Учёный муж или два сапога не пара

 

Не знаю, не знаю участи этих записок. У нас в деревне ценится любая бумага, хоть с текстом, хоть без, и я за них боюсь. Увидят ли они свет или что они, не дай Бог, увидят? Всё же я пишу в надежде, что это прочитают глазами.

Но не буду о грустном, и начну так:

Сколько в мире тайн! Сколько загадок! Думаю, что задача человечества шаг за шагом приближаться к их разгадке, раскалывать, так сказать, орешки знаний. Вот, например, что раньше думали о молниях? Ярость Богов или Бога. Теперь уже не имеет значения Богов или Бога, потому как оказалось, что это просто какое-то физическое явление. А сколько было сделано лишних движений из-за незнания этого факта? Представьте: бухнуться на колени, лоб в грязь, и давай языком молоть всякие молитвы, просьбы и чего там ещё, не знаю, не пробовал. А время шло! Можно было бы чего нибудь придумать, сделать. Но, здесь не об этом.

Я, как человек мыслящий, не чужд исканиям, и мой пытливый ум не даёт мне покоя. Заметил я однажды одно странное явление. И нигде, ни у кого не смог найти ответа на загадку, что поставила передо мной мать природа. Я думал, мыслил, рассуждал, но тщетно. Мои поиски вырастили кучу книг и журналов в моем скромном жилище. Опять же не буду говорить, как я собирал, и берёг от любителей бумаги всю эту литературу, ограничусь лишь выражением: всеми правдами и неправдами. Но моя надежда на прозрение слабела год от года.

И вот однажды, в счастливый для меня день и час, как мне тогда казалось, я вдруг увидел свет маяка, и устремился к нему, как мотылёк на свечу.

Моя соседка тётя Глаша указала мне это свет, и я воспрянул духом. Сама она была недалекой, можно даже сказать глупой бабой, но её двоюродный брат был ученым. С её слов, он даже писал о своих открытиях в какие-то Европейские научные общества, и обладал умом настолько проницательным, что кто-то из академиков сказал, что это человек ого-го! Мне то было понятно, что лексикон тёти Глаши ограничен, и академик сказал что-то иное, но смысл был ясен. Надежда во мне разгорелась, и я выпытал таки адрес этого учёного мужа.

- О! Это великого ума человек, и при этом он очень скромен, - повторила она мне, не помню в который раз, перед дорогой, когда я стоял, одетый во все лучшее, что имел и в новых резиновых сапогах синего цвета, купленных специально по такому случаю.

Не буду описывать здесь дорогу, это мелочь, главное не в этом. Скажу лишь, что путь у меня занял день на перекладных. В кармане было драгоценное письмо к брату. Там, полагаю, было и обо мне, и также я вёз корзину с двумя десятками яиц. Яйца были так, знаком внимания, а главное, как я понял, она возвращала его корзину.

- Главное довези корзину, - напутствовала она меня, - корзина его, а куры у него свои есть.

- Хорошо, тётя Глаша, не боись! - обещал я, и слово, надо сказать сдержал.

Иван Петрович, так звали учёного мужа, был самородок. Живя в деревне, немногим больше той, в которой жил я, он таки смог достигнуть высот Европейского научного общества, и (со слов тёти Глаши) вёл с ним переписку.

Встретил он меня как родного. Не знаю, стоит ли описывать его наружность? Так пару штрихов, разве что. Ниже меня, щуплый, с залысиной, такого одним ударом уложил бы… Но, забегаю вперёд. А забегая вперёд, надо лишь сказать, что гостил я у него сутки, и никогда так не трапезничал, как у него дома. У Ивана Петровича рядом с печью было много книг о том, как готовить всяку разну заграничную еду.

Я, конечно, отдавал дань уважения его кулинарным пристрастиям, тем более, что по недомыслию не взял, дурак, с собой ничего человеческого на перекус, кроме водки.

Особенно меня подкупило его умение подменять продукты в некоторых замысловатых иноземных рецептах на доступные нам в нашей полосе. Например, за неимением бананов он использовал картошку с сахаром, некое авакадо заменял орехами, а перец чири (или чили, не суть) - горчицей. Вид, конечно, отличался от того, что был на картинках в книжке, но вкус, если верить Ивану Петровичу, был намного изысканней. Я не гурман, авакадов не ел, чтобы судить об истинности его кулинарных утверждений, и, в основном, наблюдал за ним как за ученым.

Жил он один, как множество гениев, не понятых своим временем, и обладал неуловимым обаянием. Хвалёный тётей Глашей великий ум был тщательно скрыт его скромной натурой разговорами о вкусной пище, политике и преимуществах здешних людей перед заграничными. Но ведь шила в мешке не утаишь, и его ум пробивался сквозь эти пустомельные завесы, как солнечный свет в щёлку, какой-нибудь красивой мыслью. В основном о колесе.

- Самое гениальное изобретение человечества! - не уставал восхищаться Иван Петрович, несколько раз на дню. - Как? Как они смогли додуматься до такого?

Я то думал, что под “они”, он подозревал пещерных людей, оказалось нет. “Они” - это были наши предки, у которых предки нынешних заграничных людей проект колеса всё-таки украли, и теперь пользуются, забыв кому обязаны. И все забыли, а вот Иван Петрович не забыл. Никто не знает кто изобрёл колесо, а он вам скажет. Если не фамилию этого героического человека, то хотя бы откуда он был родом. Доводы его были очень убедительны, но подозреваю, что некоторые из них также служили этой скромной натуре для сокрытия блеска великого ума, чтобы не ослеплять собеседника. Это было очень мудро, ведь не очень комфортно говорить с человеком, у которого вместо головы лампа в тысячу свечей.

Соглашаясь с Ломоносовым, что Сибирью Россия прирастать будет, он в поисках колыбели колеса направил свой мысленный взор в эту область земли. И проницательный ум его не ошибся.

- Там же снег,  - робко сказал я, боясь показаться невеждой, - там может полозья придумали?             

Учёный муж улыбался мне как ребёнку, которому показали фокус с оторванным большим пальцем, просто согнув его.

- И полозья тоже там, я рад, что вам это понятно. Но речь о колесе. Что, по вашему, было прообразом колеса?

Я задумался. Но времени на самостоятельный поиск ответа он дал лишь мгновения, и начал намекать:

- Что тоже катится? - в предвкушении моего прозрения Иван Петрович ободряюще улыбался.

- Камни? - ответил я первое, что пришло на ум. Я даже представил, как с горы катятся камни.

Он нетерпеливо мотнул головой, и открыл мне эту тайну:

- Деревья!

- Деревья, вы сказали?

Он посмеялся над моим растерянным видом, и продолжил головоломку:

- Из чего издревле строили дома?

Я с облегчением понял о чём он.

- А! - улыбнулся я от радости догадки. - Вы брёвна имеете в виду?!

- Вот именно! - радуясь моим успехам, учёный муж повёл меня к истине дальше:

- А как брёвна доставляли в одно место, чтобы собрать избу?

- Да, да, да, - сказал я взволновано, чувствуя, что разгадка происхождения колеса уже совсем близко, - их конечно катили!

- Ну конечно! - Иван Петрович взмахнул руками к небу, как бы благодаря его за помощь или в восторге от того, что и я теперь понял. - Ка-ти-ли! А где, по Вашему, больше всего деревьев?
 
Я уж было начал думать, но вопрос оказался риторическим, и он закончил:

- Правильно! В Сибири!

- Да, пожалуй, но… - начал я, но он не дал мне договорить:

- Нам остаётся найти в Сибири самое возвышенное место - это и будет более / менее точное место происхождения колеса.

- А возвышенное место, - опять я начал вопрос, и не успел закончить.

- Конечно! Именно оттуда, по теории вероятности, скатилось первое бревно! Знакома ли Вам теория вероятности? Очень, очень авторитетная штука.

У меня было чувство, что я обрёл приют, нашёл учителя, что разгадка тайны, годы не дававшей мне покоя, близка. Мой новый друг или даже учитель продолжал:

- Кстати, моя теория происхождения колеса объясняет, почему у индейцев его не было. Они дома строили из камня, и деревьев, как у нас у них нет. Всё больше лианы да кактусы.

- Да, но заграницей тоже есть деревья, которые растут на холмах. У них даже горы есть, Альпы например.

- Я за границей не был, - холодно ответил он, - но многие, кто там был мне говорили, что там все дома из камня.

Мне показалось,что немного разочаровал его, но после от тёти Глаши я узнал, что всегда, говоря о загранице, тон его становился холодным. Не мог он, при всём своём великодушии, простить кражу колеса у наших предков, и если бы не мусс, который он почитал превыше многих наших исконных блюд, не знаю, что бы он сделал с этими ворюгами.

Я за границей был, и видел срубы из брёвен, и деревьев у них там тоже полно, но спорить не стал. Он учёный человек, всё-таки. Вместо этого я спросил то, зачем собственно и искал с ним встречи.

- Вы мудрый и учёный человек, - начал я, - и слава о Вас не даром гремит в стенах этого почтенного дома. Помогите же мне с одним вопросом, который вот уже несколько лет не даёт мне покоя!

Иван Петрович был явно заинтригован. Мне было приятно внимание учёного мужа, и я, вдохновляясь этим, продолжал:

- Наблюдал я как-то за природой, за её творениями, а именно за мухами. Налетело их в комнату множество. Я, знаете ли, люблю после обеда поразмышлять, лёжа на диване. Мухи кружились как маленький смерч под лампой на потолке, летая друг за другом по кругу, будто в догонялки играли.
 
Мой новоявленный учитель слушал внимательно, сузив глаза и поджав губы. Я в волнении продолжал:

- Я тогда задумался: зачем они так кружатся, как угорелые? Зачем тратят силы своих крылышек на такое бесцельное, пустое занятие! Ведь, согласитесь, в природе всё целесообразно, просто так, как говорится, и прыщ не вскочит, а тут, можно сказать, такое безобразие!

Я замолчал, желая услышать мнение учителя, но он молчал. Его глаза совсем спрятались за щёлкой меж напряжённый век, и я скорее чувствовал, чем видел его взгляд.

- Странная тема… - наконец проговорил он каким то незнакомым мне голосом. - Очень странная тема!

Он открыл таки свои очи, и стал ими как-то необычно смотреть на меня. Мне даже показалось, что с каким-то испугом. Изучающий взгляд его недолго всматривался в мой лоб, и стал обшаривать меня всего сверху вниз. Наконец остановился на моих ногах, обутых в тапки. Глядя на них, он повторил:

- Странная тема, молодой человек. Очень странная тема.

Вдруг я почувствовал какое-то пренебрежение к своей персоне. Его взгляд уже поднимался по мне наверх, будто ища где-то на моей одежде пятно испражнений, источавшее вонь. Добравшись до моих глаз, он немного поискал и в них, а потом спросил:

- Почему это Вам интересно?

Мне он начинал не нравиться. Не очень то он и учёный, раз ему не интересно такое природное явление, как поведение мух под лампой. Он, снисходительно усмехнувшись, пояснил:

- Я спрашиваю лишь потому, что в нашей жизни полно неразрешённых вопросов, а Вы интересуетесь таким… Незначительным, мелким… Даже не знаю. Я просто не знаю зачем Вам это? Знаете, что издревле гложет умы человечества?

Я был обескуражен, даже немного оскорблён! Мой вопрос не казался мне таким уж мелким. Это одна из загадок природы, это вызов уму, это… Это важнее колеса, черт возьми! Колесом мы давно пользуемся, все в нем понятно, но мой вопрос ещё не разрешён, и он, быть может, таит в себе кучу ключей от множества тайн! Но я из вежливости, скрипя сердцем, все же спросил:

- Что же?

Он с укоризной посмотрел в мои глаза, в которых я уже не мог скрывать обиды, и спросил:

- Что, по Вашему, первично: яйцо или курица?

- Курица, - особо не задумываясь, ответил я.

Учёный муж грустно улыбнулся, и покивал головой, явно сам себе, в ответ на свои, похоже мрачные, мысли, и повторил сокрушенно:

- Курица…

По его виду я понял, что ответ неправильный, и он мной разочарован. Но это меня лишь разозлило, и я с вызовом спросил:

- А Вы что, не согласны?

И не дожидаясь ответа продолжил своё наступление:

- Чем же Ваши курицы важнее моих мух?

И тут он меня поразил своим поведением. Хоть мы и выпили водки перед этим, но... Махнув на меня рукой, Иван Петрович повернулся и пошёл прочь, и снова, не оборачиваясь, махнул рукой, как бы прогоняя меня. Тут я не выдержал, и крикнул ему в спину:

- Да пошёл ты, гандон!

Это оказалось верным средством привлечь его внимание, потому что он резко обернулся, и, сверкая глазами, заорал:

- А ты - пидор гнойный! Пошёл на *** из моего дома!

- Да пожалуйста! - выкрикнул я, стараясь не уступить ему ни децибела, и добавил, - Козел!

Мы немного постояли, пытаясь уничтожить друг друга взглядами. Наконец я круто развернулся, и устремился к выходу. У двери скинул его поганые тапки, натянул свои роскошные резиновые сапоги, и покинул его дом, не премянув хлопнуть дверью.

Всю дорогу до дома я анализировал нашу встречу, и пришёл к выводу, что он не прав. То, что он открыл тайну колеса, не даёт ему права отмахиваться от мух, и если он разгадки их поведения не знает, то мог бы прямо так и сказать. Вот это было бы скромно, а то, ишь, скромная натура! Я может быть тоже напишу в Европейское общество науки или чего там у них есть.

Но я человек отходчивый. Не люблю всякие склоки, а то бы мог ему хлопот подкинуть! Подъезжая к дому, я про эту зазнайку почти забыл. Больше всего мне бы хотелось ненадолго стать мухой, чтобы встроиться в их кружащийся под лампой рой, и спросить у других мух:

- А чего, это мы? Зачем мы здесь кружимся?