В чащобах ночных, где лесная играет свирель,
Жила чаровница, и песни ей пел менестрель —
О диких лугах, о весёлом венке из росы,
Который надел он на тонкую ветку косы
Той девы, что ночью с другим полегла в полусне,
Проклятия тогда возносил менестрель злой весне.
Сиренью смеялась слеза чаровницы живой,
И в сердце любовь расцветала душистой травой.
Раскинула руки и вверила тело судьбе,
Не внял менестрель её горькой, но чистой мольбе.
Любил тёплым золотом он расписную косу,
Не бледную кожу рождённой в волшебном лесу.
Тогда чаровница, в отчаяньи бусы сорвав
И силу свою расплескав среди призрачных трав,
Вскричала, что счастья ему никогда не сыскать,
Другая забыла, он должен уметь отпускать!
И жарким огнём полыхнуло зелёное платье,
Очнулся певец на широкой и тёплой кровати.
Под боком, свернувшись, уставшая ведьма спала,
Текла по спине её хрупкой густая смола.
И всё бы отдал менестрель за возможность забыть,
Как тело его стало медленно углями стыть,
Пожар пережив, что избавил его от оков,
На время позволив рассыпаться в бездне из снов.
"Прости меня, ведьма, желанье в огонь повело",
Сказал он, целуя бесшумно злодейки чело.
Исчез, растворившись в рассветной безоблачной мгле,
Пошёл вновь гулять по сырой непрогретой земле.
А ведьма стонала от боли, сжимаясь в слезах,
Печальные песни таились в бессмертных глазах.