Сознание всплывает как подлодка,
Ломающая ледяной покров.
В висках стучала адская трещотка,
Вытаскивая женщину из снов.
Открыть не в силах слипшиеся веки,
Хмельной недуг наполнил их свинцом…
«Вчера опять звонили из опеки» -
Ошпарило ее, как кипятком.
Но тело непослушное ломало,
Чугунный мозг работал кое-как.
Ладонь ее на голову упала,
Как будто прикрывала в ней бардак.
И так в постели, словно в карусели,
Возможно, полчаса еще пройдет,
Пока ее не выпихнет похмелье
И за «лекарством» в магазин пошлет.
Под звук своих шагов, как под там-тамы,
Шла медленно та женщина двором.
«Опеке что сказать? Что дочь у мамы
Гостит? Черт, голова идет кругом…»
Ах, как ее мутило! Как ей плохо!
К ней трезвых мыслей пробивался свет.
Себя она костила: «Ну, дуреха!
Ну, недомать! Тебе ж прощенья нет!
На мать-старушку бросила дочурку…
Сама скатилась… дно достать рукой…»
Вот так до магазина по проулку
Дошла она с той внутренней войной.
Остановилась. Сжалась как пружина
И терла свой карман, где телефон.
Шаг сделала назад от магазина –
В ушах сильнее сделался трезвон.
«О, как мне стыдно! Я сама ведь дочка…
Ах, мама, мамочка, прости, меня, прости…
Я обещаю, я поставлю точку…
И все сначала, с нового пути…».
Еще назад шаг женщина ступила –
И раскололась трижды голова,
И как-то по-собачьи заскулила,
Примешивая грязные слова.
Глаза ее наполнились слезами,
Нутро горело, требовало, жгло.
Сдалась…Опять… как прежде с потрохами,
Не пересилить, слишком тяжело.
И выбрав легкий путь, с бутылкой пива
Шла женщина назад в свою юдоль,
Ей становилось радостно, игриво,
Пока в бутылке таял алкоголь.
«А дочка… Что ж, она уже большая.
Тринадцать лет. Она меня поймет.
Сказала ж ей «приеду», уезжая,
Ну, и приеду к ней… на Новый год…»
И бесконечны будут те терзания.
Довлеющий над ней хмельной недуг
Поработит любое осознание,
Не даст ей разорвать порочный круг.
А дом, где дочь оставлена беспечно,
Уже полгода как стоит пустой.
Как это люто, как бесчеловечно –
При матери живой стать сиротой.