у каждого, как правило, - целая работа о Достоевском (“Три речи в память Достоевского” у Соловьёва, “О великом инквизиторе” Розанова, “Миросозерцание Достоевского” у Бердяева, “Венец терновый” у Булгакова). А Толстой? Кто пошёл от него, кто рядом с ним? Чехов и Бунин (эти лучшие, особенно Чехов, но грустные, унывающие, вера у них слаба хоть и есть, но надрывная, еле слышная, может быть, ещё меньшая, чем у Толстого), затем Куприн, Андреев и отпавший Горький. А уж о Горьком и говорить не приходится, за ним - маленькие и незапоминающиеся, неверующие, наводящие тоску Фадеев, Каверин, Асеев, кажется, Твардовский... Есть чувство, что в ветви Толстого - гнилинка, закупорка соков, что-то не то. Сам-то Толстой - от Некрасова и Тургенева, но, конечно, совсем сам по себе, как некий центр. Но центром он быть не должен, не солнце это нашей культуры. И интегрируем он в нашу православную светлую культуру только ценой развенчания, потери своей царственности и присущей ему самодовлеющности. Хотя, может быть, он и призван был стать царём. 13-14 апреля 1997 года
Ничего не кончается... 15 апреля 1997 года
Не терпящий лжи не терпит отца лжи. 15 апреля 1997 года
Если с женщиной ты не в ладах, то до самой смерти ничто не спасёт тебя от них. Это конфликт в тебе самом: женственность в тебе, ты и она единое целое, разорванное грехом, этим земным бытием. 15 апреля 1997 года
Кто не хочет служить Правде Божией, кто безжалостен к её нежным и слабым расточкам в этом мире, кто, как чужой, топчет их, черня и без того очернённое, больное творение Божие, тот начинает служить “своему злому богу”, “богу-уроду”, сатане. 18 апреля 1997 года
По поводу неприятия Толстым стихотворной формы. То, что он говорит о связанности размером, ритмом и рифмой и об унижении великого дара слова совершенно справедливо для всего того, что безболезненно может быть выражено прозой и что порождает только безблагодатные стихи с подогнанными словами и рифмами, в которых встречаются слова, не несущие прямой смысловой нагрузки автора, слова-компромиссы, то есть лжинки. Но настоящее стихотворение это как чудо, оно имеет чудесную природу. Это живая плоть живого, сказочного, волшебного чувства, т.е. некоего духа. И это чувство так сильно, что оно преодолевает косность языка и гармонично воплощается в этой красивой, не от мира сего форме, и любая другая, менее красивая форма была бы унижением этого чувства, его профанацией. В стихотворении поэт сочетается с тем, что его вдохновляет, к чему он стремится, что он любит, обязательно любит. Это нечто бесплотно, даже если и открывается через плоть, и стихотворение его воплощает, пусть опосредованно, через тебя. Стихотворение - это живое дитя, которое ты в муках рождаешь, а зачинает его та поэтическая реальность, которая тебя на него вдохновила. Вот что такое настоящее стихотворение. И дело это опасное. Чтобы оно не повредило душе, нужно уметь различать духов, да не соединишься ты с духом нечистым. Тот же Блок много пострадал от этого. И не только он. Потому-то он и говорит, что пахать лучше, чем писать эти недостойные, сомнительные стихи. И всё же настоящая поэзия это высокое, благородное и благотворное дело, связывающее людей с Царством Божиим, которое только и соединяет нас всех. 27 апреля 1997 года, Светлое Христово Воскресение
Конечно, все те мрачные и сверхугнетающие чувства, связанные со смертью, это наваждение. Но ведь и жизнь, обесценивающаяся вместе со смертью, - также мираж, зыбь, небытие. Для такой жизни и свойственен ужас смерти. Отчасти, должно быть, за ним стоят те сферы небытия (ада), куда такая жизнь плавно переливается. Ибо как ещё может продолжиться чёрная, пустая и бесцельная, не имеющая достойной цели жизнь? С другой же стороны, ужас смерти - страж дурной жизни. Как только человек задумывается о чём-то более глубоком, чем обыкновенная житейская суета, он натыкается на этот ужас, на этого стража небытия. И думает, что уж лучше вернуться обратно и жить как жил - “как живётся”, - чем иметь дело с такой тьмой. Но дело в том, что тьма эта есть подкладка его жизни, истинная её сущность. Или, лучше сказать, подлинная. Во тьме нет ничего истинного. Жуткие ощущения обыкновенного (по нашим временам) человека, связанные со смертью, - это самое яркое, самое разительное, неприкрытое проявление тех сил, которые держат его в тёмной и пустой жизни стоят за ней и удерживают. Здесь человек встречается с ними лицом к лицу. И выходит этот страж мрака из тьмы на глаза человеку потому, что здесь выход из небытия; этот выход в том, что человек называет смертью. Размышления о смерти, созерцание этого ухода в иное, переоценка собственной жизни в свете неизбежного конца - всё это может освободить человека из мрачного плена сатанинского морочения. Поэтому и выходит из мрака этот мрачный страж. Не убоится человек, победит в нём любовь к правде - всё изменится, изменится жизнь. А верующий человек не знает ужаса смерти, он уже вне этого мрачного пространства. Вера открывает жизнь, в которой нет смерти.
Но потом ещё нужно войти в благодатное пространство действия Святого Духа, чтобы благодать оживотворила тебя, избавила от уныния, тяжести, всё тех же адовых ощущений. Для этого нужно победить гордость, это “псевдо-я”, чтобы у души раскрылись глаза и уши и она увидела и поняла всё как есть. Тогда любовь к правде выведет человека к Церкви, где и подастся ему спасительная сила - благодать Святаго Духа. 15 июня 1997 года, день Святой Троицы, Пятидесятница
Это только начало, слабое начало, первые блёстки. Но пока мы здесь, на земле, всё ещё только будет начинаться. А продолжение в Царствии Божьем, где все мы с вами и встретимся, те, кто теперь живые и отшедшие. И, как обещал нам Христос, у нас уже не будет вопросов. И радость наша будет совершенна. И никто не отнимет её у нас. “Наступит момент, - сказал как-то наш Батюшка, - и всё внешнее уйдёт, а душа пойдёт к Богу”. Этим моментом я и живу. ††† 16 июня 1997 года, день Святаго Духа
фото 1996г
Приобрести книгу можно здесь https:// ridero.ru/ books/ zapiski_novoobrashennogo/