I
Упади в это лето, руки раскинув, — всё до капли испей,
Помнишь? «Шумит ли моя липа, поёт ли мой соловей?»
В нашем июне рассветы оранжево-алы, а ночи густы и чернильны,
Ты кружишь меня на виду у всех так беззастенчиво-опьяняюще-сильно,
Что я растворяюсь в обжигающем солнце вновь начавшихся дней.
И, руки раскинув, мы падаем в лето, где шумит наша липа и поёт соловей.
II
Июль знаменует собою начало конца, пик, за которым всё гаснет,
Край обрыва, с него удивлённой дугой водопада низвергается это обречённо-беспечное счастье.
Где-то вдали слышны отголоски готовой взорваться грозы —
Я вцепляюсь в рукав, как в кирпич — побег виноградной лозы.
Волосы вьёт, путает, треплет нахальный бессовестный бриз.
Мы всё ещё счастливы, хоть летим сквозь лето стремительно вниз.
III
Август наш будет вымучен, сух и багров.
Лето уже не испито — осушено, выжато, взгляд солнца суров.
В воздухе звон цикад и разлитая горечь полыни.
Она так резка, так терпка, как выдохом на губах застрявшее твоё волшебное имя.
.
.
.
Я держу тот июньский крошечный листик, за пазухой чуть надежды тая:
Ты же вспомнишь однажды шум нашей липы и ту дивную трель соловья?