Данте опускается в глубины ада, и вдруг словно перекручиваются круги схождения, образуя все ту же ленту Мёбиуса, и ослепительный свет в лицо.
Я увидал, объят высоким светом
И в ясную глубинность погружен,
Три равномерных круга, разных цветом.
Один другим, казалось, отражен.
Время как бы свернулось в единое бесконечное мгновение, как в первый миг «сотворения» нашего мира из не различимого взором сгущения света.
Единый миг мне большей бездной стал,
Чем двадцать пять веков…
Это был момент — инсайдаут. Внутреннее и внешнее поменялись местами:
Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить умом…
Таков был я при новом диве том:
Хотел постичь, как сочетанны были
Лицо и круг в слиянии споем…
Геометрическое диво, которое видит Данте, сочетание лица и круга, невозможно в обычной евклидовой геометрии. О неевклидовом зрении Данте много раз говорил Павел Флоренский. И неудивительно. Ведь П. Флоренский открыл внутреннюю сферическую перспективу в византийской архитектуре и древнерусской живописи. При проекции на сферу точка перспективы не в глубине картины, а опрокидывается внутрь глаза. Изображение как бы обнимает вас справа и слева — вы оказываетесь внутри иконы. Такой же сферой нас охватывают округлые стены и купола соборов, и именно так же видит человек небо. Это сфера внутри — гиперсфера, где верны законы геометрии Н. Лобачевского, — мир специальной теории относительности. Если же выйти из храма и взглянуть на те же купола извне, мы увидим сферическую перспективу общей теории относительности.
Человеческий глаз изнутри — гиперсфера, снаружи — сфера, совместив две проекции, мы смогли бы получить внутренне-внешнее изображение мира. Нечто подобное и видит Данте в финале «Божественной комедии». Лик внутри трех огненных кругов одновременно находится снаружи, а сами круги переплетены. Это значит, что постоянно меняется кривизна сияющей сферы — она дышит. Вдох — сфера Римана, выдох — гиперсфера Лобачевского и обратная перспектива Флоренского.
Представьте себе дышащий зеркальный шар и свое отражение в нем — вот что увидел Данте. Вот вам и сфера, «где центр везде, а окружность нигде», и еще точка Алеф из рассказа Борхеса: «В диаметре Алеф имел два-три сантиметра, но было в нем пространство вселенной, причем ничуть не уменьшенное. Каждый предмет, например стеклянное зеркало, был бесконечным множеством предметов, потому что я его ясно видел со всех точек вселенной».
Внутренне-внешняя перспектива появилась в живописи начала века. Вот картина А. Лентулова «Иверская часовня». Художник вывернул пространство часовни наружу, а внешний вид ее поместил внутри наружного изображения. По законам обратной перспективы вас обнимает внутреннее пространство Иверской часовни, вы внутри него, хотя стоите перед картиной, а там, в глубине картины видите ту же часовню извне с входом и куполами. Метаметафора дает нам такое зрение!
Есть меткод и есть метаметафора
Все остальное метасуета
Да будет навседа метаанафема
Тем кто распял метафору Христа
Не удивляйтесь-эта мысль проста
Метаметафора-метафора Христа
Он подарил метаметафор Рай
А ты из них любую выбирай
Моя первая встреча с метаметафорой произошла в тот момент, когда в 1957 году были написаны эти строки поэмы "Бесконечная":
Никогда не приближусь к тебе
ближе чем цветок приближается к солнцу
Метаметафора — это бесконечное приближение цветка к солнцу и не менее бесконечное, приближение солнца к цветку, вернее, их бесконечное сближение — это просто метафора. Метаметафора — это встреча цветка и солнца.
Если не предвестием, то предчувствием метаметафоры были строки Ломоносова из "Размышлений о Божьем величии":
Открылась бездна звезд полна
Звездам числе нет, бездне дна.
Зримая бесконечность — это уже не метафора, а метаметафора. Ведь до этого (вернее, до Коперника) миллионы умных поэтов смотрели в небо, но бесконечности там не видели.
Забавно, что, разбив уютные хрустальные сферы Птолемея вокруг земли, человечество не полетело в бездну вверх тормашками (кстати, что такое эти тормашки?), а преспокойно продолжало обживать свой земной мир. Лишь к XVIII веку накопилась метафизическая смелость, позволившая поэтам воспарить с дымом над костром Джордано Бруно, давно отпылавшим.
Для взгляда бесконечность не существует. Он всегда упирается в горизонт. А горизонтом, как известно, "называется воображаемая линия". Как только воображаемая линия перестала воображать или воображаться рухнула берлинская, она же китайская космическая стена. Кто все-таки первый создал метаметафору? Похоже, что до 1960 года таковых не было. (Если было, я только обрадуюсь, но похоже, что не было.) Хотя, что я говорю, ведь уже был "Черный квадрат" Малевича и "Скрипка" Пикассо. И мой двоюродный дед Павел Челищев, покинув мир в 1957-ом, уже оставил нам свои "внутренние ландшафты" и ангелические перспективы. Возможно, до него окольными путями через Сергея Булгакова дошли труды Павла Флоренского по обратной перспективе. Но, похоже, что независимо друг от друга два Павла совершили одно открытие. Я читал его письма и видел репродукции его картин, когда в 1960 году в поэме "Бесконечная" выговорил первую метаметафору:
Я вышел к себе
через-навстречу-от
и ушел под
воздвигая над
Метаметафора — это обратная перспектива в слове.
— Подумают, что это метафора в квадрате, — сказал кто-то.
— Ну и пусть подумают.
— Трудно будет произнести это мета-мета-мета…
— Ничего, привыкнут, — ответил я.
Прошло 23 года, и привыкли. С легкостью произносят.
Итак, метаметафора в Троице Рублёва возникла, как обратная перспектива, а в слове воплотилась в 1960-ом. Ведь и "Троицу" Рублева можно к обратной перспективе пристегнуть, и "Божественную комедию" Данте, как гениально это сделал Павел Флоренский.
На самом деле, до 20-го века метаметафора присутствовала в культуре, как символ существовал задолго до символизма. Но правильно восклицал Андрей Белый: "Если у Шекспира символизм, то зачем тогда символизм?" Все присутствовало, все было, но не все доминировало.
Разница между обратной перспективой и метаметафорой весьма существенная. В обратной перспективе мир выворачивается наизнанку навстречу взору. В метаметафоре взор выворачивается наизнанку навстречу миру. И не только взор, но и все остальные 666 чувств.
Червь, вывернувшись наизнанку чревом,
в себе вмещает яблоко и древо.
Выворачивание, или инсайдаут, — это тоже синоним метаметафоры.
Небо — это высота взгляда
Взгляд — это глубина неба
Человек это изнанка неба
Небо это изнанка человека
Ещё незримей, но слышимей выворачивание-инсайдаут-метаметафора явлены в анаграмме
Свет — весть
Весть — свет
Свет — весть
Свет есть
Свет — смерть
Смерть — свет
Свет — весть
Свет есть
Смерть мертва
Атома немота
ТОТ стал ЭТОТ
Кульминация метаметафоры — в "Компьютере любви" (1983 год):
Человек — это изнанка неба
Небо — это изнанка человека
Это, если хотите, определение метаметафоры и ответ Ломоносову на его бездонную бездну. Теперь вся "бездна звезд полна" — изнанка человека, а человек, в свою очередь, вернее, одновременно — "изнанка" той бездны. То, что в поэме "Астраль" выявлено анаграммой "звезда везде" опять же в ответ на анаграмму Ломоносова "звезд — бездн".
Томимый предчувствием метаметафоры царь Давид восклицал: "Бездна бездну призывает". Мой великий друг и учитель, ученик Флоренского, имяславец, тайный схимник в миру Алексей Федорович Лосев говорил, что только охваченное и ограниченное бесконечно. Безграничная бесконечность — глупость. То, что не может охватить себя, не может быть бесконечным. Метаметафора — объятая бесконечность. "Бог не есть Слово, но Слово — Бог", — утверждал Лосев. Поэзия не есть метаметафора, но метаметафора — поэзия.
Метаметафора — амфора нового смысла,
как паровоз в одной лошадиной силе…
Правильнее сказать — "зеркальный паровоз":
Зеркальный паровоз шел
с четырех сторон…
— Хватит, — сказал Андрей Вознесенский, прочитав эти строки, — уже все вижу!
Если вы можете поместить себя в центр ленты Мебиуса и или в горловину бутылки Клейна, вы уже в эпицентре метаметафоры. В лабиринте бесконечная вселенная ограничена, а каждая вещь во вселенной бесконечна. Например, море и небо ограничены чреслами, а чресла бесконечны, как небо и море:
Крест из моря-горы
Крест из моря-небес
Солнцелунный мерцающий крест
Крест из ночи и дня
сквозь тебя и меня
двух сияющих в солнце сердец.
"Все во мне, и я во всем", — воскликнул Тютчев, не подозревая, что это идеальная модель метаметафоры. Например, в моем тексте "Конь окон" окно и конь состоят из анаграммы окн — кон, там же — икона.
На коне оконном
на окне иконном
скачи, конь голубых окон
Ты окна разверз за карниз
Ты звон, вонзающий ввысь
оскал голубой
Весь я — рама другого
небесного окна голубого
Бесконечность, уходящая вглубь смысловой воронки строки и слова — это метаметафора.
Язык мой немой
не мой
Слова вкладываются друг в друга, больше исходит из меньшего, а меньшее охватывает собою большее.
Так взасос устремляется море к луне
Так взасос пьет священник из Чаши церковной
Так Младенец причмокивает во сне
жертвой будущей преисполненовлен
Формула метаметафоры внешне проста. Она дана в моей докторской диссертации:
МИР Я
--------- = ------------
Я МИР
Однако в итоге Я > МИРА, но Я = Я. Проще говоря, в метаметафоре Я > Я. Еще уместнее были бы здесь формулы теоремы выворачивания из топологии (не путать с патологией), но язык высшей математики слишком холоден. Поэзия ютится в школьной арифметике, согретой сопением над простейшей задачкой без малейшей надежды ее решить. В этом смысле метаметафора может обойтись вообще без математики, но не без геометрии Римана, поскольку это зрение ангелов.
Дирижер бабочки тянет ввысь нити
Он то отражается то сияет
Бабочка зеркальна и он зеркален
Кто кого поймает — никто не знает
Поэзия может обойтись без метаметафоры, но метаметафоры без поэзии не бывает.
в человеке есть оранжевость
но нету нутра
он летит как колодезный журавль
вокруг тела
и хотя каждый раз возвращается
под углом на круги своя
в нем небесное опережает земное
чем выше взлет
тем больше глубина
Можно продолжить путь за предел предела
В старинной космографии Козьмы Индикоплова земля изображена как гора внутри хрустального сундука небес. Выйти из этого хрустального сундука — значит обрести пространство иной вселенной. С героем Хармса это происходит по законам геометрии многих измерений.
«Человек с тонкой шеей забрался в сундук и начал задыхаться. Вот,— говорил, задыхаясь, человек с тонкой шеей. — Я задыхаюсь в сундуке, потому что у меня тонкая шея.
Крышка сундука закрыта и не пускает ко мне воздуха. Я буду задыхаться, но крышку сундука все равно не открою. Постепенно я буду умирать. Я увижу борьбу жизни и смерти. Бой произойдет неестественный, при равных шансах, потому что естественно побеждает смерть, а жизнь, обреченная на смерть, только тщетно борется с врагом до последней минуты не теряя напрасно надежды. В этой же борьбе, которая произойдет сейчас, жизнь будет знать способ своей победы: для этого жизни надо заставить мои руки открыть крышку сундука.
Посмотрим: кто кого? Только вот ужасно пахнет нафталином.
Если победит жизнь, я буду вещи в сундуке пересыпать махоркой…
Вот началось: я больше не могу дышать. Я погиб, это ясно! Мне уже нет спасения! И ничего возвышенного нет в моей голове. Я задыхаюсь!
Ой! Что же это такое? Сейчас что-то произошло, я не могу понять, что именно. Я что-то видел или что-то слышал…
Ой! Опять что-то произошло! Боже мой! Мне нечем дышать. Я, кажется, умираю… А это еще что такое? Почему пою?
Кажется, у меня болит шея…
Но где же сундук?
Почему я вижу все, что находится у меня в комнате?
Да никак я лежу на полу!
А где же сундук?
Человек с тонкой шеей сказал:
— Значит, жизнь победит смерть неизвестным для меня способом».
Такое выворачивание вполне возможно при соприкосновении нашего пространства трех измерений с пространством четырехмерным. Объясню это по аналогии перехода от двухмерности к трехмерности. Начертим плоский двухмерный сундук и поместим в него, вырезав из бумаги, плоского двухмерного героя. Разумеется, на плоскости ему не выйти из замкнутого контура; но нам с вами ничего не стоит вынести плоскатика из плоского сундука, а затем положить его рядом с тем сундуком на той же плоскости. Двухмерный человек так и не поймет, что случилось. Ведь он не видит третье, объемное измерение, как мы не видим четвертого измерения.
Ангел выводит апостола из трёхмерной камеры, не нарушив затворы, поскольку Ангелы пребывют во всех измерениях.
Рождение метаметафоры — это выход из трехмерной бочки Гвидона в океан тысячи измерений.
Надо было сделать какой-то шаг, от чего-то освободиться. может быть, преодолеть психологический барьер, чтобы найти слова, хотя бы для себя, четко очерчивающие новую реальность.
Однажды я сделал этот мысленный шаг и ощутил себя в том пространстве:
Человек оглянулся и увидел себя в себе.
Это было давно, в очень прошлом было давно.
Человек был другой, и другой был тоже другой,
Так они оглянулись, спрашивая друг друга.
Кто-то спрашивал, но ему отвечал другой,
И слушал уже другой,
И никто не мог понять,
Кто прошлый кто настоящий.
Человек оглянулся и увидел себя в себе…
Я вышел к себе
Через — навстречу — от
И ушел под, воздвигая над.
Переход от двумерности в трёхмерность даёт возможность почувствовать что такое переход во все измерения микро и макромира.
о плоский сиреневый странник
он китайская тень на стене горизонта заката
он в объем вырастает
разрастается мне навстречу
весь сиреневый мир заполняет
сквозь меня он проходит
я в нем заблудился
идя к горизонту
а он разрастаясь
давно позади остался
и вот он идет мне навстречу
Вдруг я понял что мне не догнать ни себя ни его
надо в плоскость уйти безвозвратно
раствориться в себе и остаться внутри горизонта
О сиреневый странник ты мне бесконечно знаком —
как весы пара глупых ключиц между правым и левым
для бумажных теней чтобы взвешивать плоский закат.
Так возникла в моем сознании двухмерная плоскость, вмещающая в себя весь бесконечный объем, — это зеркало. Я пытаяся проникнуть в космическое нутро звука. И вот первое, может быть, даже чисто экспериментальное решение, где звук вывернулся вместе с отражением до горловины зеркальной чаши у ноты «ре» и дал симметричное отражение. Таким образом, текст читается одинаково и от начала по направлению к центру — горловине зеркальной чаши света до ноты «ре». Интересно, что нотный провал между верхней и нижней «ре» отражает реальный перепад в звуковом спектре, там нет диезов и бемолей.
ЗЕРКАЛО
Зеркало
Лекало
Звука
Ввысь
|застынь
стань
тон
нег тебя
ты весь
высь
вынь себя
сам собой бейся босой
осой
ссс — ззз
Озеро разреза
лекало лика
о плоскость лица
разбейся
то пол потолка
без зрака
а мрак
мерк
и рек
ре
до
си
ля
соль
фа
ми
ре
и рек
мерк
а мрак
беэ зрака
то пол потолка
разбейся
о плоскость лица
лекало лика
озеро разреза
ссс — ззз
осой
Сам собой бейся босой
вынь себя
высь
ты весь
нет тебя
тон
стань
застынь
ввысь
звука
лекало
зеркало.
Яблоко, вместившее в себя весь Млечный Путь, вселенная, окруженная оскоминой, срывающей кольцо со зрачка. и уже знакомая нам воронка взгляда, конусом восходящая к опрокинутому муравью, ощупывающему лапками неведомую ему бесконечность,— все это образы антропной инверсии — метаметафора. Так, проходя по всем кругам метаметафорического мышления от чистого рацио до прозрачно-интуитивного, я словно входил в лабораторию метаметафоры, стремясь быть — в меру моих возможностей — ее объективным исследователем, совмещая в себе «актера» и «зрителя». Вернусь снова к образу человека внутри мироздания. Вспомним здесь державинское «я червь — я раб — я бог». Если весь космос — яблоко, а человек внутри… А что если червь, вывернувшись наизнанку, вместит изнутри все яблоко? Ведь ползает гусеница по листу, а потом закуклится, вывернется, станет бабочкой. Слова «червь» и «чрево» анаграммно вывернулись друг в друга. Так появился анаграммный образ антропной инверсии человека и космоса.
Червь,
вывернувшись наизнанку чревом,
в себя вмещает яблоко и древо.
Так возродился соответствующий по форме метаметафоре церковнославянский анаграммный стих. В анаграммном стихе ключевые слова «червь — чрево» разворачивают свою семантику по всему пространству, становятся блуждающим центром хрустального глобуса.
Ключевое слово можно уподобить точке Альфа, восходящей при выворачивании к точке Омега. Естественно, что такой стих даже внешне больше похож на световой конус мировых событий, нежели на кирпичики.
Интуитивное осмысление этого и привело меня к созданию неожиданного на первый взгляд текста. Стих потерял привычную форму паралелипипеда, а стал больше походить на скрипичный ключ или скрипку или ленту Мёбиуса, или восьмёрку-символ бесконечности
Невеста, лохматая светом,
невесомые лестницы скачут,
она плавную дрожь удочеряет,
она петли дверные вяжет
стругает свое отраженье,
голос, сорванный с древа,
держит горлом — вкушает
на червивом батуте пляшет,
ширеет ширмой, мерцает медом
она пальчики человечит,
рубит скрипку Пикассо
тонет в дыре деревянной.
Саркофаг, щебечущий вихрем
хор, бедреющий саркофагом,
дивным ладаном захлебнется
голодающий жернов 8
Перемалывающий время
Что ты, дочь, обнаженная, или ты ничья?
Или, звеня куполамиами, месит сирень
турбобур непролазного света?
В холеный футляр двоеьёдрой секиры
можно вкладывать только себя.
Неевеста, лохматая светом, — звезда и Богородица — «невестна не невестная». В акафисте поется: «Радуйся, лестница от земли к небу»,— вот почему «невесомые лестницы скачут».
«Дыра деревянная» — в середине вывернутой скрипки Пикассо — черная дыра во вселенной; холеный футляр двоебедрой секиры — все мироздание; скрипка — образ вечной женственности, пляска на червивом батуте — попрание смерти. Вязать дверные петли можно только вывернув наизнанку «микромир» вязальных петель до «макромира» петель дверных. Сама дверь — тоже каноническое обращение к Богородице — «Небесная дверь».
Вся моя поэзия пронизана образами литургическими, которые и образуют метаметафору
В поэзии антропная космическая инверсия сама собой порождает метаметафорический взрыв. Трудно судить, насколько осуществилась моя мечта передать словами миг обретения космоса. Нам кажется, что человек неизмеримо мал, если глядеть с высоты вселенной, а что если наоборот, как раз оттуда-то он и велик. Ведь знаем же мы, что одно и то же мгновение времени может растягиваться в бесконечность, если мчаться с релятивистской скоростью. Вся вселенная может сжаться в игольное ушко, а человек окажется при инверсии больше мироздания. Метаметафора, конечно, условный термин — важны новые духовные реальности, обозначенные этим словом, открываемые современной физикой, космологией и… поэзией.
Пролетишь, простой московский парень,
Полностью, как Будда, просветленный.
На тебя посмотрят изумленно Рамакришна, Кедров и Гагарин…
Так писал обо мне Александр Ерёменко в 70-х. Нет не Рамакришна, не Будда -только Христос, только Богоматерь -возражал я молодому начинающему поэту.Как поэт я полностью и целиком обязан матери церкви. Православная литургия целиком и полностью взлелеяла мою музу от юности моея и доныне.
Даже несколько неожиданный образ зеркального паровоза движущегося в четырёхмерном пространстве не мог бы возникнуть без зеркальных сияющих золотых куполов многих и многих православных храмов
Зеркальный паровоз
шел с четырех сторон
из четырех прозрачных перспектив
он. преломлялся в пятой перспективе
шел к неба к небу
от земли к земле
шел из себя к себе
из света в свет
По рельсам света вдоль
По лунным шпалам вдаль
шел раздвигая даль прохладного лекала
входя в туннель зрачка Ивана Ильича
увидевшего свет в конце начала
он вез весь свет
и вместе с ним себя
вез паровоз весь воздух весь вокзал
все небо до последнего луча
он вез
всю высь
из звезд
он огибал край света
краями света
и мерцал как Гектор перед битвой
доспехами зеркальными сквозь небо…
Не удивляйтесь-эта мысль проста
Метаметафора-метафора Христа
Он подарил метаметафор Рай
А ты из них любую выбирай