Пробираюсь в твою голову, а там вечно перегоревшая лампочка. Ты как в заключении, в темнице. Вонючее сырое подземелье. Свечи плохо разгоняют густой, почти осязаемый мрак. Он навис сверху, а внизу, на каменном полу сидишь ты, фосфоресцируешь белизной, как человеческий череп с зелеными впадинами глаз. Мокрое подземелье твоего сознания. И вызволить оттуда тебя никто никогда не может, разве что на площадь, где рубят головы. Но от тебя осталась одна голова и еще кое-что. Твои мужские достоинства меня не интересуют. Меня интересуют твои человеческие недостатки. Небезразличен ты мне. Но я не из сострадания, и не по слабости воли здесь. Не печалься, Аста Маняна, ко мне даже из сострадания никто не приходит. Хотя вчера мне показалось, что… Знаешь, что я ему написала? В боковом поле моего зрения распускаются гнусные цветы, вроде астр. Я сияю. Правда, красиво?
Посижу с тобой. Ты любишь описание гардеробов. Я в темно синем платье в белый горох, в просторном длиннополом пиджаке и с сумочкой Шанель, красного цвета, через плечо, на тонкой золотой цепочке. Волосы убраны в гульку. Хорошо, так уж и быть, распущу для тебя. Ты бледен, как смерть, а я придаю твоим щекам фруктовый оттенок.
Что за тон? Повеселее хотела…
Хотела поблагодарить тебя, но не за пятьсот стихотворений, а за рекомендацию просмотра сериала «Игры Престолов»! Маньяна, я закончила первый сезон. Теперь я знаю кто такая Санса Старк, и тот карлик, Питер Динклэйдж – бесподобный актер! Сидеть и ждать его появления на экране.
Послушай, мой немой корреспондент. Ты должен понять, что обманывать нельзя. И играть с чувствами других людей нельзя. Пользоваться тем, что кто-то малокомпетентен, и не способен прочесть «маленький шрифт» подстрочного замечания, сноски, тайный шифр крипто, в силу когнитивной близорукости – нельзя. Можно и нужно иметь тройное дно, но не играть с людьми. Милый мой, против шерсти причесанный ветром лес – раскуроченная кора деревьев, мохнатая зелень хвои, три волосинки на лысине. В сосновом бору бороды заикаются кузнечики. Шумят сосны, снег на земле, в нем чернеют проплешины... Подумать только, когда-то я писала с тебя Аполлона. Послушай… Твоя мимикрия под пейзаж инобытия не работает. Ты блистательный поэт, но работа поэтов нести в мир любовь, красоту и справедливость правды.
Ты всегда будешь в моем сердце. Мой старший брат. Любимый брат. Февральские практики без заголовков. Ты знаешь, что я единственная кто помнит, что в них написано? Мало кто знает, что вчерашние стихи: «Привет из Сталинграда-на-Дону» и «Мой батя повторял» – перепевы ранних «Привет» и «Диванный истребитель». Но это ничего не меняет, Маньяна… Сходство важно, не только когда вынимаешь из спального комода два носка. Еще важно родство взглядов. А тебе моя рука всегда будет холодна. Безликая рука. Как на указательном столбе. Поглажу по твоей белобрысине.
Какую услугу ты ему оказал. Любовь должна быть со страхом потери. С немного трясущимися коленями. Я не перестаю трястись…
Маньяна, Маньяна… Еще хотела написать, что твоя страсть не анималистичная, а зоологическая. Медвежий тип. Ты хочешь, чтобы я написала о том, как ты будешь мной обладать. Пять стихий. Но этого не произойдет.
Тебе я напишу так…
Давай ты войдешь в меня?..
(Ты обнадеженно приподнялся)
Войдешь и... пройдешь насквозь, как призрак?
(Осунулся, помрачнел)
Не смотри на меня так траурно! У меня не двоится в глазах. Только один.
Я тоже в заточении, с той разницей, что в моей темнице пробито окно. А за ним голубое небо. Персиковое дерево, и развеваются на ветру детские рубашки.
Кому придет в голову
проверить, что охранник
в сохранности