Говорят, что все мужчины - сластены. Никогда особо не задумывался об этом, но возможно, так и есть. Неспроста два эпитета из моего лексикона крепко-накрепко припаяны к образу соблазнительной женщины: гладкая и сладкая.
Точно, я с детства любил всяческие сладости, и чего только ни тянул в рот по этой причине. Вспоминаю самое экзотическое пирожное, из съеденных мной, пирожное, выдающее не столько искусство кондитера, сколько глубину моей слабости и степень недоедания. Это была восьмушка пролетарского 'кирпичика', с установленными на ней тремя столбиками сливочного масла, щедро посыпанного кубинским сахаром. Данный десерт иногда доставался солдату срочной службы.
Мне, впрочем, хотелось бы рассказать о другом.
Моя жена равнодушна к сладкому.
"Любить иных, - шутил я знаменитыми стихами,- тяжелый крест, а ты прекрасна без извилин". Под извилинами подразумевались не складки головного мозга, не своеобразие характера, а пирожные и конфеты.
Все изменилось во время ее беременности. В какой-то момент она зациклилась на шоколаде, ну может, не зациклилась, пристрастилась. Однажды я притащил домой килограмма полтора хороших шоколадных конфет. В другие времена мы бы их мурыжили несколько месяцев, но тогда самым загадочным образом конфеты испарились недели за две. Вспоминаю день, когда в кульке ничего не осталось, ни одной конфетки. Я испытал не разочарование, нет, но удивление, что все так быстро меняется.
Потом, через несколько дней, что-то разыскивая на холодильнике, я вдруг наткнулся на пять конфет спрятанных от греха предусмотрительной женщиной. Чудак-человек, она спрятала их туда, куда могла дотянуться только взгромоздившись на стул, а мне для этого нужно лишь руку протянуть. Я при этом испытал не розачарование, и не удивление, и даже не злорадство. Я представил себе, как она карабкается на стул, придерживая одной рукой раскачивающийся живот, прикусив язык от старательного усилия. Это было настолько похоже и непохоже на мою благоверную, что я умилился.
Сейчас я положил бы конфеты на место, но в те времена чувство ощущаемого мною голода бывало порой неодолимым. Как-будто ненасытный червь просыпался внутри, порабощая не только мою волю, но и сознание.
Сам не знаю, каким образом в руках у меня остались одни фантики, пять жалких оберток.
Что тут скажешь? Черт попутал. Уже дочка не только благополучно родилась, но и выросла, и отделилась от нас, свив за тридевять земель собственное гнездо, а жена все еще тычет в меня этими фантиками, словно я - какой-нибудь военный преступник.
"Ты, - говорит она, моментально распаляясь, - украл шоколад у беременной женщины!"
"Мало этого, - добавляет она, и я чувствую, что начинаю краснеть, - ты подсунул мне пустышки! Этого я тебе никогда не прощу!"
На самом деле, жена меня давно простила, но по сути она права. Свернуть фантики на манер конфет, было жестоко. Помнится, я вернул в тайник три внешне полноценные, но абсолютно несъедобные изделия
Среди множества досужих суеверий бытующих в народе и касающихся беременности, есть одно, которое говорит, что на укравшего еду у беременной, непременно нападут мыши.
Вопреки этому, мыши на меня не напали, но сладкое с тех пор я разлюбил.