и это огнестрельное от первой мировой

Осаму Дадзай
зима, и лед в душе не тает, поет - не умолкает.
скажи мне, я летаю? молчание и немой ответ.
наверное, ты прав, гнилой и жить мне в зоопарке
со львами, что растерзают тот час.
я черствый выродок, ты это знал.
нашу с тобой любовь я несказанно выдумал,

спустясь спиной от огнестрельного,
и падая на землю от первой мировой.
мои глаза твоими все измучены.
с рукой твоей все слёзы мне наскучили.
с душой твоей все значимо и ничего не трачено,
лишь изредко забыто тишиной.

и мне не просто, даже не смешно,
но все же больно до воя днём, до воя ночью.
всё щебетят все мысли черствые без умолку.
и больше ни тепло, ни холодно.
амур, психея ликует знамя мифа,
история богов, сопутствие ужасной зависти людей.

а может ты и прав, я - эгоистичный выродок,
миф не мной придуман, но безусловно выдуман.
я бы выбрал ожег черствой рутиною,
отлежавшей пол года пыли от нашего имени.
убитую свиту страниц под гнетом нашего чтения
и то маленькое сожаление.

ты, честно сказать, прав как всегда.
тварь я дрожащая, покинут теперь навсегда.
убить меня мало, прогнил, незрим изнутри.
и как мне дальше идти?
непрошено в гости ходить? или часто по пустоте бродить
до крови на сердце и на руках.

ключом отопри, от двери отойди, света мало в душе.
в твоей же полный мрак протеже.
света я больше там не увижу, включить бы не смог
даже самый старый светильник.
я прогнил изнутри с реликтовым слоем
своей бездумной тоски.

для общего блага с тобой нам нужно сыграть расправу.
влюбленно слететь свою душу на пулю,
попав серьезно в весок и сердце задеть.
у тебя оно так мало, носишь его до сих пор в нагрудном кармане,
будто могила изрыта давно.
излюблено и прощено.

вечность короче, чем можно представить,
не задыхаясь жалкими от грез мечты слезами.
в сердце все так же колко стучит убогое нищее слово,
имея рисунок из пяти букв и кучу под пунктов с кровью,
печатью,
и болью.