Накануне Святого Яна
сестра говорит Поману:
«Куда ты, братец, собрался?
Вечер уже подкрался,
темно на дворе, а кони
боятся ночной погони.»
«В Подгай к охотникам надо.
С дивчиной одной нет лада,
давно её я приметил,
жди меня на рассвете.
Дай, сестричка, корзинку,
в неё положи косынку
батистовую и блузку
с чёрным поясом узким.»
Копыта стучат по скату,
сестричка кричит вслед брату:
«Слушай совет мой новый –
не заезжай в дуброву.
Низом можешь добраться,
мне чтоб не волноваться.
Эта лучше дорога.
А то на сердце тревога.»
Поман миновал дуброву
по сестры своей слову.
В Подгай невредим доехал
без единой помехи.
В избе шум, гвалт, гости пьяны.
Грустно стало Поману.
С коня заглянул в окошко:
дивчина пьяна немножко
и к кавалеру жмётся
и шуткам его смеётся.
Отец сватов принимает,
мать гостей занимает.
Ели, пили, болтали
и ничуть не устали.
Никто за окно не глянул,
всадник там, гость незваный,
печальный юноша странный.
Невесте лишь вдруг взгрустнулось,
к сестрёнке своей нагнулась.
А та из избы по тишку
выскользнула, как мышка,
и к всаднику подбежала
и, в землю глядя, сказала:
«Сестра навсегда рассталась
с тобой, другому досталась.
Сюда наездился, хватит
время попусту тратить.
Счастье найдёшь ли где-то,
а здесь твоя песня спета.»
В чисто поле Поман умчался,
лишь ветер ему встречался.
Сжал зубы, нахмурил брови
и губы кусал до крови.
Полночь, месяц за тучей,
дорога петляет круче,
еле всадник её находит,
словно бес ворожит и водит.
Незаметно вдруг оказался
он в дуброве и думал в чаще:
«Почему столько звёзд на небе,
а мой век этой тьмы не слаще?»
По дуброве он едет, едет,
лес шумит или сонно бредит,
ветерок прохладный, несильный,
над оврагом ухает филин.
Конь тревожно во тьму косится
и боится с дороги сбиться.
Вдруг олень навстречу из леса,
непролазных чащоб замеса.
На олене Лесная Дева
разодетая королевой.
Все одежды из трав зелёных,
в волосах светлячков корона.
Вся сверкает она, лучится
и верхом на олене мчится.
Вокруг трижды их обскакала,
словно встречи с ними искала,
и пристроилась рядом, сбоку,
смотрит в душу взором глубоким.
«Сладкий юноша, брось кручину,
словно жаркой ночью овчину.
Отвернулась пусть дорогая,
но стократ наградит другая.
Сладкий юноша, брось кручину
и забудь навсегда причину.»
И пока она пела, пела
и глядела в глаза глубоко,
всё внутри у Помана млело,
ныло всё у души истока.
Так бок о бок по мхам и травам,
сучьям высохшим, пням корявым,
так бок о бок скакали рядом
и друг друга искали взглядом.
«Сладкий юноша, склонись,
едь за мной, не оглянись
и оставь всё горе, лихо,
всё путём, всё тихо, тихо.
Сладкий юноша, склонись,
едь за мной, не оглянись.»
Песней ластится, песней нежит
и Помана за руку держит.
Затопило счастье Помана,
словно глубь и ширь океана.
Так бок о бок по мхам и травам,
сучьям высохшим, пням корявым,
так бок о бок скакали рядом
и друг друга искали взглядом.
«Сладкий юноша, ты - мой
и не нужен свет дневной.
Ты в моих волшебных кущах
будешь рад чем дальше, пуще.
Сладкий юноша, ты - мой
и не нужен свет дневной.»
И пока эту песню пела,
целовала его умело
и руками держала цепко,
обнимала нежно и крепко.
И Поман, этой песне внемля,
пал с коня в гущу трав, на землю.
А наутро, лишь солнце встало,
шагом конь плетётся устало,
весть недобрую на подковах
он несёт без лишнего слова.
И к окну сестра подбежала
и, ломая руки, дрожала.
И заплакала: «Братик, где ты?
Не соврали сердцу приметы.»