Снаружи мы часто видим купола храмв усыпанные звёздами. Изнутри же купол часто изображает как видимое небо с облаками . так и незримое мистическое небо, откуда на нас нисходит благословение Святой Троицы во всехтрёх ипостасях.
В древних храмах это чаще всего Лик Спасителя или Господь Вседержитель на троне и во облацех.
Однако со временем по мере достижений в астрономии и в космологии мистическое небо перестало быть очевидным, поскольку во всех гимназиях и университетах изучалась и физика Ньбютона и астрономия Коперника. Ньютон был человеком верующим и рассматривал свои научные открытия, как физикокосмические комментарии к своим богословским воззрениям.
Космос Ньютона, тем ни менее стал большим соблазном для миллионов верующих. Бесконечное абсолютно бездушное пространство и такое же бездушное бесконечное время, в которых, как айсберги в океане плавают холодные массы материи, тоже абсолютно бездушной. Что же касается человека, то его в этой пустующей вселенной и вовсе не разглядеть. Кто он такой по сравнению с бесконечностью
Космос Гёте и космос Ньютона формально не соприкасались друг с другом, хотя совершенно очевидно, что «Фауст» написан человеком, принявшим в целом ньютоновский образ мира. Ньютон предшествовал Гёте, но сегодня редкая космологическая модель обходится без прямых или косвенных обращений к «Фаусту».
Ужас Тютчева перед всепожирающей бездной космоса был мотивирован ньютоновской пустой Вселенной, где времени и пространства бесконечно много.
"И мы плывем пылающею бездной со всех сторн окружены".
Огненная небесная книга пылала перед глазами Александра Блока уже в XX столетии:
«Тогда — остановись на миг
Послушать тишину ночную:
Постигнешь слухом жизнь иную,
Которой днем ты не постиг;
По-новому окинешь взглядом
Даль снежных улиц, дым костра,
Ночь, тихо ждущую утра
Над белым запушённым садом,
И небо — книгу между книг...»
(«Возмездие»)
Глубинными корнями уходит этот образ в безмерное прошлое. В «Апокалипсисе» и в других «звездных» книгах поэтично рассказывается, как в «последний день» срываются семь огненных печатей (видимо, семь планет) и небо сворачивается, «как свиток». Об этом же говорится в индийских «Упанишадах», где время и пространство свернулись, как свиток.
В сознании древних пылающая огненными письменами «небесная книга» была наподобие пергамента развернута над головой человека.
Прочитав эту книгу «от Альфы до Омеги» — от первой до последней буквы алфавита,— поэт вмещает в себя всю Вселенную. Отныне он становится живым космосом, вмещающим в себе все мироздание.
До нас дошло русское сказание о «Голубиной книге», спрятанной на «огненном древе» Млечного Пути. В прошлом оно опиралось на общие индоевропейские фольклорные корни, а в будущем ее огненные тексты отразились в зеркале византийской мифологии.
И в «Упанишадах», и в «Апокалипсисе», и в «Голубиной книге» говорится о «космическом человеке», из которого возникает мир. Подобно Фениксу горел и не сгорал Пуруша в индийских «Упанишадах»:
Весна была его жертвенным маслом, лето — дровами, а осень—самой жертвой...
«Когда разделили Пурушу, на сколько частей он был разделен?
Чем стали уста его, чем руки, чем бедра, ноги?..
Луна родилась из мысли, из глаз возникло солнце...
Из пупа возникло воздушное пространство, из головы возникло небо.
Из ног — земля, страны света — из слуха. Так распределились миры».
В русской «Голубиной книге» князь Владимир спрашивает у царя Давыда Овсеевича:
«Прочти ты нам книгу голубиную,
Расскажи ты нам, сударь, про белой свет:
Отчего начался у нас белой свет,
Отчего пошли зори ясные,
Отчего пошли звезды частые,
Отчего ж начался млад-светел месяц?»
И Давыд Овсеевич читает ответ по книге:
«Зори ясные от очей божьих,
Звезды частые от риз божьих,
Млад-светел месяц от грудей божьих».
И в космогоническом гимне «Упанишад», и в русской «Голубиной книге» космос творится из человеческого тела и подобен ему. Космос — это как бы расширенное в перспективе зрения человеческое тело: солнце — глаз, ветер — дыханье, земля — туловище, небо — голова.
Насколько живучей оказалась эта метафора, можно судить по видению Аввакума в тюремной земляной яме, откуда он пишет царю Алексею Михайловичу о том, как «...В нощи вторыя недели, против пятка, распространился язык мой и бысть велик зело, потом и зубы быша велики, а се и руки быша и ноги велики, потом и весь широк и пространен под небесем по всей земли распространился, а потом Бог вместил в меня и небо, и землю, и всю тварь... Так добро и любезно на земле лежати и светом одеянну и небом прикрыту быти...»
Это чрезвычайно примечательный образ, когда человек, как бы выворачиваясь наизнанку, вмещает в себя и небо, и звезды, и всю Вселенную. Он становится не узником, заключенным внутри вселенской бездны, а ее наиполнейшим вместилищем.
Поэта не смущает, что человек мал, а Вселенная неизмеримо больше, ибо для него есть иное, тайное зрение, где меньшее вмещает большее, а последний становится первым. Так материнское чрево могло вместить и «содеять» всю Вселенную, ибо само Рождество виделось как такое же выворачивание наизнанку всего вселенского чрева: «...Ложесна бо Твоя престол сотвори и чрево Твое пространнее небес содела...»
Само небо становилось как бы сброшенной кожей вселенского человека, а его телесная нагота затмевала сияние всего мироздания: «Одеялся светом яко ризою, наг на суде стояще и в ланиту ударения принят, от рук, их же созда».
Если «Царь Небесный» предстоял наг, то царь земной, наоборот, облачался в звездные ризы — «одеялся светом». Он надевал на себя корону, усыпанную драгоценными камнями, символизировавшую звездный купол, усыпанный звездами, и он держал в своих руках державу и скипетр — луну и солнце.
Ярчайший образ такой человекоподобной Вселенной и такого вселенского тела запечатлен в архитектуре древнерусского храма. Здесь купол символизировал невидимое небо, а нижняя часть — землю; вся служба в песнопениях и действии повторяла космогоническую историю сотворения мира и человека.
Светлое здание невидимой внутренней Вселенной, казалось, содрогнулось и рухнуло, когда Петр I привез из Европы Готторпский глобус и установил его на бесплатное обозрение. Грозный самодержец призывал этим шагом отвратить свой взор от символической иллюзорной Вселенной храма и обратить его в реальную звездную бесконечность. Внутренний купол готторпского глобуса — первого русского планетария — должен был заменить собой внутренний купол храма. Смотрите, вот она, звездная бездна, окружающая человека:
«Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна...» —
восторженно писал Ломоносов об этой Вселенной. Что было делать в этой бесконечности человеку? Она рождала и восторг, и смятение:
«Так я, в сей бездне погружен,
Теряюсь, мысльми утомлен!»
Срывалась внешняя позолота, с храмов падали на землю колокола. Но вместе с тем срывалась и космическая оболочка с телесного облика человека. Теперь царь не выходил к народу, «одеянный светом, яко ризою». Ризы, символизирующие звездное небо, были сброшены, их сменил скромный мундир бомбардира Преображенского полка. Трудно было представить эту обыденную телесную оболочку вместилищем всей Вселенной. Недаром Петр I так любил демонстрировать хрупкость и непрочность человеческого тела, заставляя придворных присутствовать при вскрытии трупов. Петр словно хотел сказать голосом своей эпохи: посмотрите, здесь все чрезвычайно просто, здесь нет никаких небес, здесь только мускулы и кости.
Отец Петра, царь Алексей Михайлович, с трепетом читал письма Аввакума, где тот говорил о своих вселенских видениях. На Петра такое письмо не могло бы произвести серьезного впечатления. Тело перестало быть «телесным храмом». Храм превратился в здание, демонстрирующее могущество, «архитектора Вселенной», блещущее парадом и подавляющее своей мощью. Петропавловский, Исаакиевский, Казанский — вот соборы петровской и послепетровской эпохи. Их не сравнишь с храмом Покрова на Нерли, с соборами Московского Кремля, с Киевской и Новгородской Софией. Образ человекоподобной вселенной исчез. Купол стал больше похож на потолок планетария. Каково место человека в этой бесконечной звездной бездне?
У Державина это слепящий восторг человека, находящегося в центре звездной бесконечности и управляющего ею:
«Я связь миров повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества...
Однако предсмертные строки поэта пронизаны другим ощущением. Восторг сменяется глухим разочарованием и ужасом перед черной бездной, поглощающей человека. Умирая, на аспидной доске поэт начертал мелом такие слова:
«Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы».
Зияющее «жерло вечности», пожирающее человека, — вот что увидел поэт в окружающем его мировом пространстве. Теперь сама Гея — природа — стала пожирательницей своих детей. Именно так и говорится у Тютчева об этой пожирающей бездне — природе:
«Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
Все та же пылающая бездна «звезд полна», но теперь она рождает другие образы. Пусть это не Хронос, пожирающий своих сыновей, а пушкинская «равнодушная природа» — природа-мать, но мать, равнодушная к своим детям. Это не Богородица — матерь мира, о которой пелось, что чрево ее пространнее небес. Это не заступница, спускающаяся в ад, чтобы облегчить муки грешников в «хождении по мукам». Это равнодушная, чуждая человеку космическая природа
«Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся,
Без жалости все смерть разит:
И звезды ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит».
(Державин)
У Достоевского Иван Карамазов в воображаемой беседе с чертом припоминает забавнейший анекдот, сочиненный им еще в гимназии. Некий человек после смерти за свои сомнения обречен шествовать по Вселенной, по той самой пустой Вселенной, в которую он глубоко верит:
«...Присудили, видишь, его, чтобы прошел во мраке квадриллион километров...» Путник прошел это расстояние за биллион лет. «— Как дошел! Да где ж он биллион лет взял?» А черт ему отвечает: «Да ведь ты думаешь все про нашу теперешнюю землю! Да ведь теперешняя земля, может, сама-то биллион раз повторялась; ну, отживала, леденела, трескалась, рассыпалась, разлагалась на составные начала, опять вода, яже бе над твердию, потом опять комета, опять солнце, опять из солнца земля — ведь это развитие, может, уже бесконечно раз повторяется, и все в одном и том же виде, до черточки. Скучища неприличнейшая...»
Откуда у Ивана Карамазова образ такой ледяной мертвящей Вселенной?
От Ломоносова до Достоевского длинный путь. Пожалуй, тот самый космический учительный квадриллион километров, тот самый биллион лет, символизирующий скачок от одного образа мироздания к другому. «Всепоглощающая бездна» Ломоносова, Державина, Тютчева и Достоевского берет свое начало в «Началах» Ньютона .
Да, это ньютоновская бесконечная бездна, простирающаяся вглубь и вширь периодически, однообразно и монотонно. Это ньютоновское бесконечное время и бесконечное пространство, пожирающее миры и дела людей. Здесь царил однообразный безжизненный космос, и порой казалось человеку XIX века — «его же царствию не будет конца». Но конец этому царствию наступил в XX столетии.
Оказалось, что нет этой бесконечной бездны, оказалось что нет абсолютного пространства и абсолютного времени. Оказалось, что мир не так прямолинеен и две параллельные могут пересекаться. Ведь еще в 20-х годах XIX столетия об этом говорил Лобачевский. Говорил, но его высмеяли, не поняли. Над воображаемой геометрией смеялись, называя ученого «воображаемым профессором».
Лобачевский пытался проверить свою геометрию в космосе, измеряя астрономические звездные расстояния, он пытается открыть для этого специальный семинар в университете, вести высшую геодезию и теорию фигуры земли, но ученые мужи отклонили это ходатайство. На эвклидову-то геометрию времени не хватает, а тут еще какая-то воображаемая!
На могиле Лобачевского в Казани и сегодня можно прочесть чугунную эпитафию: «Член общества Геттингенских северных антиквариев, ректор Казанского университета, многих орденов кавалер...» Чего только не перечислено! О геометрии Лобачевского ни слова. Ни слова о том, что сделало имя этого человека бессмертным.
Может показаться странным, но космологический смысл открытия Лобачевского раньше ученых осознали писатели: Достоевскому принадлежит первое слово художника о неэвклидовом космосе Лобачевского. Глубину этого образа понял только Эйнштейн. Об этом свидетельствуют воспоминания А. Мошковского об Эйнштейне: «...Достоевский! — Он повторил это имя несколько раз с особенным ударением. И, чтобы пресечь в корне всякое возражение, он добавил: — Достоевский дает мне больше, чем любой научный мыслитель, больше, чем Гаусс!»
Попробуем осмыслить глубину этого откровения.
Вспомним еще раз страшный холодный космос с квадриллионами километров и биллионами лет, по которому уныло бредет в своем воображении Иван Карамазов. Или — еще страшнее — космос Свидригайлова, когда он объясняет Раскольникову, что так называемая вечность и будущая жизнь, может быть, всего лишь навсего темная банька и пауки по углам. Но пытливый ум Ивана Карамазова проникает за пределы этой Вселенной. И тогда он шепчет свой трагический монолог:
«Но вот, однако, что надо отметить: если Бог есть и если он действительно создал землю, то, как нам совершенно известно, создал он ее по эвклидовой геометрии, а ум человеческий с понятием лишь о трех измерениях пространства».
Здесь Иван Карамазов глубоко заблуждается. Оказалось, что «мир создан» не только по эвклидовой геометрии. Оказалось, что и в космосе, и в микромире действуют законы неэвклидовой геометрии . Да и человеческий мозг кроме трех измерений пространства сегодня оперирует понятиями об эн-мерных пространствах. И мозг оказался шире, и мир сложнее. Это и возмущает Карамазова.
«Между тем находились и находятся даже и теперь геометры и философы, и даже из замечательнейших, которые сомневаются в том, чтобы вся вселенная или, еще обширнее — все бытие было создано по эвклидовой геометрии, осмеливаются даже мечтать, что две параллельные линии, которые, по Эвклиду, ни за что не могут сойтись на земле, может быть, и сошлись бы где-нибудь в бесконечности».
Так оно и оказалось в общей теории относительности. Была открыта четвертая, пространственно-временная координата, указывающая меру искривления пространства. В таком искривленном пространстве как раз через точку вне прямой можно провести не одну а множество прямых паралельных данной. Наглядно этого увидеть нельзя. Здесь огромный скачок от космоса видимого, где все, даже закон всемирного тяготения, можно продемонстрировать в школьном классе, к иному, невидимому космосу Лобачевского и Эйнштейна. Этот переход от наглядности не в силах совершить Иван Карамазов. Его рационалистическая душа, выношенная в чреве готторпского глобуса-планетария, протестует и вопиет:
«Я, голубчик, решил так, что если я даже этого не могу понять, то где ж мне про бога понять. Я смиренно сознаюсь, что у меня нет никаких способностей разрешать такие вопросы, у меня ум эвклидовский, земной, а потому где нам решать о том, что не от мира сего... Все это вопросы совершенно несвойственные уму, созданному с понятием лишь о трех измерениях».
Истинно православный верующий Достоевский проник здесь в самую суть трагедии атеистическогокого сознания русской интеллигенции XIX века. Дело в том, что XVIII век, изгнавший из Вселенной восседавшего на облацех Саваофа, разрушив семь хрустальных сфер и погасив звездные лампады, оказался в опустошенной Вселенной, в чем-то вроде свидригайловской баньки с пауками. Никого, кроме человека, нет в этом космосе. Поначалу этот человек восторженно любовался сияющими звездными глубинами, как Ломоносов и позднее Державин, но мысль, что «и солнцы ею потушатся», уже подтачивала сознание. Даже этот великолепный сияющий мир погаснет, даже Земля остынет
В 1836 году Тютчев создал изумительный образ слияния космоса с человеком:
«Час тоски невыразимой!..
Все во мне, и я во всем!..
Но это был одновременно час смерти и горечи:
Чувства — мглой самозабвенья
Переполни через край!..
Дай вкусить уничтоженья,
С миром дремлющим смешай!»
(1836)
Еще сияла перед глазами таинственная звездная книга, еще с негодованием обращался он к тем, кто не стремился ее прочесть:
«Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили
И ночь в звездах нема была!»
(1836)
Но спустя 33 года эти же уста говорят о невозможности прочесть звездную книгу Вселенной:
«Природа — сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней».
(1869)
А в 1871 году были произнесены уже знакомые нам слова о «всепоглощающей и миротворной» бездне.
Спустя шесть лет после смерти Тютчева, в 1879 году, Фет пишет два стихотворения, посвященные той же теме. В одном из них («Никогда») говорится о вечной смерти Вселенной и человека, в другом — о космическом бессмертии человеческой природы.
В стихотворении «Никогда» воскресший из гроба оказывается среди мертвой земли:
«Куда идти, где некого обнять,
Там, где в пространстве затерялось время?
Вернись же, смерть, поторопись принять
Последней жизни роковое бремя.
А ты, застывший труп земли, лети,
Неся мой труп по вечному пути!»
Предполагал ли Фет, что там, «где в пространстве затерялось время», как раз и таится четвертая, пространственно-временная координата Эйнштейна—Минковского, положившая научный предел для ужасающе зримой смерти в стихотворении «Никогда»?
Конечно, нет. Но позднее, в том же году, он создает удивительное стихотворение, где человек становится вместилищем всей неумирающей и вечной Вселенной.
«Не тем, господь, могуч, непостижим
Ты пред моим мятущимся сознаньем,
Что в звездный день твой светлый серафим
Громадный шар зажег над мирозданьем.
И мертвецу с пылающим лицом
Он повелел блюсти твои законы,
Все пробуждать живительным лучом,
Храня свой пыл столетий миллионы.
Нет, ты могуч и мне непостижим
Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,
Ношу в груди, как оный серафим,
Огонь сильней и ярче всей вселенной.
Меж тем как я — добыча суеты,
Игралище ее непостоянства,—
Во мне он вечен, вездесущ, как ты,
Ни времени не знает, ни пространства».
Вот так, от бездны к бездне мечется поэтическая мысль XIX века, то утверждая бессмертие, то отрицая его, то вмещая Вселенную в человека, то погребая его в звездной глубине мироздания.
«Оговорюсь: я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидова ума...— пусть, пусть это все будет явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять! Пусть даже параллельные линии сойдутся и я это сам увижу: увижу и скажу, что сошлись, а все-таки не приму».
Вот он, бунт агностика, вот оно — восстание XIX столетия против грядущего XX века, века теории относительности и квантовой волновой физики. Иван Карамазов бунтует против Вселенной Эйнштейна, не подозревая, что живет в ней. В этой Вселенной жил Достоевский, хотя теория относительности еще не была открыта.
Чем принципиально отличается эта новая Вселенная от Вселенной Ньютона, Державина, Лермонтова, Тютчева? Звездная угасающая и загорающаяся бездна, темная ледяная пустыня, мертвый кремнистый путь — это все, что мог увидеть в телескоп человеческий взор. Вселенная Достоевского и Эйнштейна не исчерпывается видимым. В ней под видимой оболочкой подразумевается еще то, что невозможно увидеть глазом, ну хотя бы искривленное пространство, четвертое измерение.
Эта Вселенная открывается интеллектуальному, духовному взору человека, но как раз ему-то менее всего доверяют Раскольников, Иван Карамазов, инженер Кириллов в «Бесах». Добро и зло так же невидимы и так же реальны, как четвертое измерение. Не признавая геометрию Лобачевского, эти герои Достоевского так же отвергают законы добра и зла. На том же основании, что они невидимы.
В знак протеста против невидимого мира Кириллов должен покончить с собой. Он и осуществляет эту парадоксальную идею, правда, почти насильно, по принуждению. Но, даже застрелившись, уйти из Вселенной Эйнштейна невозможно. Она реально существовала и во времена бесноватого богоборца Кириллова, и во времена бесноватого Адольфа Гитлера, «запретившего» теорию относительности. К счастью, нельзя «запретить» неэвклидову Вселенную, видимую и невидимую одновременно.
Четырехмерный космос уже мерцал и переливался невидимыми гранями перед глазами Достоевского, хотя и не существовало математических формул Минковского и Эйнштейна, дающих описание этого мира. И здесь произошел один из выдающихся парадоксов времени: новый образ космоса у Достоевского и Лобачевского оказался чрезвычайно близок к образу Вселенной Дионисия, Андрея Рублева и погибшего в земляной яме огнесловца Аввакума. Эта близость заключается в том, что и для Аввакума и для Лобачевского за пределами видимой Вселенной простирался другой мир, принципиально незримый мир иных измерений. Аввакум духовным взором видел, как тело его, разрастаясь, вмещает в себя всю Вселенную — землю под ногами и звезды над головой.
Но ведь это — тот же самый, утраченный ранее образ Вселенной, «видимой же всем и невидимой»! Планетарный готторпский глобус был нагляден, как наглядны были анатомические препараты кунсткамеры. Но, вскрывая человеческое тело, нельзя увидеть то, что в принципе невидимо. Для художника XX столетия звездная «всепоглощающая и миротворная бездна», всепожирающее «вечности жерло» уже не выглядит столь устрашающе, потому что у этой бездны есть предел, бездна зрима, а мир простирается дальше зримого. Обретение нового, «четырехмерного» зрения в чем-то тождественно умению видеть «духовными очами», которое пронизывает древнерусское искусство и древнерусскую литературу.
Этот скачок от трехмерной наглядности к четырехмерному парению передан в стихотворении Федора Сологуба:
«Очарования времен
Расторгнуть все еще не можем.
Наш дух в темницу заключен,
И медленно мы силы множим.
Давно ли темная Казань
Была приютом вдохновений
И колебал Эвклида грань
Наш Лобачевский, светлый гений!
Завеса вновь приподнята
Орлиным замыслом Эйнштейна,
Но все еще крепка плита
Четырехмерного бассейна.
Необратимы времена
Еще коснеющему телу,
И нам свобода не дана
К иному их стремить пределу.
Наш темный глаз печально слеп,
И только плоскость нам знакома.
Наш мир широкий — только склеп
В подвале творческого дома.
Но мы предчувствием живем.
Не лгут позывы и усилья.
Настанет срок,— и обретем
Несущие к свободе крылья».
Авторы Произведения Рецензии Поиск О портале Ваша страница Кабинет автора 8 сообщений
Золотой Хризостом
Кедров-Челищев: литературный дневник
-Крест-
В окруженье умеренно вянущих роз
обмирает в рыданиях лето
Гаснет радужный крест стрекозы
где Христос
пригвождается бликами света
Поднимается радужный крест из стрекоз
пригвождается к Господу взор
распинается радужно-светлый Христос
на скрещении моря и гор
Крест из моря-горы
Крест из моря-небес
Солнце-лунный мерцающий крест
крест из ночи и дня
сквозь тебя и меня
двух сияющих солнцем сердец
Зачерпнув из выси звезд
утонул в могиле гроб
переполненный тьмою
в воронке
зашелестел пазами
кожаный саркофаг
мускульный саркофаг
саркофаг нутряной
саркофаг костяной
В саркофаге твоих тел
семь других прозрачных тел
сургучом сосков и губ
опечатан саркофаг
Первую сорви печать
и тела заговорят
– Что ты мумия золотая
вся иссохла на дне фараона
отпали твои саркофаги
ты
как куколка зрела
осталось тело
живого тела
бабочка улетела
1981
-Яблоко-
Червонный червь заката
путь проточил в воздушном яблоке
и яблоко упало
Тьма путей
прочерченных червем
все поглотила
как яблоко Адам
То яблоко
вкусившее Адама
теперь внутри себя содержит древо
а дерево
вкусившее Адама
горчит плодами -
их вкусил Адам
Но
для червя одно -
Адам и яблоко и древо
На их скрещенье
червь восьмерки пишет
Червь
вывернувшись наизнанку чревом
в себя вмещает яблоко и древо
Золотой Хризостом
Метро
О не мертвей душа в метро
в туннеле морте-политена
душа от тела отлетела
и не осталось даже тела
но только трубная труба
трубящая вагонным громом
Усыпальница
Богородица - дорога в рей
радуга мурлычущего луча
ты ввела меня в ажурную дверь
по черным клавишам ночи
по белым клавишам дня
хрустальной поступью
не ведающей веса
сошла как снежинка
с-не-бес
не касаясь сугроба
такой боли
какой боли
нет
то к чему ты взошла
твое Схождение
Вознесение
Взывание к Сыну Выси
О нет нельзя возноситься выше высоты
но Ты
за пределами высоты
там где высота упирается в Твердь
другой высоты
еще нет любви
но уже прощения
где за первой ступенью прощения
разверзается рай примирения
где ладан дал даль
но не примирился
а прощен
Лестница
Радуйся - Лестница от земли к небу
небо выше небес
печаль нежнее печали
это называется
амаль-гамма
это вспоминается
но не называется
это как воздух
и видим и невидим
Филос - дружеское расположение
Агапия - мировое влечение
Эрос - сладостное томление
все это конечно же есть
но скорее мерцает
нежели отражает
Это похоже на морское дно в лучах света
близко и отдаленно одновременно
Если вспомнил
это уже не то
Вот когда и помнишь
и не можешь вспомнить
одновременно
знаешь что есть
но не знаешь что
как холодок валидола под языком
вот нет его
вот тут-то он и остался
Взор упирается в стену
затем в стекло
но если нет ни стены ни стекла
а взор улетел за взором
или еще
улетает мяч
но пока он не вернулся
он уже ракеткою пойман
То ли улетает мяч
то ли прилетает
это смерть - любовь
это разлука - встреча
Я бы назвал это прикосновением
если бы прикосновение улетело
Я бы назвал это поцелуем
если бы поцелуй отделялся от губ
Море слез
Если огненный крест на небе
видит его каждый у кого слезы
ибо слезы - линзы
для Того Света
ибо Тот Свет
состоит из слез
ибо слезы состоят из этого света
Молитва моря -
вздыбленные валы из слез
пронизанные лучом
где в имени
Ай-ваз-зовский
Ай-святой-зов
воз-глаз
Аз-Яз
после глаз только сердце
но сердце слепо
как новорожденный котенок
кот-ток
ток-кот
от тела ток окат откат
кто-то
того
Мерцание
двух зеркал
друг в друге
Эскалатор
Ангелический свет
он тепл
воздушно-телесен
Любая лодка
ускользающая
от берега в реку
может быть прообразом
этой встречи
Выдох - это далекий вдох
вдох - это близкий выдох
дальше выдоха
ближе вдоха
эскалатор из арматуры света
там где лестница
из-под ног уходит
ты ступаешь на эту Твердь
из интимных слов
Заинька
Кисанька
Боженька
аньки
иньки
Трапеза Хризостома
Что важнее
знание или башня?
если знание - башня
а башня - знание
Дом где я живу насквозь зеркален
В зеркалах есть я
но есть надежда
что запуталась душа в сетях зеркальных
и улов небесный
тяжелеет
светом
Рыбкой золотой
Хризостом
в нем
Христос в нем нем
Роза и риза
Хор и Озирис
и сирота - мир
Трапеза твоя светла
Хризостом
Молитва Хризостома
Святой Амвросий
амброзией тления благоуханен
твой храм
состоящий из кипарисов
сосновый храм
источает смолы
смола молитвы
морская литургика
акафист прилива
молебен отлива
соленые четки волн
'Господи владыка живота моего' -
ПЕРВЫЙ ВАЛ
'Помилуй мя грешного' -
ВАЛ ВТОРОЙ
'Богородица Дева радуйся' -
ТРЕТИЙ ВАЛ
'Благодатная Мария Господь с тобой'
Брег небесный гудит от молитвенных волн
Хризостом истомленный исторг глагол
'Оглашении изыдите'
но не изыдут оглашенные
и тогда сказал
'Всякий приди и ешь'
Небо возликовало волнами света
Первая волна
- Царю Небесный -
Вторая волна
- Утешитель души Истинной -
Третья волна
- Иже везде сый
Четвертая волна
- Прииди и вселися в ны -
Пятая волна
- И жизнеподателю -
Шестая волна
- И вся исполняяй сокровища благих -
Седьмая волна
- И очисти ны от всякие скверны -
Восьмая волна
- И спаси Блаже души наши -
Девятый вал света
- Аминь
1983, Малеевка
-Лабиринт света-
Когда в середину сердца
вонзилась высь того света
и перевернулся голубь
раскинув лапки сквозь небо
как та парчовая ветошь
что из рук выпадает
изрешеченная светом
Этот вечер вечен
но в самой середине
где пещерник вырыл пещеру
и лег в застекленный гроб
в парнике бессмертия
как в оранжерее
мумифицируется душа как мощи
И нетленные длани
Благословляют нас высохшими перстами
Как ласточки в песчаном береге
они поселились в пещерах
И тогда продолжая доверчивое время
мы то ласточки то отшельники
ведь ласточки
это летающие мощи отшельника
ведь отшельники
это ласточки
увеличенные за счет остановленного полета
как частица
увязшая в массе свинцовых прослоек
увеличивает массу теряя в весе
Тот археолог что вычертил горизонт
предугадал траекторию мощей отшельника
от Гостомысла до путеводителя по Киеву
Наши шаги рано или поздно станут птицами
и как бы ни была далеко птица
она рано или поздно станет следом
Я вошел в отшельника
он был всей горой
Множество ласточкиных гнезд изрешетило парчу
и ветшающая ткань обнажила мощи
Я вошел в отшельника
и оставил себя где-то в близлежащей пещерке
позади маршрута
Я прошел по пространству двух коридоров
похожих на слуховой путь
где звуки блуждают
ударяясь о мембрану небес
и встречаются
ударившись друг о друга
Так рассыпается прах отшельника
не оставляя следов гниения
и ласточка улетая
вычерчивает в небе лабиринты пещер
Я припадаю к тебе всем солнцем
и остаются мои поцелуи на запотевшем стекле
и тают, как ласточкин полет в небе
высвобождая нетленный лик
чтобы ты не знала злой рюриковой печали
Как Киево-Печерский патерик
запечатлевает дела святителей
так твое тело запечатлевает мои лобзания
Поцелуй Аз поцелуй Буки поцелуй Веди
Аз Буки Веди
так глаголемое
кирилло-мефодиевское лобзание
Глаголь Еже Живете
я буквы глаголю пока живу ежели живу
Аз Буки Веди Люди Любовь
Люди буквы любви
а я буква Живот.
Еже Живете
Я Живот любви Жизнь любви
Так сплетая в животворящую боль
лабиринты живых пещер
я вышел навстречу колокольному свету
жужжанье осы и железо
множество животворящих ос
Я червь чрева и речь червя
вползающего в заветное чрево
Вынь уста мои
они как устье Днепра
А по берегам Дона перламутровый путь ракушек
Я знаю тебя Марко Гробокопатель
твой заступ опередил могилу
и разрезая червя
рассек меня на два чрева
ты творишь рассеченное лоно
и соединяешь могилу с небом
Давно ли ты вырыл свою могилу
и лег в нее вместе с лопатой
давно ли ты погребая братию
равномерно выкапывал пути к солнцу
Давно ли ты рассекая червя
повторяя в земле лабиринты чрева
Ты учился у червя и учил червя
В лабиринтах твоих гробов
как коконы зреют мощи
в них таятся гусеницы тел и бабочки душ
Но ты не доверяя тайны даже святителю
лежишь даже не пытаясь вспорхнуть
дабы не вспугнуть смерть
Как затаенный натуралист
ты затаив дыхание
следишь за ходом экскурсий
бесконечным червем вползающим в твое чрево
И когда запыхавшийся экскурсовод
отсеченный порогом
отпадает от бесконечного тела
ты ведешь их незримо песчаными лабиринтами
от солнца к солнцу
Честная мироточивая глава истекает миром
и обволакивает череп
благоуханный наружный мозг
Он прозрачен как небо
в нем тонет череп
и преломляется черепной изнанкой
Так благоуханное миро мысли
обволакивает небо и землю
где усмехаются в глубине костенеющие мощи
и голова завещанная Лавре
нежится в трехлитровой банке
Я бродил с тобой по пещерам
хотя мой мозг извивался песчаным лабиринтом
и не будучи спрессован черепом
расправляя извилины растекался небом
Небо это банка,
наполненная мозговым миром
потому миро и мир однокоренные слова
Когда я увидел свой череп снаружи
он был горой омываемой Днепром
Здесь наверху изображен Марко Гробокопатель
опирающийся на заступ
это наш групповой портрет
Восьмигласие ПЛАМЯ ПАЛАМЫ
1982
ВЕРФЛИЕМ
-Верфлием-
восьмигласие
Глас I
«Спаси, Господи, люди твоя»
Отцветает от тебя день
им постигаемое «да» говорить
нем оттуда
твоему подобию ошибаться
влеченьем в тебя
нет не лети полным кругом
пока кольцо округляется в высоту.
Глас II
«В молитвах неусыпающую Богородицу»
тот кто табу не запрет
а новонамерение «поблекну» – взвизг оттуда
ты – «да» себе
потому что исповедально хотеть люблю здесь
куда отражение в «надо»
до свидания – до отражения
пока не сблизится с отражением отражение.
Глас III
«Христос воскресе из мертвых»
Постичь это в никогда – пламя
преломить «нет» от себя надежно
отвинтить и прикосновение
не отступить вовремя повсеместно
пение отчего-то тому в памятное запястье
темень или вот-вот отъявлено
проявление дышит
но где им туда…
Верфь ответвлением
из подруливания в ню есть Паллада
им отвергаемое «но» есть начало
приближение от-за-вами-нас по-своему обнажено
но ведь их оттуда-за постепенно
и над-над-над-над предельно всех
неотступно
всего воздушней памяти – приближенье.
Глас IV
«Одеваясь светом яко ризою»
Только запретным выявлено
оттуда здесь повсеместно будет
я тому вычеркнутых «будь» или напоминать
завсегдатай
солнечно от луны плыть в-до-себя-из
Богу неизреченно
фиолетовым «но» напоминания все же –
это как бы овладевать кружащейся навсегда
то называется – отсюда владеть
и памятно что оттуда.
Глас V
«Да воскреснет Бог»
Из этой дрожь преодолевая зыбко от-до и далее
от непреднамеренно как бы продолжая
и в непродолжительно «если»
приближение все же будто
тогда однажды всему сияя слабеть
башневое спасение превозносимо далее чем
слабее.
Глас VI
«Тебе на весах повесившего всю землю»
Всему тихо их постепенно
замирания ловить любит «я»
можно – нежно продолжая
даже из-под невозможного цвета «все же» выше им –
таково ожидание
дабы прояснилось неотвратимое.
Глас VII
«Честна перед Господом смерть преподобных его»
Тому надежда что все дано как бы
неотраженно
в том замечая если было бы
если вот приближенье
этим все же всему достигнуто
как бы через папиросную перспективу
перво-наперво – леденеющий
в глубину охваченный говорим им
или из предпоследнего
лучу возможно «ах, нет, что вы»
все же леденея – наверх
прозрачно отслаивая слово в слово.
Глас VIII
«Упокой, Господи, души усопших раб Твоих»
Наставление предпоследнего это есть я
потому что далее более чем возможно
впереди грядущего так говорящих – пламя
неподвижно впереди всех от вас
должно отделиться от продолжения
все просияло и отодвинулось
позади.
Компьютер любви
НЕБО – ЭТО ВЫСОТА ВЗГЛЯДА
ВЗГЛЯД – ЭТО ГЛУБИНА НЕБА
ВЫДОХ – ЭТО ГЛУБИНА ВДОХА
ВДОХ – ЭТО ВЫСОТА ВЫДОХА
СВЕТ – ЭТО ГОЛОС ТИШИНЫ
ТИШИНА – ЭТО ГОЛОС СВЕТА
ТЬМА – ЭТО КРИК СИЯНИЯ
СИЯНИЕ – ЭТО ТИШИНА ТЬМЫ
РАДУГА – ЭТО РАДОСТЬ СВЕТА
МЫСЛЬ – ЭТО НЕМОТА ДУШИ
СВЕТ – ЭТО ГЛУБИНА ЗНАНИЯ
ЗНАНИЕ – ЭТО ВЫСОТА СВЕТА
КОНЬ – ЭТО ЗВЕРЬ ПРОСТРАНСТВА
КОШКА – ЭТО ЗВЕРЬ ВРЕМЕНИ
ВРЕМЯ – ЭТО ПРОСТРАНСТВО СВЕРНУВШЕЕСЯ В КЛУБОК
ПРОСТРАНСТВО – ЭТО РАЗВЕРНУТЫЙ КОНЬ
КОШКИ – ЭТО КОТЫ ПРОСТРАНСТВА
ПРОСТРАНСТВО – ЭТО ВРЕМЯ КОТОВ
СОЛНЦЕ – ЭТО ТЕЛО ЛУНЫ
ТЕЛО – ЭТО ЛУНА ЛЮБВИ
ПАРОХОД – ЭТО ЖЕЛЕЗНАЯ ВОЛНА
ВОДА – ЭТО ПАРОХОД ВОЛНЫ
ПЕЧАЛЬ – ЭТО ПУСТОТА ПРОСТРАНСТВА
РАДОСТЬ – ЭТО ПОЛНОТА ВРЕМЕНИ
ВРЕМЯ – ЭТО ПЕЧАЛЬ ПРОСТРАНСТВА
ПРОСТРАНСТВО – ЭТО ПОЛНОТА ВРЕМЕНИ
ЧЕЛОВЕК – ЭТО ИЗНАНКА НЕБА
НЕБО – ЭТО ИЗНАНКА ЧЕЛОВЕКА
ПРИКОСНОВЕНИЕ – ЭТО ГРАНИЦА ПОЦЕЛУЯ
ПОЦЕЛУЙ – ЭТО БЕЗГРАНИЧНОСТЬ ПРИКОСНОВЕНИЯ
ЖЕНЩИНА – ЭТО НУТРО НЕБА
МУЖЧИНА – ЭТО НЕБО НУТРА
ЖЕНЩИНА – ЭТО ПРОСТРАНСТВО МУЖЧИНЫ
ВРЕМЯ ЖЕНЩИНЫ – ЭТО ПРОСТРАНСТВО МУЖЧИНЫ
ЛЮБОВЬ – ЭТО ДУНОВЕНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ
ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ – ЭТО МИГ ЛЮБВИ
КОРАБЛЬ – ЭТО КОМПЬЮТЕР ПАМЯТИ
ПАМЯТЬ – ЭТО КОРАБЛЬ КОМПЬЮТЕРА
МОРЕ – ЭТО ПРОСТРАНСТВО ЛУНЫ
ПРОСТРАНСТВО – ЭТО МОРЕ ЛУНЫ
СОЛНЦЕ – ЭТО ЛУНА ПРОСТРАНСТВА
ЛУНА – ЭТО ВРЕМЯ СОЛНЦА
ПРОСТРАНСТВО – ЭТО СОЛНЦЕ ЛУНЫ
ВРЕМЯ – ЭТО ЛУНА ПРОСТРАНСТВА
СОЛНЦЕ – ЭТО ПРОСТРАНСТВО ВРЕМЕНИ
ЗВЕЗДЫ – ЭТО ГОЛОСА НОЧИ
ГОЛОСА – ЭТО ЗВЕЗДЫ ДНЯ
КОРАБЛЬ – ЭТО ПРИСТАНЬ ВСЕГО ОКЕАНА
ОКЕАН – ЭТО ПРИСТАНЬ ВСЕГО КОРАБЛЯ
КОЖА – ЭТО РИСУНОК СОЗВЕЗДИЙ
СОЗВЕЗДИЯ – ЭТО РИСУНОК КОЖИ
ВРЕМЯ СОЛНЦА ИЗМЕРЯЕТСЯ ЛУНОЙ ПРОСТРАНСТВА
ПРОСТРАНСТВО ЛУНЫ – ЭТО ВРЕМЯ СОЛНЦА
ГОРИЗОНТ – ЭТО ШИРИНА ВЗГЛЯДА
ВЗГЛЯД – ЭТО ГЛУБИНА ГОРИЗОНТА
ВЫСОТА – ЭТО ГРАНИЦА ЗРЕНИЯ
ЛАДОНЬ – ЭТО ЛОДОЧКА ДЛЯ НЕВЕСТЫ
НЕВЕСТА – ЭТО ЛОДОЧКА ДЛЯ ЛАДОНИ
ВЕРБЛЮД – ЭТО КОРАБЛЬ ПУСТЫНИ
ПУСТЫНЯ – ЭТО КОРАБЛЬ ВЕРБЛЮДА
ЛЮБОВЬ – ЭТО НЕИЗБЕЖНОСТЬ ВЕЧНОСТИ
ВЕЧНОСТЬ – ЭТО НЕИЗБЕЖНОСТЬ ЛЮБВИ
КРАСОТА – ЭТО НЕНАВИСТЬ К СМЕРТИ
НЕНАВИСТЬ К СМЕРТИ – ЭТО КРАСОТА
СОЗВЕЗДИЕ ОРИОНА – ЭТО МЕЧ ЛЮБВИ
ЛЮБОВЬ – ЭТО МЕЧ СОЗВЕЗДИЯ ОРИОНА
МАЛАЯ МЕДВЕДИЦА – ЭТО ПРОСТРАНСТВО БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЫ
БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА – ЭТО ВРЕМЯ МАЛОЙ МЕДВЕДИЦЫ
ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА – ЭТО ТОЧКА ВЗГЛЯДА
ВЗГЛЯД – ЭТО ШИРИНА НЕБА
НЕБО – ЭТО ВЫСОТА ВЗГЛЯДА
МЫСЛЬ – ЭТО ГЛУБИНА НОЧИ
НОЧЬ – ЭТО ШИРИНА МЫСЛИ
МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ – ЭТО ПУТЬ К ЛУНЕ
ЛУНА – ЭТО РАЗВЕРНУТЫЙ МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ
КАЖДАЯ ЗВЕЗДА – ЭТО НАСЛАЖДЕНИЕ
НАСЛАЖДЕНИЕ – ЭТО КАЖДАЯ ЗВЕЗДА
ПРОСТРАНСТВО МЕЖДУ ЗВЕЗДАМИ –
ЭТО ВРЕМЯ БЕЗ ЛЮБВИ
ЛЮБОВЬ – ЭТО НАБИТОЕ ЗВЕЗДАМИ ВРЕМЯ
ВРЕМЯ – ЭТО СПЛОШНАЯ ЗВЕЗДА ЛЮБВИ
ЛЮДИ – ЭТО МЕЖЗВЕЗДНЫЕ МОСТЫ
МОСТЫ – ЭТО МЕЖЗВЕЗДНЫЕ ЛЮДИ
СТРАСТЬ К СЛИЯНИЮ – ЭТО ПЕРЕЛЕТ
ПОЛЕТ – ЭТО ПРОДОЛЖЕННОЕ СЛИЯНИЕ
СЛИЯНИЕ – ЭТО ТОЛЧОК К ПОЛЕТУ
ГОЛОС – ЭТО БРОСОК ДРУГ К ДРУГУ
СТРАХ – ЭТО ГРАНИЦА ЛИНИИ ЖИЗНИ В КОНЦЕ ЛАДОНИ
НЕПОНИМАНИЕ – ЭТО ПЛАЧ О ДРУГЕ
ДРУГ – ЭТО ПОНИМАНИЕ ПЛАЧА
РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ ЗАПОЛНЯЮТ ЗВЕЗДЫ
РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ ЗВЕЗДАМИ ЗАПОЛНЯЮТ ЛЮДИ
ЛЮБОВЬ – ЭТО СКОРОСТЬ СВЕТА
ОБРАТНО ПРОПОРЦИОНАЛЬНАЯ РАССТОЯНИЮ МЕЖДУ НАМИ
РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ НАМИ
ОБРАТНО ПРОПОРЦИОНАЛЬНОЕ СКОРОСТИ СВЕТА –
ЭТО ЛЮБОВЬ
ХРИСТОС – ЭТО СОЛНЦЕ МИРА
СОЛНЦЕ ЭТО ОТСВЕТ ЛИКА ХРИСТА