***

Здесь закапывали, помню, сказал он и густо высморкался,
на кулаком расквашенном носу его торчала сломанная переносица,
и глаз один, как орех, красный, и в волосах запекшаяся каша.
А потом пошли танцевать, и кривляться за станцией,
и был там один алкаш, он утром умер на рельсах,
Ты стояла у плиты, как в последней раз, в своей розовой кофточке,
Ванёк варил что-то в кастрюльке, он хотел иконостас приготовить
для этих людей, потерявших веру в себя и другого.
А другой, он из заново расплавленного железа, твердый, и радостный,
как понедельник, как дрова, пересохшие за неимением печки.
И дуло, прислоненное ровно ко лбу, и пересохшие губы,
за минуту до облизывания. Все запечатлелось на сетчатке,
чтобы легко и бесповоротно погаснуть в следующий момент.
Такой же скользкий и случайный, как и все, что оставалось все это время за двадцать пятым кадром.