Сколько вёрст прошагал он под ливнями,
На разбитых путях, мёрз в мороз – колотун?
Соловей утешал в ночи переливами...
Наводил страх, бывало, бродящий шатун...
Сколько дней и ночей был вовсе голодный?
Раз пехота – своё носи при себе!
Сухари под рукой и ручей холодный ...
Вброд спешат - выступать бойцам - на заре...
Напрямик пройдёт, сквозь чащобы пролезет...
Тащит пушку, ему без неё - никуда...
И до смерти своей, боец будет помнить -
Должен сам уничтожить фашиста - врага
... разглядит боец в сгоревшем селении,
Уцелевшее чудо случайно спасёт,
Заметит в пыли своё продолжение,
Он в лохмотьях, ребёнка грудного, найдёт...
И прижмёт осторожно к груди комочек,
Слезою, слюной сотрёт все пылинки с лица,
Отыщет с трудом сахарка он кусочек,
Завалявший сухарик стрельнёт у бойца...
Спросит каждый мужик одолжение,
На минутку в руках малыша подержать,
Было счастьем для всех...продолжат движение,
И не страшно теперь, мужикам умирать...
Сколько силы в простых мужиках найдётся,
Неустанно фашизм с Земли будет гнать.
Но в цветущий май боец наш вернётся,
И на лад жизнь пойдёт в природе опять.
***
Выписка из газеты «Красная звезда», ИЮНЬ 1942:
23.06.42: Мне рассказывал один командир: «...Наше отделение шло в такой мороз, что грудь ломило, ствол винтовки жег через варежку. Мои ребята приустали в глубоком снегу, приуныли. Беда, думаю, — как выполним задание? Какими словами их взбодришь? А главное — впереди, — выбить фрицев и занять хуторок. Губы на морозе не шевелятся, и слов таких я не знаю. Тут стало светать, вышли на дорогу и видим — лежит совсем голенький грудной ребеночек. Немного прошли — еще дитя валяется сбоку дороги, а там их уж несколько — кто в одеяльце положен на снег, кто кое-как брошен. Тут мы поняли, что было: немцы гнали наших, женщин к себе в тыл, дети постарше еще брели кое-как, а грудные младенцы застывали на руках у матерей. А которая присела бы, чтобы переукутать младенца да покормить его тощей грудью, хоть этим согреть, — конвоир рвет у нее от груди ребенка, кидает прочь, а ее — прикладом в спину, — «иди, не отставай, русская свинья»...
Мои ребята увидели детские трупики, и губы разжали, и с глаз сошел иней, и понурости как не было... «Веди, так иху так, веди нас скорей...» Да так дружно ударили на хуторок, что фрицы, конечно, и штаны не успели надеть, да и надевать больше им никогда не придется... И мое отделение, заметьте, Алексей Николаевич, стало с тех пор заметным по злости...» ("Красная звезда", СССР)