Возвращаясь в пунктир своего размера
(из кротовой норы на поверхность сферы,
на листке проросшей горчичной веры,
сквозь смолу и жупел),
я бываю в аду, как в ночной аптеке;
подкачай домкрат — подними мне веки.
Это повесть о выцветшем человеке,
о бродячем трупе.
В целом мире пристанища нет сиротам:
даже если, «Славянку» разбив по нотам,
через Пулково — пулей к чужим широтам,
от окраин к Риму,
от провинций до утренних до Флоренций…
Отопри мне двери — верни мне сердце,
если сжег его, если хотел согреться,
то хотя бы не ври мне.
Если хочешь проще — куда уж проще:
запах смерти — ветер в весенней роще,
сладкий запах оттаивающей почвы,
тополиных почек,
отпоют и напоят водой проточной.
И поставят прочерк.
Я запамятую, как меня называли.
Темнота, обитающая в подвале,
засыпает в окровавленном покрывале,
и довольно боли.
Сатана танцует на карнавале —
и господь доволен.