ПОД ПЯТОЮ ГЛУПОСТИ
Автор Игорь Бестужев-Лада
Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.
https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич
Продолжение 24 романа.
Продолжение 23 http://www.stihi.ru/2019/06/12/2713
БАБА НА ТОНУЩЕМ КОРАБЛЕ
«Всё может перенести глуповец – любые пытки, издевательства, унижения. Но когда его лишают возможности на какие-нибудь полчаса забыть, где он живёт и вообще что он человек, путём превращения в сущего скота, лишают возможности долго бахвалиться, как его выворачивало и из какой блевотины он выворачивался, – это уже выше его сил.
Прямо с утра всё мужеское и значительная часть женского народонаселения Глупова встало толпою у запертого царёва кабака. О работе и вообще о жизни уже не могло быть и речи: только бы достояться. Единственный разговор в толпе: на что пить, ведь очищенная-то не в пример дороже привычной неочищенной. Порешили сбрасываться втроём на один штоф, но приобретать не один, а четыре на троих. Так вроде дешевле.
Стояли стеною до вечера. А вечером новое объявление: не завезли товару!
Простояли всю ночь, а потом весь день. И ещё ночь. И ещё день. Не завозят, окаянные, хоть волком вой! Некоторые с ног падают. Работа встала. Жизнь замерла. Дети брошенные плачут. Скотина брошенная мычит, не телится. Наступает глуповское светопреставление.
А люди стоят и стоят. Разве можно уйти? Уйдёшь. а тут подвезут и выкинут. Все уважающие себя через секунду будут под заборами в канавах бесчувственными валяться. А ты один, как дурак, останешься ни в одном глазу. Разве можно такое допустить? Поневоле останешься стоять, хоть неделю, хоть год.
А тут возле очереди из подворотни выглянула какая-то рыбачка с рыбацкою сеткою, именуемою у глуповцев авоськой. А в сетке вместо рыб почему-то несколько бутылок попалось. Разумеется, неочищенной, но по цене вдесятеро дороже очищенной.
Ещё один тяжкий стон разнёсся над глуповскою вселенною: раздевают донага, режут без ножа, обирают прямо на улице!
Но что делать? Не оставаться же тверезыми!
И толпа отшатнулась от царёва кабака к рыбачкам. Через минуту весь Глупов, как и ранее, валялся под заборами в канавах, корчась от рвоты.
Только если раньше денежки от продажи неочищенной шли в казну и именно на них содержались будочники, квартальные и сама Лукерья, не говоря уже о Машке, то теперь полушки потекли в рыбацкие сети, а Лушке с Машкой пришлось класть зубы на полку и бедствовать чрезвычайно.
Тем не менее обе упорствовали в своём безумстве, пока новые события не затмили масштабов сего бедствия.
Дело в том, что в горничных у Верблюдовой ходила не только Лукерья Лихая, но и Аглая Аховая – баба прямо противуположного характеру. Если Лукерья напирала всё больше на экзекуции, то Аглая, в пику ей, предлагала сменить явно бесполезные экзекуции на менее явно бесполезные экзерциции, то бишь в переводе на глуповский язык, вместо того чтобы гнать, как исстари заведено, кнутом, взять да поманить пряником. Авось проснутся и резвее побегут!
Машка долго упиралась, не решаясь на столь революционный шаг. Тем более что Лушка устраивала ей дикие бабьи сцены ревности, не без основания указывая, что пряников на всех более чем явно не хватит и тогда не миновать крамолы. Однако Коварная Глашка одолела соперницу типично бабьим приёмом: она обрилась наголо и стала такой же лысой, как Машка, чем вызвала солидарность, присущую в таких случаях лицам указанного пола. К тому же ей на помощь пришла сбежавшая из какого-то тифлисского гарема черкешенка Элико Микаладзе – праправнучка уже известного читателю князя Ксаверия Георгиевича Микаладзе, глуповского градоначальника 1802-1814 годов, собственными усилиями, как известно, увеличившего глуповское народонаселение почти вдвое. Теперь его потомки делали все возможное, что¬бы искупить грех своего предка деяниями, направленными на прямо противуположный эффект. И первой в этом ряду, если не считать Кобасдохии и Смогулии, выступила именно Эликашка.
Вдвоем с Глашкой, нашептывая Машке с двух сторон в оба уха разные льстивые слова, они уговорили её издать неслыханный дотоле в Глупове «Приказ № 3» с подзаголовком: «Перестройка № 6».
Приказ гласил:
§ 1. Каждый да обогащается, как может, не опасаясь за это никакой порки.
§ 2. Подати впредь каждый платит по своему разумению и, если не хочет, может не платить вовсе.
§ 3. Каждый да ест столько кусков хлеба с солью, сколько съест, независимо от того, где и как достанет.
§ 4. ИТД.
Таинственное «ИТД» никто так и не смог расшифровать. Зато остальные параграфы поняли прекрасно. В Глупове и до того охулки на руку не клали, а тут сразу принялись тащить и пожирать всё, что под руку попадёт. К вечеру следующего дня всё было растащено и съедено. Надвигалась катастрофа.
Призвали было искусную знахарку Ленку Моталку. Та присоветовала за каждый утащенный кусок награждать провинившегося тремя ударами розги.
– Не пройдёт и пятнадцати дней, – уверяла она, – а мы им зад так исполосуем, что ни лечь, ни встать!
Вот они, родимые, и перестанут тащить что ни попадя!
Моталка грубо ошиблась, хотя должна была бы хорошо знать нравы глуповцев. Те привычно спускали портки, ложились кряхтя на скамью и, получив свою порцию березовой каши, облизывались и бежали дальше тащить-растаскивать. Сколько ни пороли – с тем же результатом.
Прошло всего четыре дня, и пришлось Моталку, предварительно тоже выпоров, отправить восвояси.
И вот тогда, спасая своё пошатнувшееся реноме, под ядовитые сарказмы Лушки, Глашка с Эликашкой удумали ещё более убийственную каверзу. Они, нашёптывая с двух сторон, уговорили Машку собрать на площади перед Управой Благочиния Всеглуповское Вече, с тем, чтобы миром-собором решить, что делать дальше. А чтобы решения тут же претворить в жизнь, уговорили Машку добавить к своему смехотворному титулу подьячего, унаследованному от Корявого и его преемников, более громкий титул – если не градоначальника, то хотя бы городничего. И тогда глуповцы очертя голову кинутся за своим вождём и учителем (вождихой и учительшей), куда тот (та) решит и куда поведёт.
Они краем уха слышали, что в Фултауне некоторое время назад поступили именно так – и до сих пор не нарадуются. Однако, не расслышали, будто в Бетеции тоже некоторое время назад поступили точно так же – и последствия были настолько ужасны, что до сих пор не отплюются. Несчастные, что удумали! Здесь ведь не Фултаун и даже не Бетеция, а Глупов. Здесь ещё со времен Великого Новгорода на любом вече – в подворотне ли, в Управе ли Благочиния, всё едино, как только соберутся больше трёх, так сразу кидаются друг на друга с кулаками и дерутся, пока не разнимут набежавшие будочники.
Вот и весь глуповский парламентаризм с древнейших глуповских времён до наших дней.
Действительность не преминула подтвердить прочную вековую традицию. Как только ударили в вечевой набат и весь Глупов собрался на площади, тут же началась свара.
- Атаманы-молодцы! – возгласил городничий, собираясь начать свою инаугурационную речь.
– А-а-а! – привычно взревела толпа, и тут же превратилась в клубок тел, вцепившихся друг в друга, точнее, друг в недруга, схвативши друг друга за что попало – за бороду, ухо, волосы, и ну волтузить.
– Атаманы-молодцы! – попытался ещё раз вставить слово вождь и учитель.
– А-а-а! – заглушила его голос агрессивно-послушная толпа, продолжая заниматься выдиранием бороды соседа.
Тогда вперёд выступил старец не от мира сего. Его так и прозвали – Неотмирасего.
– Послушайте! – сказал он. – Ведь Глупов засасывает Афонькина трясина. Надо срочно перебираться на сухое место и основывать там город Умнов.
– А-а-а! – взревела агрессивно-послушная толпа, взметнула старца, по исстари заведённой традиции, на колокольню и спустила с раската.
Но старец, в отличие от бесчисленных ивашек, раскатанных таким образом насмерть, как ни в чём не бывало поднялся с земли, отряхнулся и снова обратился к глуповцам:
– Глуповцы вы глуповцы! Неужели не понимаете, что снова и снова сами накликаете на себя беду? Неужели не понятно, что пора перестать быть глуповцами, пора, наконец, станоавиться умновцами?..
– А-а-а! – завопила агрессивно-послушная толпа.
Повернулся Неотмирасего и пошёл прочь, махнув рукою, но через несколько шагов схватился за сердце, упал и умер от огорчения.
А на площади продолжалось Великое не то Побоище, не то Позорище.
Видя, что Машку никто больше не слушает, вперёд выступила ещё одна её горничная по имени Нинка Ражая. Она тоже попыталась произнести увещевательное слово, но ближайший глуповец показал ей язык и изрыгнул такое неприличие, что та от обиды по-бабьи расплакалась. Да не просто расплакалась, заголосила с причитаниями да всхлипываниями.
– Вот помяните моё слово, – сквозь рыдания лепетала она. – Вы ещё вспомните о нас, вы ещё позавидуете нашему времени!
Забегая вперёд, скажем, что она как в воду смотрела. Глуповцы оторопели. Они-то ведь не знали, что Ражая – баба.
Думали – мужик. Косая сажень в плечах, кровь с молоком, писаный красавец-богатырь Добрыня Никитич! И, главное, в портках, как все мужики. А вот на тебе, чисто бабьи слёзы и сопли.
На минуту побоище прекратилось. А потом возобновилось с новой силой. Нинку куда-то словно ветром сдуло. Надо было любой ценой спасать положение.
Лушка надумала: двинула будочников разом в слободу Навозную и слободу Негодницу, приказав зажечь там избы, чтобы отвлечь с площади народ на тушение пожара. Но будочники, сколько ни пробовали высечь огонь из кремня, получалось только высечь попавшихся на пути обывателей. Те, конечно, озлоблялись, но искомого эффекту не достигалось, поскольку на площади и не думали обращать внимание на такие пустяки, как высеченный навозник или негодник.
Глашка надумала, выдвинула вперёд какого-то Гришку Отрепьева, который закричал было с крыльца, что переименует Глупов в Умнов всего за каких-нибудь 600 секунд. Но ответом ему был такой гомерический смех всей площади, что Гришку тоже словно ветром сдуло, будто и не было его.
Эликашка тоже не лыком шита: велела вывести всех будочников неведомо куда, ну хоть во чисто поле, приказала им воткнуть алебарды в землю, встать на колени и молить о пощаде неведомо кого, кто первый подвернётся. При этом слободу Навозную отдать гужеедам, а слободу Негодницу – моржеедам. В обмен на объедки. И запировать! Но гужееды и моржееды только плюнули от омерзения, на глуповские слободы глядючи. А объедки, скареды, продолжали давать только в обмен на дёготь.
Лушка новое надумала: закричала собравшимся, чтобы те разделились на две половины, чтобы одна половина подняла хоругвь с ликом братца Охова, а другая – с ликом братца Сдохова, и чтобы шли, как исстари у глуповцев повелось, стенка на стенку, и кто одолеет – того и правда.
На этот призыв глуповцы всегда откликались с большою охотою. Не изменили своей привычке и на сей раз. Мигом разобрали камни и колья, мигом пошли стенка на стенку, мигом во главе каждой оказались самые отъявленные мерзавцы, для коих человечье мясо – самый лакомый деликатес. Эта стратегема была наиболее действенною из всех.
Через несколько секунд от народонаселения города Глупова осталась бы только огромная куча окровавленных бездыханных тел. И тут вдруг оказалось, что Машка – не просто баба, но ещё и женщина. И женское сердце не позволило ей утопить своих сородичей в море крови. Она махнула белым платком, велела обеим стенкам повернуться друг к другу задом и следовать по домам. После чего заперлась в нужнике, обливаясь слезами, и долго не выходила. А когда вышла, оказалось, что её горничных и след простыл, и Управа Благочиния занята совершенно другими людьми, её саму гонят прочь как назойливую попрошайку. Пришлось добывать себе пропитание ремеслом простой гулящей девки, ставши на угол и предлагая себя всем желающим, хотя бы с приплатою, потому как на ни бабу – ни мужика, плешивую, на седьмом десятке, да ещё так опозорившуюся, не всякий польстится».
Продолжение романа в следующей публикации.
13.06.2019