Надо мной витражи мерцают
и пылятся книги лениво
и пейзажи сквозь сон втекают,
словно масляный сок оливы.
Выше время тени считают
у струной натянутых стен.
Будет песнь взята горечью в плен,
но в ней птицей любовь взлетает.
Как же так, восковая пани?
Изменилась ты очень мало.
Лишь летающее железо
все движенья замкнуло в ране,
язычок, как листик, порвало.
Твои косточки с мозгом костным
переломаны как соломка.
Не проводит тебя к погосту
коник жалобный с белой чёлкой.
Не падут на гроб капли света,
запах ладана в них порхает.
Эхо лета и эхо Леты
в травах кладбища не стихает.
О моя сестричка из снов,
в центре города сквер безлюдный.
Не хватает сестричке слов,
приговор ей вручён бессудный.
Солнцу мира плыть над тобой,
рекам течь и всё мимо, мимо.
Тишина учинит разбой,
ты уйдёшь, тишиной палима,
прямо с улицы Лазаря вспять.
Говорили: «Спасенье в вере».
А теперь только спать и спать,
неотмирной вкушая меры.
Мертвецы доверяют мир
нам, живым. Но та же удача.
Твой отец угодит в Сибирь.
Мать бессильно и горько плачет.
Под твои ресницы забился
песок, а когда-то пела
про верблюда. Песня летела
и мотив в тишину ввинтился.
Как тебе рассказать прикажешь
про низину, где всем не рай?
На гроба доски ночь сыпет сажу,
кивает: «Знаешь ли этот край?»
Сатана его знает и шепчет тихо,
голос его, как перо, дрожит:
«Сестричка – на что тебе это лихо?
В долине огненной нам не жить.»