- ...ну-ка, осади, мокрохвостки! Чтоб вас, заразы! Сказано: пока не закончите - никто никуда, ясно!?
- Ты что, живоглот, с ума сошёл!? У нас ребятишки с утра не кормлены, - вышла вперёд Стешка Тюрина. - Твоя цырла, поди, из дома не выходит, а вилы в руках и держать-то не умеет, а нас ты, как рабынь, понукаешь! Мироед, окаянный!
- Ты, Стешка, слова подбирай, а то я не посмотрю, что ты такая-растакая - загремишь куда надо!
- Но сначала я тебе брюхо поганое проткну! - Стешка выбралась из толпы женщин, держа в руках вилы наперевес, как винтовку. Вилы-то, известно, в качестве холодного оружия - серьёзная сила. Фёдор отпрянул назад, увидев угрозу со стороны Стешки.
- А ну, осади, дурёха! Нашла чем шутить!
- А я и не шучу!
Стешка шла на Фёдора, как ходят на медведя с рогатиной, направив вилы прямо ему в живот. Увидев приближающиеся к его животу вилы, Фёдор взвыл. Он хотел отступить, но не мог: тело его, словно, окаменело. Вилы приближались, а лицо у Стешки было такое, что отступать она и не собиралась. Почуяв безысходность, Фёдор не на шутку перепугался:
- Не имай, дурёха! - крикнул он и почувствовал, как по ляжкам его потекли горячие ручейки. - Ааа!!! - что есть мочи заорал Фёдор...
- Ну что ты будешь делать. Каждую ночь орёшь и орёшь, - жена ткнула мужа в бок кулаком. - Чего опять?
- Стешка, лярва, опять приснилась.
- Ну и что? Приснилась и приснилась.
- Ага. Она на меня с вилами напала.
- Промахнулась, видать... Федя, да ты, мой милый старый френд, никак обоссался? Господи. Ну-ка, вставай, зассанец. Иди, трусы смени, а я простыню другую застелю, пока, может, до матраса не дошло. Шевелись, давай, горе-горемычное.
Фёдор побежал менять трусы, а жена его Нина тем временем обновила постель. Фёдор пытался заснуть, но только кряхтел да ворочался; Нина тоже не спала.
- Сколь раз я тебе, Федя, говорила, - завела разговор Нина, - рази можно с людями так? Да ты глянул бы на себя со стороны: чистый...чистый мироед...
А какой был в молодости... Все девки глаз с тебя не сводили: красивый, стройный, умный, обходительный да и...что там говорить. Я тогда в тебя по уши влюбилась. Никогда не думала я, что из тебя такая дрянь получится. Бригадирство, Феденька, совсем не на пользу тебе пошло. О-ё-ёй...
Вспомни, как тебя после ранения в Чехословакии из госпиталя здесь, в селе, встречали. Помнишь? Народу собралось, как на праздник. Вышел ты из автобуса а военной форме с какими-то значками на груди, молодой, красивый, весёлый - девки-то аж, прямо, выли от одного твоего вида.
Каждая пошла бы за тобой хошь куда. В честь тебя даже речь парторг сказал, а за ним и председатель сельсовета...вона как. Пионеры галстук тебе повязали. Я тогда в два ручья слёзы лила: вот, думаю, девки возьмутся и отобьют тебя у меня. Но как они не старались, ты всё равно выбрал меня. Счастливая я была, сама не знаю какая.
Две недели вы тогда с дружками не просыхали. А потом тебе работу хорошую нашли: определили комсомольцами сельскими заправлять. Работа - не бей лежачего. Одна беда: с парторгом вы быстро снюхались, а он, окаянный, выпить не любил и тебя в это дело втянул. Не правда что ли?
- Да, правда...правда. Чего теперь вспоминать-то?
- А ничего. Конечно. Наверно, я всеми ночами ору, как ненормальная. Чего же орёшь, коль ничего тебе ни о чём не напоминает?..а может, как раз - наоборот?
- Даа...не думаю я ни о чём. Сплю и вижу вот такие сны. Я что, виноват что ли?
- А может, как раз и надо иногда подумать: отчего это мне ночами снится, чёрт те что? Глядишь, и вспомнил бы сколь девок перепортил. Думаешь я не знаю? Всё знала и знаю. Вожак из тебя вышел ещё тот. Наважатил... Люська Стёпкина от кого пузо вырастила, случайно не вспомнишь?
- Брехня это всё. Какая Люська?
- Конечно. Только сынок у неё вылитый комсомольский вожак. Я всегда знала, что ты, как блудливый кот, везде успевал.А я жди его дома да слёзы в три ручья проливай. Из-за Люськи, кстати, тебя из комсоргов и выперли. Дружок твой парторг, конечно, помог тебе в бригадиры пролезть. Но только с бабами да с мужиками - это не то, что с сопливыми комсомолками.
Вот ты и рвал и метал. В кабинете-то куда лучше сидеть, чем по деревне работников собирать. Озверел,прямо, до неузнаваемости. Федя-Федя... А пьянки, скандалы, помнишь? Сколь раз я тебя просила, чтоб ты бросил к чёрту это бригадирство. Конечно. Разве ты пойдёшь работать, как все мужики работают? А сколь раз мне от тебя доставалось? Помнишь такое?
- Да...помню. Конечно, помню. Думаешь, я сейчас себя не корю, не ругаю? И корю и ругаю, и...по всякому себя... Только вернуть уже ничего нельзя. Дурак, понятное дело, был. Я и не отрицаю. Да ещё этот парторг, как клещ вцепился в меня - не оторвать.
- На парторга, конечно, можно всё списать. Парторгов этих уже сто лет, как нету: что хошь на них вали. А что? Люську он тоже под тебя подсунул? Или вместе были?
- Нин? Ну что ты всё: Люська да Люська? Когда это было? Сама говоришь - сто лет назад. Да и не было там ничего.
- Ой! Ладно уж. Чего крутишься, как змей Горыныч: было, так и скажи, что было...тем более я и сама знаю. Шило в мешке, Феденька, не утаишь. Она сама давным-давно всё рассказала, Люська твоя.
- Никакая она не моя.
- Не твоя, так не твоя... Вот приснится она тебе ночью: ты не только обоссышься, ещё и обделаешься. Так тебе и надо, кобелина.
- Что ты, Нин, всё лаешься да лаешься, а? Я лежу, ни слова тебе, ни полслова не говорю, а ты...ты...Хватит уж. Говорю же: корю себя, ругаю...ну...ну, чего я ещё могу сделать?
- Ничего. До утра времени много, ещё и про бригадирство успеем наговориться. Художеств за тобой нескончаемая вереница тащится. Ой, Федя-Федя...Ругаю я тебя, а самой всё равно жалко...жалко тебя, дурака. Я-то ладно, а люди нет-нет да и напомнят, как ты с ними поступал. Смотрят тебе вслед и плюются. А я приду домой, плачу и плачу: стыдно мне, Федя. Других мужиков добрым словом поминают, а мово - плевками в спину. Каково, а? Плевки-то эти не сотрёшь ни в жисть. Сотрёшь, а назавтра опять оплюют. Так-то.
- Нин, ну хватит из меня душу тянуть. Уснёшь -эти, проснёшься - ты...куда только от вас деться?
- А ты, Федя, у всех, кого обидел, попроси прощения. Встретишь кого, скажи: прости меня, ради Христа, если я обидел тебя несправедливо.
- Ты что, Нин, с ума сошла. Ты как себе это представляешь? Да...да многих уж и в живых-то нету.
- Вон, иконка в уголке висит, видишь?
- Темно же.
- Вот. А ты свечку зажги с вечера и помолись за тех кого теперь нету, которых ты оскорбил, унизил и... Найдёшь слова, коль захочешь. Стешка, кстати, ещё, слава Богу, жива. Старенькая, конечно. Пойди к ней - вроде, не специально, если уж стыдно сильно - и скажи, что виноват, мол, перед тобой и прошу у тебя прощения, что очень, мол, сожалею о том что было меж нами. А чтоб не идти с пустыми руками, купи чего-нибудь сладенького. Старушки-то сладенькое любят. Перед всеми, обиженными тобой, покайся, тогда и сны, какие не надо, перестанут сниться тебе.
- Нин, да как же я...а? Да я...
- Люди, Федя, не звери - всё понимают, и коли от души скажешь, то обязательно простят. Всё грехов поменьше останется.
- Э-хе-хее...А я ведь и перед тобой, Нина, далеко не во всём покаялся. А виноват я перед тобой, прямо, жуть как. Перечислять всё - остатков жизни не хватит.
- Я, Федя, оптом приму.
- Тогда, дорогая Нина, прости меня, ради Христа... До армии-то всё, вроде, нормально было, а как пришёл... Эйфория что ли захватила меня? Встретили, как героя, работу дали - не работа, а так - просиживание кресла. Парторг ко мне стал относится, прямо, по-отечески. Когда с тобой поженились, сразу могли жить отдельно от родителей: дом, оставшийся от тётки Лизы, пустой стоял. Всё так легко получилось, оттого, наверно, голову и вскружило. О-хо-хоо...
Вот тогда-то, видно, гордыня меня в оборот и начала брать. Парторг - кобелина был ещё тот, как и выпивоха. А я?..как же я могу быть в отстающих? Не выдержал я экзамен перед нормальной жизнью. Незаметно начал презирать обыкновенных работяг, а уж когда стал бригадиром...для меня это было, как...как в дерьмо башкой. Враз все виноватыми стали...все, даже...ты. А как же! Меня обидели. Словно, туман мозг накрыл: ничего не хотел видеть непотребное мне, а уж слышать – тем более. Понимал ведь, что жить так нельзя, а поделать...переломить себя не сумел. Вот так...
Конечно, пришло время, когда я пошёл на попятную, но...увы...столько уже натворил. Старался, сколько мог, смягчить отношения с сельчанами, да только не все мне собирались доверять. Всё. Ставлю задачу: у всех, кого напрасно обидел, оскорбил, наказал попрошу прощения. Надо будет, встану на колени. И свечку поставлю к иконе. Правильно ты, Нина, всё сказала...Господи, прости меня, дурака, если только можно...
Бог-то, он, и не таких , как я прощал, а вот люди...Как уж выйдет. Кто-то простит, кто-то, может, и нет. Это их право. Схожу на кладбище, встану на колени перед теми, пред кем я провинился, и тоже попрошу прощения. Господи, говорю я от чистого сердца и души. Аминь.
- Ладно уж, Федь, давай-ка, спать. Утро вечера мудренее... Но сказанного не забудь. Трудно тебе будет совершить задуманное...ой, трудно. Гордыню-гордынюшку придётся ломать через колено. Всего труднее сделать первый шаг, а потом...потом... Светает уже.
Слушая похрапывание мужа, Нина Павловна задумалась над тем, а правильно ли она сделала, направляя его по пути покаяния? В сферу влияния Фёдора входили далеко не все жители села, а только те, которые имели отношение к его, первой, бригаде.
Выполняя задания руководства колхоза,
Фёдор только доводил его решения до колхозников, выполняющих определённые работы на территории его бригады. Каждое утро Фёдор обходил дома колхозников на своей территории и доносил до них план работы на день - наряд. В результате возникали ссоры и даже скандальные ситуации. За невыполнение-то наряда ответ перед руководством держал бригадир. Ни один бригадир не был обласкан народной любовью, потому что каждому из них приходилось требовать от колхозников послушания ради выполнения иногда не самой приятной работы, желающих на выполнение которой никогда не было, отчего почти ежедневно происходили скандальные истории.
В спорах рождалась не истина, а обыкновенная неприязнь друг к другу: у колхозников к бригадирам, а у тех - наоборот. В выражениях никто себя не ограничивал. День проходил зачастую в нервной обстановке, а назавтра всё начиналось сначала.
Однажды всё это ушло в историю. Не стало ни бригадиров, ни колхозников, ни даже самих колхозов.
Уже когда стало совсем светло, Нина Павловна пришла в выводу, что, пожалуй, переборщила с муженьком-то. Не хватало ещё отправить его на посмешище жителям села. Ну уж - дудки. Поговорили - и хватит.
- Неча ему по селу болтаться, пусть уж лучше дома сидит. Ничего. Что-нибудь придумаю, - прошептала, засыпая, Нина Павловна.