«Роль Сталина в истории страны положительно оценили 70% респондентов «Левада-центра».
Об этом сообщает РБК со ссылкой на данные мартовского опроса социологов. Отрицательно к советскому вождю относятся всего 19% опрошенных. Издание подчеркивает, что исследование выявило рекордный показатель положительного отношения к Сталину за все годы подобных опросов»
(Из главных новостей СМИ 16 апреля 2019 года)
О своём отце рассказывает Николай Владимирович Кузнецов.
Русский писатель, псевдоним - Николай Углов.
Родился и живёт в городе Кисловодске.
Николай Владимирович своё детство провёл в концлагере.
Не в немецком лагере. В нашем советском ГУЛАГе. Вместе с отцом, офицером Красной Армии.
Десять лет ГУЛАГа отцу дали за то, что он, раненый был в плену.
Подробнее об этом позже.
Продолжение 26 рассказа Николая Кузнецова об отце.
Продолжение 25 http://www.stihi.ru/2019/05/17/3391
«В конце января 1953 года получили открытку от дяди Васи. Весть ошеломила
всех нас!
19 января 1953 года.
Здравствуйте родные племянники Александр, Николай и Ваша мамаша Анна Филипповна!
Сегодня получил Ваши письма и от Вашего папаши Владимира Ивановича! Да, он жив, он нашёлся! Это великое счастье! Я очень рад, что он известил меня телеграммой о выезде к Вам, но не сообщил точного местонахождения, я бы мог выслать денег на дорогу. А сейчас я беспокоюсь, он может заболеть дорогой. Извещайте его местонахождение, теперь он скоро будет у Вас! О себе буду писать. Желаю Вам здоровья и счастливой жизни! Ваш Василий Иванович.
Это была весть – лавина! Мы теперь могли ждать отца в любую минуту. Радовались неимоверно. Мать и Филипп Васильевич сдержанно молчали. Всё случилось неожиданно. 5 февраля взволнованная учительница младших классов постучала в наш класс и вызвала с урока Ольгу Федосеевну. Дверь была полуоткрыта и я услышал:
- Оля! Пришёл мужчина, назвался Кузнецовым Владимиром Ивановичем. Говорит, что
у тебя в классе его сын. Он хочет его видеть, дожидается на улице.
Я похолодел, почему–то стало страшно. Весь класс смотрел на меня. Радостная Ольга Федосеевна вывела меня за руку из класса и тихонько подтолкнула с крыльца на улицу:
- Ну, что же ты, Коля. Вон твой папа. Подойди к нему. Ты чего боишься? Это же отец.
Весь класс высыпал на крыльцо. Все с любопытством и молча наблюдали за нашей встречей. Для Вдовино это было невероятное событие. Ни у кого ещё отцы не возвращались из небытия.
Передо мной стоял высокий сутуловатый усталый мужчина с растерянными повлажневшими глазами. Я остановился и сразу же опустил глаза в землю, лишь изредка косо наблюдая за этим мужчиной. Мной овладела непонятная робость. Отец тоже растерянно молчал, не зная, куда деть руки. Затем зачем–то снял шапку, теребя её в руках, опять одел. Большая лысина и чуть оттопыренные уши бросились мне в глаза. Одет был отец, как наши заключённые во Вдовино: фуфайка, кирзовые сапоги, штаны и рубаха из простой ткани. Я ещё раз исподлобья посмотрел на отца. Продолговатое лицо, большой нос, голубые, с прищуром глаза, и толстые губы.
Не таким я представлял его из далёкого детства. Прошло много лет. Последний раз я видел отца в 1941 году, когда мне было три года. Я его не помнил. Лишь какие– то штрихи прошлого были у меня в голове. Всё изменилось. И отец, и я. Пауза затягивалась. Все с интересом наблюдали за нами. Я не знал, что делать. Кинуться в объятия к этому незнакомому человеку? Нет, у меня не было сил. Мне шёл пятнадцатый год, и трудно было преодолеть подростковый комплекс неполноценности.
Не отдавая себе отчёта, что делаю, повернулся и убежал, рыдая, в школу. Всё, всё забылось, я отвык, не помнил, не знал этого человека. От проклятой деревенской и природной робости побоялся на людях броситься в объятия к отцу. В школе кинулся в какую–то пустую комнату, заплакал, зарыдал. Все закричали и побежали вслед за мной. Столпились около меня, что–то кричали, ругали, теребили меня, требуя, чтобы я вернулся к отцу.
Подбежала Ольга Федосеевна и тоже заплакала. Обняла меня, успокаивала, ласково говорила:
- Колюшка. Нехорошо так. Это же твой папа Пойдём к нему. Он ждёт тебя. Ты что натворил? Это нехорошо. Давай, давай, пойдём. Сейчас иди с папой домой.
За руку вывела опять к отцу. Я всхлипывал. Кто–то из ребятишек принёс мою сумку с тетрадками, книгами и мы пошли с отцом рядом к дому. Я постепенно успокаивался и перестал плакать. Долго молчали, а затем отец робко дотронулся до плеча:
- Колюшок. Ну что же ты так? Ничего–успокойся, всё обойдётся. Я бы тебя тоже не узнал, большой ты стал. Александр в Пихтовке? Вот не знал я, мимо прошагал. Мать жива, здорова? Где она? Одни живёте или кто есть у неё?
Я односложно отвечал, подглядывая и изучая отца. Пришли домой. Нас встретил выздоровевший отчим. Он пока не работал, набирался сил. Мужики сдержанно поздоровались. Филипп Васильевич забегал, засуетился, да и отец растерялся, помрачнел. Разговор не клеился.
Я побежал в больницу за матерью. У ветлечебницы встретил её быстро идущую, взволнованную, радостную. Кто–то уже сказал. Мать забежала в хату и сразу заплакала, заголосила, отец тоже сморкался, часто моргая белесыми ресницами. Пастухов тоже не скрывал слёз, и я тоже вновь расплакался. Так мы долго просидели, проплакали, успокаивая причитающую мать. Затем разговорились. Мать начала собирать ужин. Отец достал из рюкзака две бутылки водки, консервы, сыр, колбасу. Таких продуктов у нас во Вдовино не было.
За ужином разговорились. Отец слушал в основном мать. О себе сообщал с неохотой, скупо, односложно:
- В конце сорок второго года был ранен и обморозился. Поместили в Ростовскую больницу. Там отняли отмороженные большие пальцы на ногах, подлечили. Сразу же после выписки начались тяжёлые бои, командовал взводом пулемётчиков. В одном из боёв был контужен и опять попал в больницу. А тут немцы взяли Ростов, мы все очутились в плену. Всех легкораненых использовали на работах. Затем после освобождения Сталинграда вскоре наши опять взяли Ростов.
Теперь попали в плен к своим. Судили. Дали десять лет лагерей без права переписки. При переходе, когда нас гнали к товарной станции, бросил под ноги прямо в грязь сбоку дороги несколько весточек вам. Вели колонну конвоиры с винтовками. Увидят–убьют! Толпа была огромная, несколько тысяч. Возможно, затолкли мои самодельные треугольнички писем. Везде был один текст: « Нюся, дали десять лет лагерей. Не знаю, где будем. Будет возможность, сообщу. Кто подберёт эту записку, Богом прошу, сообщите жене по этому адресу».
Но никто, видно, не подобрал мои письма. А может, побоялись. Эти десять лет лучше не вспоминать. Не знаю, как выжил. Первоначально за Полярным кругом строили Дудинку, Игарку. Затем пять лет Норильск. Строили завод, надрывался в шахтах. Работали до изнеможения. Намучился, наголодался, настрадался. Издевались, как хотели, но я терпел, надеялся выжить и увидеть вас. Уж и не чаял вырваться из того ада.
Освободили ровно через десять лет. Поражён в правах на пять лет. Как отличнику производства, с милости начальства, мне разрешили поселиться рядом с семьёй. Буду жить, и работать в леспромхозе пять лет в посёлке Октябрьском, это в ста километрах от вас. Ничего. Надо дотерпеть. Будет уже значительно легче. Кавказ свой любимый, если Бог даст, увижу только через пять лет. Бедный мой отец. Знал бы он, что больше никогда не увидит свой любимый Георгиевск и Кисловодск.
Какая жестокая судьба была у того поколения За что они страдали? Будь проклят в
века сталинский бесчеловечный режим негодяев!
Мы проговорили до утра. Мать постелила нам с отцом на полу. Он прожил у нас две недели. Я привык к нему, потянулся всей душой. Спали на полу вдвоём, много разговаривали. Отец был грамотный, с ним было интересно, это не Пастухов. Долго и интересно мне рассказывал о прошедшей войне, о политике нашего государства. Много говорил о разных людях, об их поступках, о дружбе и товариществе.
Отец очень любил русскую литературу. Читал наизусть отрывки из Лермонтова, Пушкина, Есенина. Особенно любил прозу Тургенева и Чехова. Все дороги вокруг Вдовино вскоре были нами исхожены. Отец любил со мной ходить на лыжах по полям, лесам. Несколько раз ходили за зайцами, но как назло, за эти две недели не поймали ни одного».
Продолжение рассказа в следующей публикации.
18.05.2019