Род Пелагеи Никитичны Добренко (по замужеству Лысакова).
Записано из воспоминаний Чмых Веры Сергеевны.
Новая жизнь во Христе Иисусе принесла всё новое для этой маленькой семьи. Новые мысли, новые взгляды. Любовь и искренность отодвинули на второй план все бытовые и материальные вопросы. Надежда на Бога стала их главным упованием и твердой опорой. Когда Поля вернулась с дочерью домой из собрания христиан, где она привела в порядок свою духовную жизнь, последовали перемены и физической жизни. Она собрала со стола карты, на которых гадала и сожгла их. Затем сняла с себя все украшения и выбросила. Конечно, будучи служанкой она не имела дорогих ожерелий и перстней с бриллиантами, но в любом случае поняла главное - всё это для верующего человека лишнее.
Весть о крутом повороте в жизни Пелагеи и её дочери Нюры дошла до родственников в станице Спокойной. Конечно, каждый из них имел своё мнение об этом. Кто искренне посочувствовал: "Зачем загонять себя в такие рамки, где ничего нельзя? Ну жила бы, как жила". А старший брат Поли, Егорка (так она ласково называла Георгия), был человек вспыльчивый и на всё реагировал по-своему. Он сказал:
- За то, что она предала православие я её убью! Вот как встречу, так сразу и убью!
Но, забегая наперёд скажу, что этого не произошло. Бог в очередной раз сохранил жизнь Пелагеи и её дочери. А брат со временем смирился с таким положением дел. Старшая сестра Поли, Люба услышав о всех чудесах, которые сотворил Господь с её сестрой, последовала доброму примеру. Любе уже самой опротивела оккультная связанность. Хотя со стороны кажется и не плохо знать наперёд свою жизнь и судьбу любого человека, просто раскинув карты. Но цена такого знания - вечное проклятие в аду. В Армавирской церкви Поля встретила одного верующего человека из станицы Отрадной. Он пригласил её к себе работать, охранять пчёл. Получив согласие, пчеловод перевез их со всем их небогатым скарбом прямо в поле, туда где стояли ульи. Там была небольшая кибитка, в которой можно было свободно расположиться двоим для ночлега и укрыться от жары и непогоды. Быстро пролетело лето, настала осень, закончился сезон у пчеловодов и пасеки хозяева увезли домой на зимовку. Поля с дочерью остались жить в Отрадной.
Прошло около двух лет, наступил 1923год. Отрадненская христианская церковь была не очень многочисленная. Поля и Нюра постоянно посещали богослужения, укреплялись в Божьей благодати. Однажды после собрания верующие братья попросили остаться Нюру для беседы. В ходе разговора выяснилось, что ей предлагают выйти замуж за вдовца Макейкина Сергея Львовича. Он был уроженец станицы Надёжнинской. Его жена умерла во время первых родов вместе с ребёнком. Конечно, Нюра, находясь под опекой мамы, в шестнадцать лет не считала себя взрослой и без неё на такой серьёзный шаг решиться не могла. Тем более, что она сказала будущему супругу:
- Я ещё молодая и не подготовлена для семейной жизни. Как должно не умею ни шить, ни хорошо готовить.
А он ответил:
- Я тебя всему этому научу.
И он своё слово сдержал, научил её кроить, перелицовывать материал и шить. После Нюра обшивала всю свою семью сама. Платья, сарафаны, пальто, брюки и почти всё, что было на детях было её рук дело. Когда приобрела навык, стала брать заказы, чем в последствии и жили. Скоро Сергей Львович для решения брачного вопроса пришёл на квартиру, где Нюра временно проживала со своей мамой. После изъяснения сути дела Поля сказала:
- Серёжа, вот, что ты видишь на постели и что на нас, это всё наше состояние. Но он отвечал:
- Мамаша, приданое - это дело наживное. У меня всё есть.
К этому времени ему было уже 26 лет. Поля дала согласие и вскоре две души, любящие Господа и друг друга соединились в одно, образовалась новая семья. После брака в станице Отрадной они все втроём переехали в станицу Надёжную, это около 30 км от районного центра. Сергей Львович сапожничал. Прежде чем принять заказ, тщательно осматривал ноги клиента. У кого-то мозоли или наросты, у кого-то пальцы кривые. Поэтому на колодке, в соответствующем месте он набивал кусочки старой кожи, чтобы потом сапоги не давили ногу. Попутно рассказывал клиентам как ухаживать за кожаной обувью, а также прививал этот навык в семье. Он говорил, что сначала необходимо с ботинок ножом очистить грязь, затем слегка увлажнённой тряпочкой протереть и высушить. Кожаная обувь не любит влаги. Терпеливо и заботливо он обучал шитью жену Нюру сказав, что всё в жизни пригодится. Конкретность и аккуратность Сергея Львовича давала свои положительные результаты.
В следующем 1924 году у них в семье появилась Наденька. Она была настолько способным ребёнком, что уже к двум годам свободно и хорошо разговаривала, пела. В семье часто звучали христианские гимны. Одним из её любимых псалмов был - "Хочу домой к Иисусу". Через некоторое время Надя тяжело заболела. Многие из тех кто был знаком с семьёй Макейкиных говорили: "Такие развитые дети обычно долго не живут". В один из вечеров, когда они сидели и общались в семейном кругу, Надя стала загибать перед родителем пальчики и говорить:
- Папа, мама, а Надя к Иисусу, - и посмотрела вверх.
Сергей Львович заплакал, но Нюра сказала:
- Не плачь, она же идёт к Иисусу.
Надя вскоре умерла. Не успела семья прийти в себя от одного горя, как нагрянуло другое. Родившийся после смерти Нади мальчик, оказался мёртвым. Высказать словами или описать состояние родителей просто невозможно. Понять всю тяжесть утраты может только тот, кто такое пережил. Но есть на небе Бог, Которому известно всё. Он может и сострадать и утешить и поддержать Своим драгоценным Словом. В 1928 году в семье Макейкиных появилась дочь Дарья, в 1930-м Вера, а в 1932-м Нина.
После Гражданской войны, с 1924 года власти разрешили верующим свободно собираться и проповедовать. Открылись церкви, духовная литература появилась в свободной продаже. Журнал "Баптист" можно было даже выписывать и получать по почте. Времена были трудные и голодные. Сергей Львович работал и в день ему выдавали чашку мамалыги (каша из кукурузной крупы). Он приносил её домой, чтобы накормить семью. Сам очень ослабел. Однажды, поднимаясь в гору по дороге домой, он совсем обессилил и упал.
Началась всеобщая коллективизация, власти ввели налоги. У людей забирали последние продукты. По домам ходили крепкие мужики и выносили всё, что считали пригодным для молодой Советской власти. Творился произвол. Пришли они в семью Макейкиных и начали кочергой, взятой от печки, выгребать лежащую под кроватью картошку, готовую для посадки. В мешке было немного кукурузы. Поля бросила её сидящим на печке детям понимая, что отбирают последнее. Хотя это не осталось незамеченным, никто не стал вырывать у детей из рук эти несколько килограммов зерна. Пришедшие спросили:
- Есть ли у них ещё какие нибудь продукты?
Полю как ошпарило кипятком от этого вопроса. Поступиться Словом Божьим и сказать, что нет она не могла. Написано, что лжецы Царствия Божия не наследуют. Она сказала:
- Во дворе есть закопанная в землю банка мёда. - И затем показала место. Они быстренько откопали, сели за стол и стали есть мёд ложками, наверное наелись, потому что ушли, а банку оставили на столе.
Устные свидетельства о голоде 1933 года, записанные со слов очевидцев,
которые при транскрибировании не подвергались орфографической правке. Переданы как синтез русской и украинской речи, называемый "кубанская балачка".
Предания о голоде 1933 г., записанные в станицах Отрадненского района, Надёжнинской, Спокойной и Бесстрашной, в целом достаточно типичны. Голод, например, описывается как рукотворный, вызванный особенностями довоенного колхозного строя, который осуществляли по указанию властей активисты комитетов содействия - комсодов. Продукты, порой готовую пищу отбирали полностью с целью сделать для людей невозможным нормальное питание:
"А голод почему начался. Голод был в тридцать третьем году. Тут большинство казаки были, хорошо вроде жили. На казаков на этих какой-то погром был. Иногородних тоже трепали. Где какая картошина, где какая кукурузина — всё до тла забирали, ничего не оставляли. Так в тридцать третьем году получилась голодовка весной. Зимой начал ходить комсод, это назначали тебе, мене...Делали такие штыки железные. Вот как у меня щас ванная, кухня — люди понасыпять зерна, двери посымають, позамажуть в стенке (зерно помещали в углубление в стене). А они этими штыками, костылями попробивают. Ага, пустая стенка — посыпится что-то там. А када разобьють, зерно найдуть — уже хозяина забирають и зерно забирають".
"Ну что коллективизация, это был саботаж. Приходили! Станица была на четыре квартала разбита. На первый наш квартал наступают человек сто. С песнями идут, костыли поделали (для поиска спрятанных продуктов). Люди закопали кукурузу — они приходят — шукают. Кукуруза - саботаж! Откапывають, забирають зерно. А хозяина в тюрьму сажают на десять лет".
"Мир обобрали, оголодили. А кто этим всем руководил, куда это всё забрали!? Это никому не надо… Извини за выражение, разве что в печку не залезет, из печки всё вытаскивает".
"Забирали, задание выполняли государству, всё забирали, свозили. У станичников своих. С начала тридцать второго года, тада ж машин не было. На конях, на быках, туда, к Невинке… (тогда станица Невинномысская). Как метлой приметало (подметало)!"
В качестве специфики деятельности комсодов в Отрадненском районе, на которую указывают в преданиях, можно отметить массово изъятие активистами одежды и постельного белья, других ценностей, которые потом продавали с аукциона:
"В центре тряпки продавали: "Кто больше, кто больше!" Продавали! Это щас страшно слышать, позорище! Они вывесят эту женскую рубашку холщовую: "Кто больше!" И сундуки тянут разные и всё. Всё растягывали, и что не нужно - продавали. А люди голые оставались. Тряпки и то несчастные заберуть, а тада едуть в Зеленчуцкую станицу. И эти тряпки продають, кто больше дасть. В общем, людей голых отправляли. Всё забирали, а кое-кто нажувался".
Нередки рассказы и о массовой гибели станичников от голода:
"Люди умирали в голод! - Умирали страшно! Дедушка умер в голод, отца в голод убили, его похоронили в огороде. В огороде похоронен и отец и дед. А вот тут вся семья умерла (показывает). Из семьи четверо детей, мать и отец, одна осталася дочка!… И здесь улица вся, много людей (умерло)… Голодные люди туда уходили, на Зеленчуцку станицу. Но дойдут до конца улицы здесь, падали и умирали".
"Вот этот наш проулок, осталось три двора. А было тридцать два. Все вымерли. Это кто выехал на другой хутор (те остались живы). Пол Надёжки (станица Надёжнинская) умерло.
Обычно рассказывают о том, что умерших собирали по станице и отвозили на кладбище особо отобранные люди. У родственников умерших, которые сами жестоко страдали от голода, часто не было для этого сил. На кладбище покойников хоронили в братских могилах:
"Вывозили, ямки копали. Не гробов, ничё. Скидали в общую (яму)".
"Трое ребят молодых у одного старика украли корову, трое. И съели, голод! Там их специально отослали на кладбище копать ямы. И одного — двох с тяглом. И каши по-трохи. Чтобы они ездили по станице и собирали мёртвых. На дороге, а кто в хату заходит — лежить вся семья. Они выносять, на бричку и на кладбище, в одно место. Эти ребята там ямы копали".
"Ездять, трупы в короб кидают, а потом в общие могилы. Закапывали на кладбище. Этих кормили, кто покойников возил".
- Большое подспорьем в выживании для тех, кто сумел сохранить корову в своём подворье. Чаще корова была для своих хозяев источником молочной пищи, но иногда её забивали на мясо:
"...Одна корова осталася, и ту пришли забирать. Но мы не дали, дети окружили и не дали (забрать). А потом зарезали и питались ею. Мясо поели, осталась одна шкуры. И шкуру ту обделывали, варили. И шкуру ели. - Это ещё в Бесстрашной было".
"Зерно доставали, где только могли. Копали норки мышиные, доставали оттуда кукурузу. Остались живые благодаря этой коровке. С нашей семьи никто не умер".
В преданиях описывается обезлюживание и "одичание" станиц района как результат голода:
"В войну и в тридцать третьем году волки по станице ходили".
Таким образом, основными мотивами устных рассказов о голоде 1933 г. в Отрадненском районе Краснодарского края стало тотальное изъятие зерна и других продуктов, невозможность полноценно питаться. Также изъятие продуктов сопровождалось разграблением имущества местных жителей. Следствием всего этого стала огромная смертность местного населения. Такая, что нормально погребать умерших было невозможно.
Рассказы о голоде 1933 г., записанные в станицах Отрадненского района, дают его типичное для Кубани описание как страшного бедствия, причиной которого была злая воля людей и после которого жизнь изменилась коренным образом.
Конечно, теперь, на фоне повального голода и ужасных репрессий 1933 года, становится понятной причина, по которой семье Макейкиных в составе пяти человек пришлось покинуть уже обжитое место в станице Надёжнинской. Тем более, что для Сергея Львовича это была "малая родина", он здесь родился, здесь похоронены его предки.
Заброшенный дом.
Дом опустевший в деревне моей,
Звонко поёт там всегда соловей.
Днём здесь кукушка считает года,
Буйно растёт во дворе лебеда.
Яблок на яблоне сколько? - не счесть,
Некому только на лавочке сесть.
Взгляд насладить свой резьбою террас,
Розой цветущей порадовать глаз.
Сердце щемило тоскою в груди,
Что ещё ждёт тебя, дом, впереди?
Будут ли дети здесь бегать, смеясь?
Ляжет ли на ночь в постельках их бязь?
Выйдет ли звездною ночью старик?
Чтоб журавля, вдаль зовущего, крик
Слушать, когда ему вновь не до сна,
Радостно сердце, приходит весна!
Годы летят чередою и вдаль,
Время набросило ветхости шаль,
Наспех, на кровлю покрытую мхом-
Но всё стоит тот заброшенный дом.
Взгляд потускневший из окон-глазниц.
Запах трухлявых, гнилых половиц.
Стоит на торге не больше гроша
Дом опустевший - без Бога душа.
А. Ж.
В 1933 году голод усилился, приходилось просто выживать. Делали оладьи из крапивы и других растений, которые можно есть. В молотую траву добавляли немного муки просеянной из крупы, чтобы можно было испечь. У Нюры сильно болели ноги, она уже не могла нормально ходить. Сергея Львовича трясли частые приступы малярии, он уже передвигался с костылём. Из-за тяжёлого положения в семье пришлось переехать в станицу Отрадную к брату Павлу Львовичу. Вскоре из г.Сочи было получено письмо от младшего брата Антона Львовича (1902 года рождения). Он звал семью Сергея Львовича переехать в город, да и врачи советовали ему сменить климат. Забегая вперёд хочется показать родство Макейкина Антона Львовича. Его жена Анна - школьный учитель, дети - Юра, Мария, Инна.
В 1933 году семья Макейкиных переехала в Сочи. Сергей Львович устроился на работу кузнецом в"Москкомунстрой", болезнь отступила. Он продолжал подрабатывать пошивом обуви и ещё выучился на водителя. Нюра работала в фотоателье ретушёром, специальным карандашом исправляла изъяны на чёрно-белых фотографиях. Заработная плата была невысокая, 400 и 300 рублей соответственно.
Цены 1936-1937г.г.
Мыло хоз. - 1 р. 20 коп. - 2 р. 30коп. брусок.
Ржаной хлеб - 0 р. 85коп. булка.
Белый хлеб - 1 р. 70 коп. булка.
Мясо для варки - 6 - 7 р/кг.
Маргарин - 10 - 11 р/кг.
Масло раст. - 13 - 14 р/кг.
Гречка - 4 р. 30 коп/кг.
Рис - 6 р./кг.
Пшено - 2 р. 10 коп/кг.
Пшеничная крупа - 4 р. 50 коп/кг.
Сахар - 4 р. 70 коп/кг.
Если судить по стоимости хлеба, то покупательская способность в то время была приблизительно в два раза ниже, чем сейчас. Тогда на общую заработную плату семьи можно было купить 500-600 булок хлеба, сейчас 1200-1500. Сахара, сейчас 10 - 12 мешков, а тогда 3-4.
Мать Поля вела домашнее хозяйство и присматривала за детьми. Жили они в бараке (так раньше называлось общежитие, выглядел он как длинный деревянный сарай). В комнате находились несколько семей, друг от друга отгороженные шторками. Барак находился в центре города Сочи, там где сейчас Платановая аллея. В 1935 году у Макейкиных родился мальчик, назвали Павлом. В Сочи была церковь евангельских христиан, которую они посещали. В их доме часто собирались верующие братья, они обсуждали церковные дела и разбирали Слово Божье. Время было трудное и, конечно же, все ждали прихода Иисуса Христа на землю за своей церковью.
В 1937 году начались политические репрессии. Некоторые братья, бывшие членами церкви успели уехать на Кубань с семьями и тем спасли свои жизни. Сергей Львович был избран на служение пресвитера. В то время основные критерии догматики и общинная жизнь евангельских христиан не были ещё настолько упорядочены, как сейчас. Главное внимание обращалось на то, чтобы принимаемый в церковь искренно верил в Иисуса Христа как в своего Спасителя и был уверен в том, что он действительно родился свыше. Если эти два требования удовлетворялись, то человек принимался в общину и допускался к участию в вечере Господней. В союзе евангельских-христиан было необязательным рукоположение служителей, а совершать Вечерю Господню мог любой брат из церкви. Вскоре Сергей Львович был арестован. Единственная весточка, которую Нюра получила от него, это записка выброшенная по дороге в суд. Больше вестей о нём не было. Также была арестована мать Поля и ещё несколько верующих сестёр, вся молитвенная группа. Их заставили подписать какой-то документ. Все женщины подписывали, а Поля умела читать и прочла. Она вместе с другими обвиняется в том, что хотела взорвать мост через реку Сочинку, которая разделяет город на две части. Она возразила, что это неправда и не подписала бумагу. Но её всё равно приговорили к тюремному заключению сроком на пять лет, который она отбывала в городе Архангельске. В лагере были верующие. Общение было запрещено, но они тайком старались поддержать друг друга. Сначала Поля выполняла различные работы, потом её поставили работать в хлеборезку. Всем женщинам, которые там находились, разрешали есть хлеб кто сколько хочет. Это была великая милость от Господа. Свою "пайку" она отдавала братьям потому, что работы были тяжёлые, а питание скудное. Однажды во время работы она пришла от этого такой восторг, что запела хвалебную песнь Господу. Это стоило ей того, что её убрали из хлеборезки и опять перевели на другие работы. Нюра оставалась дома одна. На руках было четверо своих детей и приёмная девочка Люба, дочь умершей сестры Сергея Львовича, Марфуши.
Нюре нужно было работать, чтобы содержать семью, а её постоянно вызывали в НКВД (Народный Комиссариат Внутренних Дел) и часами допрашивали. Поскольку днём она работала, на допросы ходила после работы и домой возвращалась поздно ночью. Это измотало молодую женщину. Она была в постоянном страхе за себя и близких. Сердце не выдержало. Был такой случай, что она упала на дороге и долго не приходила в себя. Обследовавший её затем врач сказал, что у неё сердце как у девяностолетней старухи. Через пять лет окончился срок заключения Поли, но вернуться домой она не могла. Власти не разрешали возвращаться, потому что шла война. Немцы были уже на Кубани. Ей пришлось до окончания войны находиться в Башкирии. Там она нанималась на работу и жила на съемной квартире.