ПОД ПЯТОЮ ГЛУПОСТИ
Автор Игорь Бестужев-Лада
Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.
https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич
Продолжение 10 романа.
Продолжение 9 http://www.stihi.ru/2019/06/01/3537
ВЕЛИКОЕ ОЧУМЕНИЕ
«Но праздновали недолго.
Наутро грамотные могли прочитать неграмотным расклеенную на заборе афишу, где излагалась новая глуповская конституция на смену Пузановскому «Уложению», о коем упоминалось выше. Она была озаглавлена «Приказ № I» и гласила буквально следующее:
§ 1. Весь хлеб, включая семенной, ссыпать в общие закрома и выдавать каждому желающему по потребности.
§ 2. Подати заменить бурным одобрением действий властей предержащих.
§ 3. Вместо недоимок взыскивать верноподданнические чувства.
§ 4. Мужиков с их подводами, посланных невесть куда, невесть какими способами и невесть откуда, вернуть, предоставив им жить по способности и есть по потребности.
§ 5. Каждого, замеченного за пахотою, сеянием или сбором урожая, повесить, как собаку.
§ 6. Каждого, замеченного за каким-либо ремеслом, тотчас прибить, как собаку, посредством применения главного орудия такового ремесла, как-то: сапожника – колодкою, портного – ножницами, повара – поварешкою, столяра – стамескою, торговца – гирею и т.п.
§ 7. Всякого с образованием выше первого класса церковно-приходского училища – повесить, как собаку.
§ 8. У всякого, вышедшего на улицу с каким бы то ни было товаром для продажи, оный товар отобрать безвозмездно и продавца повесить, как собаку.
§ 9. Деньги медные использовать вместо пуговиц, а бумажные – в качестве бумаги в сортирах. Вместо денег каждый да напишет на бумажке любую цифру, какую пожелает, – и это будет считаться истинными деньгами.
§ 10. Если поймаешь женщину и возьмёшь её силою, то это и есть твоя жена до тех пор, пока не поймаешь другую.
§11. Если женщина сопротивляется – значит, она распутна, и её надлежит повесить, как собаку.
§ 12. Если встретится диакон, поп или сам протоиерей с бородою, то сначала бороду срамным образом отстричь, а уже потом повесить его, как собаку. А священнослужителя без бороды не бывает.
§ 13. Все храмы преобразуются в конюшни.
§ 14. Все кладбища преобразуются в отхожие места.
§ 15. Всякое чадо, встретивши мать свою или отца своего, да плюнет им в лицо с омерзением и да обратится за сочувствием к умоскопатам.
§ 16. В связи с приходом к власти умоскопатов впредь считать умоскопистами.
Да здравствует умоскопизм!
Глуповцы почесали в затылках и застыли в недоумении: на смех это или серьезно? Смеяться или пугаться? Некоторые попробовали криво ухмыльнуться. Но и ухмылялись недолго.
Наутро Глупов потрясло известие, подтверждавшее, что «Приказ №1» был вовсе не издевательскою шуткою, а начал пункт за пунктом и буква за буквою пунктуально и буквально претворяться в жизнь.
Сказывали, будто умоскопаты, теперь уже умоскописты, выволокли Никодима и Пузанова из холодной, впились им в горло, полакомились кровью и ещё живыми бросили в колодец, снабжавший водою город. Из колодца долго еще раздавались стоны принявших мученическую смерть. Но ещё ужаснее было известие, что умоскописты не удовольствовались сими двумя жертвами, а лакали кровь из разорванного горла уймы людей, случившихся рядом, не исключая безвинных младенцев, коих тоже еще живыми бросали в колодец.
И еще ужаснее было услышать, что новоявленные вурдалаки действительно гоняются за крестьянами, вышедшими в поле пахать и сеять, и умерщвляют их самым зверским образом. Действительно растлевают жен, девиц, детей без всякого зазрения совести. Действительно режут бороды у попов, а затем и самих попов. Действительно превращают церкви в скотные дворы, а кладбища – в общественные уборные. И при этом остервенело требуют, чтобы обыватели кричали «ура» и рукоплескали всякому их мерзопакостному деянию. А кто поперхнётся или у кого дрогнет рука при аплодисменте – тут же упадёт с перегрызенным горлом. Поневоле все оставшиеся в живых заторопились друг перед другом провозгласить здравицу умоскопистам. Раздались аплодисменты, сначала жидкие, потом бурные, переходящие в бесконечную овацию.
В губернии, естественно, забеспокоились, прослышав о таких безобразиях, и, как издавна повелось, в очередной раз направили в Глупов команду, дабы помочь обывателям вернуться в первобытное состояние. Снова к городу стало приближаться пыльное облако, снова раздались из него памятные глуповцам чарующие звуки полкового рожка:
В колонну соберись бегом,
Трезвону зададим штыком,
Скорей, скорей, скорей!
Однако, дойдя до околицы, колонна замерла в недоумении. Вместо стонов бесчисленных жертв, о которых доносили успевшие спастись, из города летело сплошное радостное «ура!», перемежаемое бурными рукоплесканиями и разными бодрыми кликами. Конечно, если бы в колонне прислушались повнимательнее, а ещё лучше – посмотрели бы собственными глазами, то расслышали бы и стоны, увидели бы не только рукоплещущих. Но поверили не глазам, а ушам. Подумали: «Чего же мешать такой большой радости счастливцев?». И повернули обратно.
Трижды затем подходили карательные экспедиции к самой околице Глупова. И трижды поворачивали назад, заслышав сплошное «ура», переходящее в рукоплескания и обратно. Наконец в губернии плюнули и предоставили Глутюв своей собственной злосчастной судьбе, как потом выяснилось, зря это сделали.
Что же получилось в конечном итоге? Да то, что и должно было получиться. Хлеб, ссыпанный в общие закрома, быстро съели. А поскольку он был к тому же ещё и даровой, наполовину испакостили и выбросили на помойку. А поскольку семенной хлеб тоже съели, сеять на следующий год оказалось нечего. Да и некому, поскольку крестьян извели под корень. Равно как ремесленников и торговцев.
Конечно, торговля никуда не делась. Но теперь стали торговать из-под полы и, следовательно, втридорога. Попытка использовать вместо денег бумажки с написанными на них произвольно цифрами быстро провалилась. Потому что сначала в ходу были бумажки с цифрою «1», затем с цифрою «2», а затем, поскольку глуповцы дальше двух считать не умели, цифры были заменены словом «много». Но и это слово мало кто умел прочитать, а потому бумажки совсем перестали принимать, и торговля пошла, как говорится, баш на баш, т.е. пуговицу за пряжку и валенок за сапог, что не во всех случаях удовлетворяло продавца и покупателя.
Счастье ещё, что умоскопизм задел лишь считанные проценты населения. Остальные продолжали жить так, как привыкли за истекшее тысячелетие, и только крестились, поражаясь выдумкам умоскопистов, одна другой мерзопакостнее.
Что касается вернувшихся невесть откуда мужиков с подводами, то и их не допустили к общественно полезному труду, а заставили гоняться за обывателями, пытавшимися трудиться или недостаточно громко кричавшими «ура».
А самым конечным итогом таких конечных итогов, естественно, явился массовый голод, всеобщая ненависть к умоскопистам и бесконечные восстания против них, причём по нарастающей. Дело кончилось тем, что Картавый, Корявый и Беня Крик со товарищи или, по их терминологии, со братцы, оказались осаждёнными бушующей толпой в Управе Благочиния безо всяких надежд на спасение.
Сначала они попробовали выйти из положения, объявив, что их приняли не за тех. Для этого они изменили свои клички. Картавый принял псевдоним Охов и стал прямо так и подписываться: Плюганов-Охов. Подражая ему, Корявый провозгласил себя Сдоховым, но предпочёл не пользоваться этой фамилией: уж очень она выглядела одиозно. Беня Крик долго думал над тем, какой бы псевдоним похлеще выбрать и ему. Но так ничего толкового и не придумал, ограничившись заменою Гиршунского на Хершунского. Это напоминало старый глуповский анекдот про Ивашку Дерьмо, сменившего имя на Порфирия.
Однако глуповцы оказались не лыком шиты и на столь дешёвую мормышку не поддались.
– Нам что Картавый, что Корявый! – кричали они. – Что Охов, что Сдохов! Ты над нами измываться перестань, кровопивец!
И начали расшибать бревном входную дверь.
Картавый понял, что подходит конец, и извернулся невиданным ещё в мировой истории образом. Он выкрикнул, что сдаётся на милость глуповцев, напрочь отрекается от своего умоскопизма и обязуется впредь поступать образом, противоположным прежнему. В доказательство он выкинул в окно белый флаг капитуляции, на котором в спешке, очень нечеткими буквами было начертано: «Приказ № 2», гласивший нижеследующее:
§ 1. Каждый да возделывает пашню, яко возделывал, и ест свой хлеб, яко ел, а излишками торгует по собственному усмотрению, яко торговал.
§ 2. Мужиков, отбывающих трудовую повинность, вместе с их подводами распустить по домам.
§ 3. Ремесленников и торговцев провозгласить ремесленниками и торговцами же, со всеми проистекающими из такового провозглашения последствиями.
§ 4. Бумажки с произвольно нарисованными на них цифрами и буквами сжечь, а в обращение пустить прежние полушки и пятаки.
§ 5. Никого впредь за образованность не притеснять, а слишком умных высылать этапом подлечиться на минеральные воды в Баден-Баден.
И всё это носило общий подзаголовок «Перестройка № 1».
О прочих параграфах из «Приказа № 1» в «Приказе № 2» не было сказано ни слова. Но и тех, что были обнародованы, оказалось с лихвою достаточно, чтобы глуповцы вздохнули с облегчением.
Это была первая (но не последняя) по счёту безнадёжная попытка вырваться из гибельных объятий красной чумы, оставаясь в состоянии великого очумения. Иными словами, изменить всё, ничего не меняя.
Дело в том, что Картавый вовсе не собирался отказываться от догматов умоскопизма, изложенных в «Приказе № 1». Он так и разъяснил Корявому и Бене Крику, устроившим ему истерику по поводу предательства умоскопических мечтаний.
– Никакое это не предательство, братцы, а передышка, чтобы выиграть время и начать сызнова лакать кровь из горла своих ближних более окрепшими, – сказал он им, наблюдая из окна, как недавно остервенелая толпа с интересом занялась чтением набросанной им наспех ахинеи.
– Запомните: это не отказ от умоскопизма, а коренное изменение точки зрения нашей на него под страхом того, что, если этого не сделать, нас вырежут до последнего умоскописта как врагов рода человеческого.
Сказавши это, он поручил Сысойке Корявому и Бене Крику «со братцы» управление городом Глуповом, а сам отбыл на поправку здоровья в загородное подворье всех глуповских градоначальников, начиная с Медвежатникова, а может быть, и с Негодяева.
Спустя самое малое время он горько пожалел о таковом, столь опрометчивом шаге.
Но было уже поздно.
Впрочем, к ужасной судьбе Картавого-Плюганова-Охова мы ещё вернёмся в своем месте. А сейчас займёмся более важным вопросом, касающимся судьбы города Глупова в целом».
Продолжение романа в следующей публикации.
01.06.2019