Дым фимиама так невероятен
в ночных кварталах «Города Богов».
И вещий сон о «вечном» необъятен,
нащупав путь под чей-то тесный кров.
Слова палящим днём сжигали сердце,
но к вечеру, устав, остыв в тиши.
Сквозь мошкару и запах пряных специй
двенадцать и один в мой дом вошли.
В пыли хламиды их и босы ноги,
но, чудилось – рассудку вопреки,
передо мной стояли просто боги,
уставшие от вечности реки.
Спустя года, я вспоминал. До плача,
тянулся ввысь, до хруста позвонков,
сквозь время, вспять, никак нельзя иначе.
И больно, по вискам набатом слов…
Был ужин прост – хлеб из печи трёхдневный,
вино разбавлено традицией веков.
Один, назвавшийся всем альфой и омегой,
поставить точку в будущем готов.
Все предадут, кто громко, а кто робко
откажутся от клятв и громких фраз.
И лишь один, сложив статиры стопкой,
Пойдёт в петлю, исполнивший приказ.
За дымкой лет стираются границы
меж долгом и унизливым должком.
Что голубь, что ворона – божьи птицы:
в безбрежье мира - небо общий дом.
И вот когда уснули безмятежно
одиннадцать опустошённых тел,
в саду моём во тьме, почти кромешной,
лишь двое обсуждали свой удел.
Как Валтасар, невольный тайн свидетель,
я ощущал всем телом этот стон,
предательство размером с добродетель
печатью огненной отметило Сион...
С рассветом колдовство олив цветенья
накрыло Гефсимании сады,
но нет былого счастья песнопенья,
лишь звон мечей и шум чужой беды.
И липкий поцелуй, и вопли черни –
таков сюжет привычен позже стал,
украшенный кровавым следом терний.
Но правду так никто и не узнал.
Толкнув перстом в хитон соседа справа
Иуда крикнул: - Вот ваш бог и царь,
Испробуй Иудея эту славу
и подними восстание как встарь!
В ответ – стена мечей и копий,
в ответ – Каифы зычный рёв:
- Под стражу взять ваятеля утопий,
синедрион допросит сей улов.
И ни один не выхватил кинжала
из тех, кто ночью безмятежно спал,
и ни один не выдохнул устало,
слова протеста, а ведь Он их ждал.
Захохотал Иуда страшно, жутко.
Так на кладбищах каркают ловцы
пропащих душ, которым неуютно,
ведь под камнями стонут мертвецы…
Я видел как роняла кровь и слёзы,
его рука, воздета к небесам.
Так виноград свои бросает лозы
на кипарис и опустевший храм...
Сад опустел, лишь щебет птиц в зените
позор и славу тихо обсуждал.
И на латыни, или на иврите
нисана ветер сочинял хорал.
Наступит час и этот вольный ветер
овеет результаты бытия.
Один закономерно будет светел,
другой – в тумане тайны жития.
- И всем воздастся, по закону Бога, -
те пропоют, кто ничего не знал.
Прозрение у смертного порога
здесь каждый в одиночку получал.
Не мне судить, кто видел путь на гору,
не вам решать, клянущимся в ночи:
где грань лежит меж честью и позором,
где спрятаны от истины ключи?