Шопен шепелявит на старой пластинке,
По комнате шорох, шатаясь, плывёт,
Игрушечный клоун висит на резинке
И, весело прыгая, песню поёт.
Рассыпчато бусинки бьются по стенам,
По стенам, по стёклам большого трюмо,
И старый приёмник кряхтит очумело,
Что снова ожить ему было дано.
Звучит фортепьяно — в слезах и в миноре,
От горького горя сгорают слова,
А — красные зори! А — синее море!
А — жёлтое солнце! А — просто трава...
И купленный холод — ангины угроза,
Но сладко растает во рту эскимо,
И где-то за краем зимы и мороза
Протает далёкой разлуки клеймо.
Как будто бы — рядом, как будто бы — возле,
Как будто бы — вот оно! Встань — и возьми!
Но звонко по насту запели полозья,
И, спрятавшись в мех, там исходят слезьми.
И бьётся в висках, что не сказано в речи
О том, что — помедли, что — рано, что — сядь!
И тяжкою ношей ложатся на плечи
Слова, что теперь никогда не сказать.
Шопен шепелявит, что всё ей наврали,
И больше не будет улыбок и встреч,
И кони уносят в безбрежные дали —
В объятья метели замёрзшую речь.
И прыгают звуки из недр фортепьяно,
Как бусинки брошены тонкой рукой,
И будто струною дрожащей протянут
Сквозь время потухшее луч золотой.