1
Неба яичница
за окном.
Сквозь раму
даром
бьёт по сонным глазницам
желтым
тонким
кнутом
простывший
луч.
От удара
пружинкой
вскочил с одеяла куч
Спичечный человек.
Сморщилась пеной густая простынка.
Обугленная голова,
как автомата чек,
в посеребренный овал
высовывала язык:
– Остынь-ка!
Крича,
простучал
глазной тик.
Накрывшись коробом вещей,
спичечный шмыгнул за порог.
Варёный слог
тухлых идей
томился в ужом
скрученных извилинах.
И вбок,
и вперед
мысли ножом
вылитых попросту лет
терзали мозга винный бачок:
– Ах!
Уйдёт!
Доставай пистолет!
Желтый жар в облаках
кипятил погони котёл.
2
У лица
его
изюмом
морщились лоб и глаза.
Улица
его
извилин,
топча ногами виски,
громко кричала:
– Вылезай! Вылезай! Вылеза-а...
Неожиданно
в обугленной голове
стук.
Ожи'л давно
неслышимый веками звук.
Тук-тук-тук!
– Войдите!
Взяв под плечи,
волочат мешком мыслю.
– Беглянку поймали! –
Ртом,
полным слюн,
прокричал набухшею почкой нерв.
– Сожгите том
обесточенных лун!
Бросьте в прозренья костёр!
Потащил беглянку красный червь.
Рвал её и метал,
руки стёр
до крови.
Мозга ржавый металл
кричал ей вслед:
– Гори! Гори! Гори!
Вспыхнул пожар головной!
Грозный
вьётся острой волной.
3
Пылая
от бесконечных самобитв,
Спичечный человек
словом жёг небо:
– Ты,
взгромождённый,
толстый от молитв
на троне,
громом рождённым,
слизью поплыл.
Ты,
в райский лифт обрезав тросы,
как мальчишка, сбивший палкой улей,
пытаешься отбиться от святых,
но людские
исцеловали осы.
Что,
палка – не помощник?
Возьми свящённых пулей!
Ты,
чьи измусоленные,
мятые
портки
свесились с высоты,
закрывая родникового космоса вид.
Отзовись же,
треклятый!
Желтощёкий испуганно треснул.
Убит!
Эшафотом звенели в небе три клятвы.
4
Небеса
от грохота
плюются ярким отвращением.
Шум и гам
громкого хохота
от вращения пьяных нот
доносят рой безмузыких гамм.
Старый ветер
с ляпу
веником древ землю вымел.
Поправив сырую шляпу,
заругался:
– Снова пьянь у крестолобова!
Всю жизнь мне выел!
Ветхой книгой скосилась дырявая крыша.
Пол прогнил.
Игры,
пляски,
смердящее пойло,
грязь.
Под столами круглявые мыши,
а из бочек
в стаканы мутные
впадает бардовый Нил.
Тут
с лицом рака
получил по морде худощавый ангел.
Встрепенулись все!
В божественном трактире драка!
Жирные,
потные
тучи
кулачищами режут вонь,
ангела бьют!
Жадные
поштучно
не лезут –
толпой!
Вон,
уже бросают стулья!
В щепках божий приют!
Схватив правосудия нож,
избитый ангел нанес удар.
Свалился один из туч.
Клеймо
на клинке
закрывала кровь.
Виднелось: "ДАР БОЖ**".
Толстяк лежит обездвиженный.
лужею
льётся крови' серый пол.
И движется выжженный,
неба ясную куртку расстёгивая,
серокол.
5
Вдруг
заскрипели суставами дряхлые доски.
Под ними
последний,
пища,
раздавился безногий блох.
Слоном,
пузо выпячив,
катился по лестнице
Фантасмагорских Бутафорович Бох.
Рваные,
пожелтевшие от жирущих пятен тряпки
балахонно
бежали с его телеса.
А через сквозные тапки,
как из будок,
лёжа выглядывали
два нестриженых
толстых пса.
Обвисшая кожной гармошкой,
опухшая рожища
пялилась тупо,
выпучив глазки копеечкой.
Выползают слова
изо рта,
как мухи из трупика,
и вьётся
язык языкастый
жёлтою змеечкой.
– Довольно!
Вскричал обезумевши
пепельным,
прокуренным рупором.
– Я что для вас
мебельный?!
Шагая
через лежащую тучу,
взял за рубашку
по-куриному глупого
ангела.
– Снова устроили тут?!
– Помилуй, Бох!
Я пропил крылья!
Продал нимб!
Завопили тучи:
– Эдакий шут!
– Я расправился с ним б!
– Тише!
Придержите рылья!
Отвечал возвышенно пьяник.
– Да что ты можешь?!
Рая не прыгнешь выше!
Давече
твой сладолживый пряник
превратился в огненный кнут!
Ну, какой же ты Бох?
Вон,
даже аисты,
пенку клювом снимая,
в пелёнки ржут!
– Эй, бох!
Крикнул кто-то,
разродясь за столиком.
– Ближе подойди!
Не убью!
Бояться нечего!
Затопал толстый
маршем
виноватейшего алкоголика,
И в пути разливалась
святопьяная
речь его.
– Здравствуй!
Ребятнёй
запрыгал голос.
– Кто ты?
Тянув голубиную шею,
дивился Бох.
Белой костяшкой
крутя глянцечёрный волос,
отвечала безглазая:
– Вижу,
совсем уже плох!
Старых не узнаешь друзей?
Вспомни,
а ведь мы же
с тобой
когда-то
из мира
подняли Колизей!
Вспомни,
как душами
люда стоглавого
заполняли небес решето,
вспомни,
как гибель во благо
кидали на тех
и на это!
Помни
главное самое
наше то,
что гранитом
расправились с даром поэта!
Слышал,
снизу
просит тебя
задавала вопросов тысячный Гёт,
жребья жизни
надкусная спичка?
А как надрывается,
речи гнусавые
зачем-то жжёт
эдакая
бессмысленная невеличка!
Что ж ты,
Хоспади,
вбился столбом?
Или глазами забегал
пред человечишко?
Разберись пади!
И волко;м
вцепись
в святотатства овечишку!
6
Загвоздённую
подвала крышку открыв,
выпал толстяк
грохотом сотни громадных столов.
И спичный
внадрыв
в него словами плевался:
– Кто я таков?
Точка
на бумажке дня?
Свет
в конце толпы тоннеля?
Скажи,
достоин я
узреть великих?
Мне к ним
клопом
в таланта б сесть шинели!
И ящиком,
коробкой,
письмецом без угла
свернуться в остатки,
их
разложить
по квадратной тёплой земле.
Знать лишь,
что мятая майка,
кружка
и даже
в дырах перчатки
хоть пыль
соберут обо мне.
Слышишь?
Дай
ответов дождя!
Глаза
в солнца тени
не видят жизни компа'с!
Бох,
в туч перекрёсток входя,
молитвой шептал:
– In vino' verita's!;
Умер дождь,
и убил его Бох.
И спичку
водой
затушить не дано.
В глухой тишине
мир незрячий оглох.
И с неба,
глупо дождило вино.
1.Истина в вине