«Роль Сталина в истории страны положительно оценили 70% респондентов «Левада-центра».
Об этом сообщает РБК со ссылкой на данные мартовского опроса социологов. Отрицательно к советскому вождю относятся всего 19% опрошенных. Издание подчеркивает, что исследование выявило рекордный показатель положительного отношения к Сталину за все годы подобных опросов»
(Из главных новостей СМИ 16 апреля 2019 года)
О своём отце рассказывает Николай Владимирович Кузнецов.
Русский писатель, псевдоним - Николай Углов.
Родился и живёт в городе Кисловодске.
Николай Владимирович своё детство провёл в концлагере.
Не в немецком лагере. В нашем советском ГУЛАГе. Вместе с отцом, офицером Красной Армии.
Десять лет ГУЛАГа отцу дали за то, что он, раненый был в плену.
Подробнее об этом позже.
Продолжение 13 рассказа Николая Кузнецова об отце.
Продолжение 12 http://www.stihi.ru/2019/05/10/3318
«Сентябрь. Уже убрали хлеб, становилось холоднее, и мы пасли свиней на полях. Они подъедали колоски ржи после уборки. Шурка пошёл в школу, и мне теперь было труднее управляться одному со стадом.
Сел я как-то под большую копну мякины, разложил роскошный обед, который принесла мать в поле мне. В миске горячая толчёная картошка с жареной коноплёй и бутылка обрату. Только хотел есть, как что-то сзади зашевелилось и куча мякины засыпала меня с головой. Молоко упало и вылилось, а картошка перемешалась с мякиной. Всё, нет обеда! Я в бессильной злобе долго гонялся с палкой за огромным боровом.
Свиней пасти – это не коров, гораздо труднее. Всё время они разбредаются, всё норовят куда-нибудь залезть: в хлеба колхозные, в огороды личные, в лес, на реку и т. д. Целый день носишься за ними, некогда нам с Шуркой поиграть, покупаться в реке. Но мы нашли другое занятие, катание верхом на боровах. Оглянешься вокруг, нет взрослых, подкрадёшься к крупной свинье, а лучше к борову. Прыгнешь внезапно на спину, схватишь за щетину – ну, теперь держись! Понесёт хряк, подпрыгивая и визжа от досады, взбрыкивает, норовит скинуть. Но я научился здорово ездить не сразу, синяков насажал много. Хохочем с Шуркой, визжим от восторга, пока свинья не брякнется в лужу, а лужи там на каждом шагу, т. к. дожди летом идут практически ежедневно, или понесёт в щель между жердями загона или забора, в кустарник, в лес.
Знойное лето быстро подошло к концу и сменилось дождливой холодной осенью. В качестве аванса за выпас свиней мать выпросила у Калякина (через Райпо) две пары галош. Как не умоляла дать третью пару для меня, всё было бесполезно. В одних галошах ходила мать, в других Шурка опять пошёл в школу. Уже в сентябре убрали все колхозные поля, и я начал там пасти свиней. После уборки турнепса и брюквы оставалось много сочных листьев, которые с охотой поедали свиньи. А вот плодов практически не попадалось. Я быстро обегал всё поле, выискивая брюкву или турнепс, и таким образом опережал свиней. Найду овощ, с удовольствием хрупаю, не обращая внимания на грязь.
А вот на овсяных и ржаных полях, там свиньи подъедали колоски, я придумал для себя другое удовольствие. Так как опять до самого снега, а он выпадал в начале октября, мне приходилось бегать босиком, то естественно, очень мёрзли ноги. Но и здесь я нашёл выход. Загоню свиней на середину поля, а сам быстро забираюсь на скирду соломы, их обычно ставили на краю поля. Зароюсь в тёплую солому, наблюдаю сверху за стадом. Хорошо и тепло на скирде соломы. Мыши внутри так и шуршат, пищат и даже выскакивают наверх.
Мечтаю: «Вот бы превратиться в мышку! Как там внутри стога хорошо и тепло. И пищи вдоволь. Вон сколько колосков не обмолоченных. А сколько друзей бы я там нашёл. Да, хорошо быть мышью. Но вот и у них есть враги. Коршуны и ястребы так и барражируют над скирдой. А летом и зимой лисы и совы охотятся на мышей. Нет пожалуй, не буду мышкой».
Разбредутся далеко свиньи, соскакиваю со скирды и опять их собираю в кучу. Но свиньи быстро всё подъедали, и приходилось перегонять их на новые поля, где не было скирд. Это было самое ужасное. Ноги мёрзнут, стараясь согреться, всё время двигаюсь, бегаю от кочки до кочки на краю поля. А сзади остаются на мёрзлой траве или инее следы. Разгребу иней на кочке, зароюсь ногами в её середину, обложив ноги сухой травой и так до следующей погони за свиньями. Или прыгаю сначала на одной ноге, затем на другой. Но всё время погода ухудшалась. Холодные дожди сменились морозным инеем и первым мелким снегом. Теперь по утрам, провожая меня, мать плакала, предлагала мне свои галоши, но я отказывался, зная, что у мамы одна больная нога и ей будет ещё хуже. Ухожу за околицу, оглянусь, мать ревёт и крестит меня вдогонку. Я теперь тоже начинаю плакать, проклиная свиней. И так весь день реву, бегая за свиньями.
На одном поле один раз наткнулся на брошенную силосную яму. Собрал невдалеке свиней, а сам забрался в остатки прошлогодней соломы, грея ноги. Вдруг одна нога наткнулась на что-то твёрдое. Разгрёб солому и отшатнулся, на меня смотрели огромные пустые глазницы голого черепа. Я вскрикнул и отбежал на другой конец ямы. Только начал разгребать солому, показалась рука скелета. Заорал что есть мочи от страха и побежал перегонять свиней на другое поле. Видно, замёрзшие китайцы здесь в своё время находили приют.
Наконец мои мучения закончились, и свиней загнали на зиму в тёплый свинарник. Матери Калякин вдобавок к двум парам галош, дал два мешка турнепса и брюквы, а также по мешку ржи и овса. С этими припасами нам опять предстояло прожить вторую зиму в телятнике. Мать и Надя Спирина в закутке телятника к тому времени соорудили шалаш, набили его свежим сеном и соломой. Но холод всё равно донимал нас. Шурка опять бросил школу во Вдовино, т. к. ходить туда–сюда шесть километров по глубокому снегу в галошах было невозможно. Теперь мы все впятером (двое Спириных) лежали в телятнике, зарывшись в солому, и грызли замёрзшую сырую брюкву и турнепс, а также рожь и овёс. Печки и посуды, естественно, в телятнике не было, а костёр, который иногда мать и Надя разводили рядом, не особенно выручал нас. Выскочим из телятника к костру, на улице морозище. Погреем один-другой бок, поджарим брюкву и опять пулей в свой шалаш.
Как-то услышали, как скотник рассказал Аграфёне, что его чуть не съели волки:
– Чудом сегодня спасся от волков. В начале зимы они иногда прибегают в наши края. Я знал это, но не ожидал, что сам встречусь с ними. Поехал на Уголки за сеном. Хорошо, что взял самого сильного и ходкого быка. Только связал воз, выехал на дорогу, чую: что–то не то. Собака мечется, носится вокруг быка, норовит ко мне запрыгнуть наверх. А они мгновенно наскочили. Пять штук. Бегут рядом: собаку всё–таки поймали и разорвали. Отстали.
Бык бегом несётся, хрипит, мычит. Хорошо, что колея накатанная, каждый день на Уголки за сеном ездят десять саней. Молю Бога, чтобы скорей приехать. Они опять догнали, прыгают на оглобли и на голову быка. Я вилы воткнул в сено, приготовился отбиваться, если будут прыгать на воз. Длинной лесиной их пугаю отгоняю. На меня они, вроде, не обращают внимания, а на быка прыгают. Бог помог мне. Уж как бык поддел рогом одного, я и не заметил. Только увидел, как они все завизжали и накинулись на раненного собрата. А тут и показались огни крайних изб.
Я перестал плакать и дрожать от холода, услышав этот жуткий рассказ. А морозы в эту зиму стояли просто злющие. Наши скудные припасы заканчивались, и мать ревела, причитая:
– Выживем ли эту третью зиму в проклятой Сибири. Что мне делать? Как сохранить вас? Боже, спаси нас! Сколько нам ещё мучиться?
От всего пережитого, от холода и голода, мы опять начали иногда терять сознание. Когда было невмоготу, в полуобморочном состоянии вылезали из своего шалаша и грели руки под горячей струёй мочи телят. Мать ежедневно умоляла и просила телятницу взять нас к себе домой, но та сурово отмалчивалась».
Продолжение рассказа в следующей публикации.
10.05.2019