«Роль Сталина в истории страны положительно оценили 70% респондентов «Левада-центра».
Об этом сообщает РБК со ссылкой на данные мартовского опроса социологов. Отрицательно к советскому вождю относятся всего 19% опрошенных. Издание подчеркивает, что исследование выявило рекордный показатель положительного отношения к Сталину за все годы подобных опросов»
(Из главных новостей СМИ 16 апреля 2019 года)
О своём отце рассказывает Николай Владимирович Кузнецов.
Русский писатель, псевдоним - Николай Углов.
Родился и живёт в городе Кисловодске.
Николай Владимирович своё детство провёл в концлагере.
Не в немецком лагере. В нашем советском ГУЛАГе. Вместе с отцом, офицером Красной Армии.
Десять лет ГУЛАГа отцу дали за то, что он, раненый был в плену.
Подробнее об этом позже.
Продолжение 25 рассказа Николая Кузнецова об отце.
Продолжение 24 http://www.stihi.ru/2019/05/16/3441
«А через три дня в нашем доме поселился Пастухов. Первое время он всячески стремился задобрить нас, разговаривал ласково, приносил гостинцы. Но мы сразу невзлюбили его. Ему было далеко до дяди Васи. Это было небо и земля. Неграмотный, окончил два класса школы, он даже расписаться не мог сам. Ни рисовать, ни писать, ни рассказывать так интересно, ни почитать, ни поиграть с нами. Куда ни кинься, нет у нас с ним общих интересов. Я со временем привык, притёрся к нему, а Шурка не любил его никогда, говорил, плача, матери:
- Как ты могла сделать это? Мы бы прожили и без Пастухова. Когда мы уже подросли, стало нам легче, и дом свой появился, а ты связалась с ним. Зачем он нам? Что может этот неграмотный пенёк дать нам? Да ещё пьёт и гуляет с чужими бабами. Тряпка ты, мама.
В ответ мать заплачет от обиды, схватит, что попало, и давай бить Шурку.
Пастухов понимал всё, и тоже невзлюбил Шурку. Но в доме он сразу горячо взялся за хозяйство. Первым делом он сделал загон для Майки, а затем отремонтировал крышу, полы, сенцы, новый хлев для животных и птицы. Через месяц купил курей, поросёнка, гусей. В начале мая Пастухов свёл Майку в ветлечебницу, и теперь мы ждали от неё потомства.
- Ещё зиму переживём без молока, а потом, дети, будет легче, – часто говорила мать, и мы с надеждой смотрели на Майку. Нам так хотелось молока, творога, сметаны, масла. Вот уже мне 12 лет, а я не видел этих продуктов. Только у сибирских местных ребятишек всё это было.
Через месяц после прихода Пастухова из больницы выписали его друга китайца дядю Ваню – Ли. Филипп Пастухов вечером начал издалека:
- Матер, дети. Вы знаете, что случилось в эту зиму, замёрзли сотни китайцев. Остался жив один только мой друг Иван, благодаря больнице. Если мы его не спасём, он погибнет в эту зиму. У него нет ни крова, ни дома, никого. Давайте возьмём его к нам. Дядька хороший, трудолюбивый. Будет помогать по дому, в огороде, ухаживать за скотиной, доить корову, пилить, колоть дрова, носить воду, присматривать за детьми.
Мать согласилась. Теперь в нашей избушке вместо трёх человек жило пятеро.
Стало тесно, и Филипп сказал:
- Ничего. Как–нибудь год продержимся, а на следующий построим новый дом.
Как раз Петьку Гурова перевели заведующим сельским клубом, а завхозом назначили нашего отчима. У завхоза под рукой лошади и быки. Пробивной Пастухов стал ездить в Красный лес и заготавливать брёвна на строительство нового дома. Дядя Ваня ему активно помогал, во дворе у нас росла гора брёвен, досок, пахло щепой. Сразу за избой, впритык к ней, там, где были сенцы, поднимался новый сруб, по размерам в два раза шире и длиннее старой избы.
На стройке хватало дел и нам. Филипп учил нас правильно держать топор, рубанок, давал задание на день:
- Колькя, Шуркя. Сегодня отпилите торцы у трёх брёвен, я наметил углём. Только не спешите, чтобы было ровненько. А затем ошкурите эти брёвна, чтобы было чисто до древесины.
На следующий день другое задание:
- Завтра заготовите десять мешков мха. Берите в лесу, где повыше, только сухой. Как принесёте, разложите для просушки, а послезавтра будете конопатить.
Конопатить мы любили, это было самое лёгкое задание. Берёшь клок мха и начинаешь молотком и специальной деревянной конопаткой забивать его в щели между брёвнами. А тут ещё огород надо копать, сажать, полоть, поливать и за курами, гусями, поросёнком и тёлкой присматривать. Всех накормить, напоить, убрать навоз. Весь это год был дьявольски загружен работой. Но мы быстро привыкли к Пастухову и дяде Ване-Ли, помогали им и они находили время, чтобы дать нам поиграть.
К Октябрьским праздникам Филипп заколол первого кабанчика. Разделал, нажарили крови на сале и картошки с чудесным нежным мясом. Да, свершилось. Мне было уже двенадцать лет, и я впервые узнал вкус мяса и молока. Да и сахар, хлеб стали появляться на столе. Семь лет непрерывного голода, постоянная пустота в желудке, постоянная тянущая судорога спазмы в животе. Все семь лет ежедневная мысль , как бы наесться. Вечное чувство голода у многих послевоенных ребятишек. Пусть никогда не повторится подобное голодное, горькое и солёное детство у моих детей, внуков и правнуков, как и у миллионов других россиян! Нет ничего ужаснее голода на свете!
Пастухов с матерью приходил из больницы поздно вечером. Дома теперь у нас была настоящая хозяйка: дядя Ваня - Ли Зи Мин. Я привык к добродушному китайцу, привязался к нему и полюбил, с удовольствием помогал ему в хозяйственных работах, любил слушать его лопотание и часто передразнивал, но дядя Ваня не обижался на меня. Ли был исключительно трудолюбивым. Он постоянно возился по хозяйству и мы с Шуркой в эту зиму отдыхали. Пастухов навозил на быках возов пятнадцать дров, и дядя Ваня всё перепилил и переколол один. Во дворе возвышалась огромная поленница, целый стог дров на удивление и зависть соседям.
Я часто заходил к своему другу Вовке, жившему рядом. Вовкина бабка целыми днями где–то пропадала, промышляла и всегда к вечеру что–нибудь приносиладомой. Отец у Вовки лётчик, где–то на фронте был сбит и попал в плен, а семья теперь «отбывала наказание» в Сибири. Выходцы из Польши, это были гордые люди, и во Вдовино это была самая культурная семья. Несмотря на постоянный голод, в доме у Вовки было много диковинных для меня вещей, которые они никогда не посмели выменять на продукты. Глобус, наушники–приёмники, географический атлас, небольшая библиотека, энциклопедия, набор красок, акварелей, кистей, лоснящийся ватман и диковинные цветные карандаши, гитара и скрипка, потрясающие ёлочные игрушки. Очень я завидовал Вовкиному шлёму лётчика с большими выпуклыми линзами очков, морскому биноклю, лупе, микроскопу, набору чертёжных инструментов в большой готовальне
и противогазу.
За их домом был огород, но они никогда не обрабатывали его. В этом доме не держали даже курей, эти люди чурались крестьянской работы. Вовка это подчёркивал:
- Коля. Пусть подохнем, но работать в колхозе мы не будем. Будь проклят этот сталинский режим! За что мы здесь? Отец мой воевал храбро, но его сбили. Это война. Он что, виноват? А мы тем более. Разве это народная власть, которая воюет с женщинами и детьми? Нигде в мире нет таких государств! Вот увидишь, всё это рухнет, и мир узнает правду! Верю, когда–нибудь освободимся, и я постараюсь сбежать из этой проклятой страны. И тем более, никогда не приеду в Сибирь, где меня унижали и даже вспоминать не буду эти гиблые места.
Так никто не говорил никогда, и я колебался, верить ли Вовке или нет. Откуда это он всё знает? В школе и детдоме нам всё время твердили, что мы живём в самой счастливой стране.
Прошёл месяц, другой после прихода к нам отчима в дом и мы узнали прескверную черту его характера, необыкновенную тягу к спиртному. Не проходило дня, чтобы он этой зимой приходил домой «сухим». Пьяный Пастухов становился шумливым, колотырным, много говорил по пустому, придирался к матери и дяде Ване, лез проверять к нам уроки, хотя ни бельмеса ничего не понимал. Начались бесконечные затяжные многолетние сцены ссор.
Пастухов родом из Воронежской области. Там жили его отец, мать, сестра. Где–то на шахте под Липецком он в очереди за зарплатой сказанул: «Пеньки одни в правительстве. Я другой такой страны не знаю, где так больно дышит человек!» Кто–то донёс, и Филипп Пастухов получил пять лет лагерей и столько же поражения в правах. Он окончил два класса церковно–приходской школы и был абсолютно неграмотным человеком. По возвращении из лагерей на великой Оби попал в Жирновку, пожил у одной бабёнки, и вот теперь он наш «отец». Маленького роста, чернявый, с живыми карими глазами и низким лбом, расплюснутым носом, он напоминал цыгана. Внешние черты дополнялись внутренним содержанием. Отсутствие какого–то бы интеллекта и кругозора, болтливость, жадность, презрение ко всем «учёным», книгам, газетам.
Пожалуй, единственной положительной чертой его характера являлось трудолюбие. Да, он любил труд, мог всё сделать своими искусными руками, любил всё в хозяйстве сделать добротно и навечно, любил держать в хозяйстве животных и птиц. Всю последующую жизнь, а они прожили с матерью 30 лет, мы с братом задавались вопросом: «Что связало в жизни мать и Пастухова? Наша мать с отцом и Филипп – небо и земля». Мы не находили ответа. Мама была на полголовы выше его ростом. Эти «полголовы» различают их и во внутреннем интеллектуальном мире. Красивая и грамотная женщина. Почему она связала свою судьбу с ним?
Отчим купил ещё одного поросёнка, и к концу года в хлеве у нас было два борова. Китаец Ли наскоблит ножом добела деревянные полы, протопит большую печь, наготовит ужин. Приходит мать с отчимом, садимся ужинать. После ужина дядя Ваня развеселится, раздухарится, начинает нас смешить своими рассказами, лопочет, ничего иногда не поймёшь. Я спрашиваю:
- Дядя Ваня, а как ты попал в Советский Союз?
- О… о…о, Колеська! Я бежала к вам челез гланица. Сильно, сильно бежала. Сто киламетла в час бежала. Ни один погланичника ни догнала.
- Дядя Ваня, даже полуторка наша колхозная даёт сорок километров в час. Ты что же, быстрее машины бежал? Так не бывает.
Ли обычно хмурился и начинал сердиться:
- Я же тебе сказала, сто киламетлов за час плобежала. Что мне твоя машина?
Я бежала быстло–быстло, не велишь, не надо.
И рассерженный уходил спать. Мы все смеялись над забавным китайцем.
Все последние дни китаец Ли не спал ночами, всё приглядывался к Майке, выходя по нескольку раз за ночь к ней. Как–то ночью разбудил всех встревоженным криком:
- Люся, Филиппа, вставайте. Колова волнуется, будет лажать.
Мы тоже вскочили, но мать загнала нас на печку обратно.
Теперь будет у нас своё молоко, творог, сливки, это же богатство! Не у каждого в деревне есть корова. У кого есть корова, тому голод не страшен. Дядя Ваня, Филипп и мать зажгли две лампы, и ушли к Майке. Долго, долго их не было, мы уже с Шуркой опять начали засыпать, как вдруг Ли зашёл в избу и весело закричал:
- Лебята, вы не спите? Идите смотреть. Майка дочку ладила.
Мы выскочили в тёплый сарай, наскоро одевшись. На соломенной подстилке лежала враз похудевшая Майка, и всё оглядывалась, мычала тревожно и тянулась к маленькому, ещё мокрому телёночку. Мать, наклонившись, тихо и ласково говорила:
- Не беспокойся, дурочка. Никуда не денется твоя дочка.
Они с Филиппом были просто счастливы. Через день мы уже ели жареное на сковородке молозиво. А затем Майка начала давать нам молоко. Половину его скармливали через соску тёлочке, а половину уже съедали сами. Дядя Ваня кормил Майку очень хорошо и она начала давать всё больше и больше молока.
Филипп купил старый, видавший виды, сепаратор, наверное, ещё с царских времён. Из одного лотка в кринки стекал обрат, жидкое синеватое молоко, а из другого лотка, гораздо тоньше струйка жёлтых вкусных сливок. Обрат мы сами пили и телку давали, а сливки сбивали в круглой, из берёзовой коры маслобойке, которую также достал где–то Филипп. Сидишь на лавке, между ног круглая маслобойка, гоняешь ручку, поршень вверх, вниз. И вдруг становится тяжело, масло сбилось. Мать открывает крышку, вылавливает куски масла, в руках катает их. Масло готово.
Филипп смотрит на наши голодные глаза и осаждает нас:
- Вы не особенно рассчитывайте на масло, творог, сливки и сметану. Нам надо платить налог государству. Уже принесли квитанции на корову. Ужас, сколько придётся отдавать. Так, что только в праздники будем есть их. А нам всем только обрат и пахта.
Тёплая и вкусная пахта с блёстками масла тоже очень хороша с разваренной картошкой. Но кое-что после сдачи налогов оставалось и нам.
Молоко зимой заливали в глубокие металлические тарелки и выносили на мороз в сенцы. Замёрзнет, вытряхнут круг молока и по-новой зальют. Так и стоит перед глазами картина, на клеёнке в сенцах штук тридцать белых кругов молока с замёрзшими на самом верху бугорками жёлтых сливок. Занесёшь в избу дымящийся парком круг молока, и слизываешь языком сливки. Вкуснятина!
Дяде Ване с рождением тёлочки добавилось ещё больше работы. Он целыми днями хлопотал, варил еду нам, животным и птицам, стирал, топил печь. Пастухов всё больше задирал дядю Ваню, не уважал его. Напившись, придирался незаслуженно и оскорблял его:
- Ты чяво не встретил матр и меня с работы?
Обидные слова бормочущего Пастухова дядя Ваня или не понимал или прощал до поры до времени:
- Филиппа. Моя ласчистила всю доложку к лечке и плолубь лаздолбила холосо. Не лугайся, ложися спать. Счася я ножки тебе памою. Цаю с калинкой плинесу.
Уже в начале лета Пастухов вместе с дядей Ваней подрядились в больнице за отдельную плату выкопать большую яму под коллективный туалет. Много вечеров они истратили на эту огромную яму, а когда получили деньги за работу, Филипп не дал ни гроша дяде Ване. Тот крепко обиделся, молча собрал все свои пожитки и ушёл от нас. Так и жили они с Хасаном в больнице в одной каморке, работали чернорабочими только за еду и угол. Сенокос, дрова, огород больницы и всё хозяйство было на их руках. Умер дядя Ваня уже после нашего отъезда в 1956 году.
Славный был китаец Ли».
Продолжение рассказа в следующей публикации.
17.05.2019