Голос, раздавшийся в спину в кислой фонарной желтизне проулка, показался Пантелеймону слышанным, будто ещё вчера.
- Моня..
Однако, до чего же давно его так никто не называл.
Со времён ткацкого училища?
С кружка аутентичной самодеятельности?
Несколько возможных лиц из прошлого дискретно замельтешили в глазах. Но Пантелеймон прогнал ресницами эту монохромную фотохронику, прервал поступательное движение домой и заставил себя обернуться назад, в кислое.
Оборачивался он теперь всем корпусом - высокий социальный статус ткача-передовика предполагал непрерывное напряжение трапециевидных мышц, ставших от этого плотными и бугристыми, точно кап в основаниях древесных стволов, и сросшихся с шеей в непреодолимый монолит.
Невдалеке за спиной оказалась крадущаяся женщина, габаритом с гигантского колобка.
Вместе с тем, женщина перестала красться и обосновалась в максимально выжидательной позе на расстоянии достоверной видимости.
Скорее всего, она пыталась покусывать губу. И это было непросто - с существующего по умолчанию неба сыпалась бисерная водяная пыль. В условиях повышенной влажности губа то и дело соскальзывала с очевидно не слишком хваткого, либо неправильного прикуса неизвестной. Отчего щёки её всякий такой раз ассиметрично дёргались, напоминая попытку удержать в полости рта небольшую трепещущую рыбу, истерично желающую жить.
- Моня.. - повторился голос из чужеродной женщины, вновь окуная Пантелеймона в психотропную кашицу когнитивного диссонанса. Голос был какой-то "тот самый". Источник оставался неопознаваем.
"Может, суккуб или чучо из царства мёртвых заманивает?" - на мгновение ослаб в Пантелеймоне материалист. И тут же стало стыдно и сердито на себя.
- Ну. - буркнул ткач, - а ты?
- Я. - раздалось из головы незнакомки.
Её слоистые волосы, собранные куда-то далеко за уши, как оказалось впоследствии, сзади переходили в массивную косу, подобную канату в школьном спортзале детства. Такими штуками в слободе традиционно помечали себя временно незамужние, сигнализируя, как они надеялись, исключительно временно неженатым. Но попадались на косу, конечно, разные.
Казалось, сцена неузнавания могла бы длиться до исчерпания вербального описательного ресурса. Но незаметным переднему наблюдателю волевым движением руки за спиной незнакомка оттянула завершение косы к низу. При этом черты лица закономерно проступили на эластичных тканях. Выделились крутые скулы, точёный подбородок и тонкий орлиный нос со страстно вибрирующими ноздрями.
Наблюдающий обомлел и не то выдавил, не то выдохнул из загустевшего себя:
- Алеф?!
- Моонь.. - тут же зазвучало в ответ.
Да. Это была она. Алефтина его первоткацкой юности. Алефтина душных ночных фантазий и скорых, воровитых переглядов днём, на практике под юркими шомполами наставников.
Алефтина, помахавшая задорным хвостиком и убывшая по разнарядке в недосягаемый и былинный Крайнезадворск.
Ждал ли он её? Теперь не распоймёшь, судя по четырём штампам в паспорте ткача. Но то, что помнил, любил и ненавидел, - несомненно.
- Ты как сюда?
- Перевелась по выслуге. Помнила. Любила.. Женат?
- Вдовец.
- Жить будем?
- Поживём.
От комбината потянуло жжёной шерстью. Капли измороси выросли и окрепли, и фонарь начало скрипуче коротить. Стоять дольше смысла не оставалось.
И они пошли.
5.6.2019