Захар Павлович. Из Андрея Платонова

Людмила Поклонная
Если вырвать Захара Павловича из контекста,
оторвать его от Саши и от сашиного отца,
отодвинуть отцову лодку как средство удовлетворения любопытства к смерти
и заодно не заметить сашину удочку на том самом берегу,
забыть о сашином гробе, пошедшем за ненадобностью в печку по надобности в тепле…
Нет-нет, если просто сделать усилие над своей любовью к Андрею Платоновичу
и с усилием, далеко не дочитав, закрыть книгу,
едва увидев «нежный гул точной машины»,
то можно задуматься о Захаре Павловиче, можно думать только о Захаре Павловиче,
но только словами Андрея Платоновича, почти словами Андрея Платоновича,
ведь Захар Павлович состоит из них.

***
Если бы ночью в дождь не запело так далеко,
что там, казалось, настал уже день и воздух был сух и высокозвукопроводен,
у Захара Павловича, равнодушной ко времени старой пустой рукой
отбивающего ночью часы в церковный колокол,
был бы ум от любви к паровозу, живейшей машине, свободен,
и в личное время он так бы вертел и вертел бесполезные башни из проволоки.

В путь – к паровозу смолкшему, к времени красоты,
всё ближе даль песнопений, вращений, дымностей, таинств и тайн железнодорожных,
и вошёл Захар Павлович во врата, в рай депо, инструмент обрёл, не пусты
его руки, удар в них особый, нежно поставленный.
В существо паровоза влюблён, верил в Бога бы, неосторожно
просил бы он мастера: «Научи меня, Господи», но говорил: «Господин Наставник мой».

И стал паровоз против сочувствующих людей,
высокий телом, громадный, согретый к составу ночному, к песне, великодушный.
Для Захара Павловича разогрелось личное время разверстых врат, где
вечереет по-летнему, и его высоко трясёт,
и с паровозом он будет жить в сгущающемся смуглом будущем,
«в самозабвении ночи, риска, нежного гула точной машины». Вот, собственно, всё.