Про улицу Сухую, Чёрную Руку и молочный зуб

Анжела Бецко
ПРО УЛИЦУ СУХУЮ, ЧЁРНУЮ РУКУ И МОЛОЧНЫЙ ЗУБ

По пыльной улице солнечного города шли двое: большой и маленький. Вдоль улицы тянулись двухэтажные домики, и на первом, сразу за перекрёстком, висела жестяная табличка с надписью: «Улица Сухая». Но следов засухи не наблюдалось, наоборот, улица цвела и пахла, хотя немного дождя ещё никому не помешало. Улица сияла. По сияющей улице шли двое, и большой вёл маленького за руку. Маленький не упирался, но шагал как-то неуверенно и, по правде говоря, у него прилично дрожали коленки. Потому что большой вёл маленького на плаху.
– Папа, а давай скажем маме, что поликлиника не работает, – канючила девочка.
– Тогда нам придётся прийти в рабочее время.
– А давай скажем, что поликлиника переехала! – не унималась девочка.
– На Луну, – серьёзно отозвался девочкин папа.
– Ага! – обрадовалась девочка.
– Тогда и нам придётся полететь на Луну. Мама заставит… На Луну из-за какого-то пустячного молочного зуба! – скривил рот девочкин папа.
Девочка знала: мама заставит полететь даже в другую галактику. И глубоко вздохнула.
– А давай скажем, что мы заблудились, а?..
– Где? На Луне? – спросил девочкин папа.
– Нет, на улице Сухой… – надула губы девочка.
– Да, в трёх соснах... И не думай! У нас талон! – безапелляционно заявил девочкин папа.
Девочка замолчала. С папой договориться нельзя: всё всегда бывает по-папиному. С мамой, по крайней мере, можно попытаться. Но на улицу Сухую с девочкой она никогда не ходит: мама всё время на работе. И всегда посылает папу, будто он бездельник! Но дело совсем не в занятости, а в том, что с мамой всё-таки можно хотя бы пореветь, чего она терпеть не может, а с папой – даже не пробовать… Всю ночь огромная Чёрная Рука толстой верёвкой привязывала девочку к высокому креслу и направляла в лицо пылающий круг лампы; от ужаса девочка беззвучно кричала, а Чёрной Руке только и нужен был её открытый рот – она хватала железные щипцы и, как клещ, впивалась в девочкин старый молочный зуб… Тут девочка просыпалась, металась по подушке и долго не могла уснуть, засыпала, снова видела тот же сон, вскакивала, вглядывалась в страшную темноту и опять куда-то проваливалась – и так до утра… А девочкин язык всю ночь был у ноющего зуба. Он словно караулил это нытьё. Но вместо того чтобы оберегать и защищать, нагло и по-хозяйски напирал на бедного страдальца и старался вытолкнуть его вон. По тысячу раз на дню. Несколько дней подряд. И даже сейчас…
– Папа, а Чёрная Рука очень чёрная? – нарушила молчание девочка.
– Всё зависит от того, как и с чем её мыть, – после небольшой паузы ответил девочкин папа.
– А если долго-предолго и с мылом? Она будет белой, да? – с волнением в голосе спросила девочка.
– Скорей, розовой, – отозвался девочкин папа. – А тебе какая больше подходит?
– Мамина… – грустно вздохнула девочка и снова замолчала.
– Да ты не дрейфь! – ободряюще подмигнул девочкин папа. – Дело-то плёвое! Сама знаешь…
У девочки опять проклюнулся новый зуб, а старый никак не уступал место новому, красивому, с нарядными рюшечками по краям. Так было и в прошлый раз. И девочка с папой уже ходили на улицу Сухую. А сейчас они шли и шли, и дороге не было конца. Мимо проплывали белые и розовые клумбы, проносились тяжёлые золотые пчёлы и лёгкие голубые бабочки, и тополя врастали в небо, цепляя на ветки пуховые облака, и никому-никому не было дела до девочки и её зуба. Только кончик девочкиного языка никак не вылезал из того места, где всё ещё торчал этот никчёмный старикашка, хотя уже и не так основательно… Чёрная Рука не выходила из девочкиной головы, и теперь она снова вонзилась в девочкин зуб и расшатывала его, толкая в разные стороны. Рядом с папой страшно не было. И больно не было тоже. Зуб стал совсем податлив и вдруг заходил ходуном! Девочка не выдержала и тихонько потрогала его кончиком пальца, и он покачнулся и поплыл вверх и в сторону, как если был бы крышечкой шкатулки, которую открывают. Девочке стало не по себе и захотелось сейчас же захлопнуть шкатулку, и она резко нажала на крышечку… Щёку царапнуло что-то твёрдое, и девочка ощутила знакомый солоноватый вкус. Она, не жалуясь на жизнь, всегда незаметно зализывала свои ссадины и ранки. Во рту стало тепло и вкусно. Девочка остановилась, запрокинула голову и приоткрыла рот. Папа потянул её за руку.
– Не дрейфь, говорю! – произнёс он.
– У-у-у… – промычала девочка.
Он оглянулся.
– Что такое?
Девочка показала пальцем на рот.
– Что у тебя там? – спросил девочкин папа.
– Жуп!
– Ага, ещё всех жуков в рот собери, – не понял девочкин папа. – Выплюнь!
И девочка послушно выплюнула. В красной лужице неподвижно лежало что-то маленькое и родное. 
– Мёртвый… – брезгливо скривился девочкин папа. – Мёртвых жуков в рот берёшь, да?..
Даже большой озорник папа в своём далёком детстве никогда не брал в рот мёртвых жуков!
– Жуп! – снова произнесла девочка.
– Какой? Пожарник или солдатик?.. – поинтересовался девочкин папа.
Он поднял с земли прутик, осторожно выгреб мертвеца из красной лужицы на сушу и, наклонившись ниже, застыл в ожидании чуда: словно то, что лежало на асфальте, обещало сейчас воскреснуть. Но минуты бежали, и ничего не происходило… И вдруг девочкиного папу осенило.
– А ну-ка, открой рот! – тёмной тучей навис он над девочкой.
И она широко и радостно открыла рот. Папа заглянул туда примерно так, как отчаянные глупцы заглядывают в крокодилову пасть… 
– Ну какой же это жук! – воскликнул девочкин папа. – Это твой старый зуб!
– Угу… – согласно кивнула девочка, чуть не отхватив папину голову.
Она сияла, как улица Сухая. А девочкин папа почему-то ни капельки не обрадовался. Он вынул из кармана маленький клочок бумаги, на котором было что-то очень мелко написано.
– И куда мне теперь девать талон? – вздохнул девочкин папа. – И зачем я брал отгул?..
Он втянул голову в плечи, съёжился и стал совсем крошечным. И девочке захотелось его пожалеть. Она положила в кармашек свой выпавший зуб, взяла папу за руку и повела в поликлинику. Нужно было срочно сдать талон: он обязательно кому-нибудь пригодится, ведь девочкина Чёрная Рука расшатывает зубы только девочке!.. И каким-то непостижимым образом Чёрной Рукой вдруг оказался девочкин язык…