Вещала нараспев
в холодном свисте ветра
властительница снов,
раба запретных тем.
Я был той ночью слеп
при изобильи света.
При изобильи слов
я был той ночью нем.
В трепещущей груди
неоперённой музы,
с которой не пришлось
поплакать о былом,
родился только крик,
и в платьице кургузом
она взвилась на ось
Земли как на пилон.
Развезлись небеса,
но было лень поплакать.
Дождливый полумрак
точил фонарный свет.
И жизни полоса,
растоптанная в слякоть.
И ворохом бумаг
шуршанье прошлых лет.
Зачем рождает дождь
сомнения и мысли?
Зачем уходит в дым
горение судеб?
И почему всё – ложь,
И только горстку истин
Мы ревностно храним
в тюрьме душевных скреп?
Я был бы рад сказать:
«Всё зыбко и не точно!
Лишь то имеет вес,
в чём ощущаю вес»...
Но ночью той гроза
была, и правил ночью
злой деспотизм небес.
Злой деспотизм небес.